Виктор Московкин - Золотые яблоки
— «Не думаю».
Складка легла у Василия на переносице, словно он собирался чихнуть.
— Ты не знаешь, почему она так решила?
— Мрачная. Все любят веселое. Кому хочется плакать?
— Первый батальон!.. — пропел Василий и хмыкнул. — Генок, это самая веселая картина в мире. Точнее, она смешна, как мир. Жил себе парень, радовался всему, девушку любил. Потом война… Долг потребовал: «Иди воюй!» И он воевал. А пришел с фронта — стал наверстывать упущенное. Что из того, что калекой остался, а девушка другого полюбила! Главное, не убили в нем стремления к цели. Чем же плоха картина? — Василий отбросил папиросу и тут же закурил новую, руки его дрожали.
— Что делать, Генок, — уже тише сказал он. — Веселее у меня не получается. В таких делах против души не пойдешь… А лгать? Плохо на душе — улыбайся или делай вид, что улыбаешься, в морду дадут — не кривись и боже упаси дать сдачи? Нет, человек должен делать то, что думает, что ему хочется. В конечном счете моя картина воспитывает добрые чувства…
— Вася, папироса рубашку прожжет.
— А? — не сразу понял брат. — Ну да, прожжет. Спасибо, Генок. Не знаю, что бы я без тебя делал.
Он поднялся, хрустнув протезами.
— Это ты верно, — заговорил снова. — Надо быть во всем спокойным. Что у тебя нового? Не взяли на курсы?
— Пока нет. Знаешь, в бригаду пришел новенький. Долговязый, как журавль. Я над ним издевался, думал, по физиономии заедет, а он теленок. И фамилия у него — Коровин. Себя защитить не может. Смехота! Девчонке помогать бросился…
— Сердце, знать, доброе, — сказал Василий. — Хорошо иметь такое сердце.
Генка оправлял кровать, старательно устанавливая верхнюю подушку на ребро, чтобы было красиво.
— Может быть, — сказал он не сразу. — Только нахрапистым жить легче. Помнишь, ты говорил, что не понимаешь нынешних ребят, что вы больше решали и действовали, а сейчас, прежде чем сделать что-то, вокруг находятся, наговорят с три короба. Вот такой… Я, конечно, не скажу, что это так, потому что не узнал его хорошо, но думаю, что такой. Правда, один раз мне стало завидно: рыть землю — удовольствия мало, а он старается и говорит, что нравится. Мне показалось, что вовсе ему не нравится, вбил себе в голову, что надо где-то работать. Будешь работать, когда в институт не так-то просто попасть. А потом мне стало завидно… И девчонке помог. Я бы никогда не додумался. Ну там на улице или в трамвае — может быть… А на работе всем не будешь помогать, ноги протянешь.
— Что же он сделал? — спросил Василий.
— Ничего особенного. Пустяк. Помог сбросить арматуру. И все. А мы еще посмеялись. Правда, я не так, а Кобяков хохотал с удовольствием да еще сказал такое, что у Ильи уши порозовели. Скотина он все же порядочная.
— Кто?
— Да Кобяков. Геодезист. Сказал такое, что Илья… удивляюсь, как не бросился на него.
— Откроются курсы, оба пойдете учиться, не все быть разнорабочими. Подружился с ним?
— Да нет пока, — сказал Генка. — Но, наверно, подружимся. А девчонка ему нос натянет, как пить дать.
— Какая девчонка? Которой помог арматуру сбросить?
— Да нет, — сердясь на непонятливость брата, сказал Генка. — Вместе они устроились к нам, только в разных бригадах. С работы ехали в автобусе, она слушает Илью, а сама на других поглядывает. Кобяков тут как тут, увивается около нее. «Я к новым местам равнодушен, как чемодан». Это понимай — везде побывал. «Я люблю такой город, где человек нуль». Наш ему, видите ли, мал: провинция, каждый человек заметен. Девчонка, понятно, во все глаза на него смотрит. А Илья зубами скрежещет и поделать ничего не может. Все по-приличному, не придерешься. Натянет она ему нос. Таких не любят. Ей сейчас героя надо. Потом опомнится.
— Ты не думал, Генок, Першиной какого парня надо?
— Как ты, — не раздумывая, ответил Генка.
— Кхе… Это почему? — Василий смущенно отвернулся, еще раз кашлянул. — Безногий, видишь, и работать не умею.
— Такого, как ты, ей надо, — сказал Генка. — Першина сама все умеет.
* * *
В то время как Генка осторожно постучал в щербатую дверь своей комнаты, Илья Коровин тоже подходил к дому. В автобусе было тесно и душно, а на улице так приятно обвевало ветерком, что он не очень торопился. Поглазел на витрину часового магазина, подумав, что из первых получек надо будет выкроить на хорошие часы, обязательно с широким металлическим браслетом. На той стороне улицы, чуть наискосок, — фотоателье, где несколько месяцев работы ничего не оставили ни уму, ни сердцу.
Конечно, работу на стройке не сравнишь: есть возможность и устать, и порадоваться, и позлиться. Работать там будет интересно. Правда, было чувство вины за Галю, хотя и неясное: зачем уговорил устроиться на строительство? Не по ней эта работа. Развеселилась, когда ехали в автобусе, а мысли все равно были далеко-далеко, а тут еще этот Кобяков со своими шуточками и приставаниями. Видный, красивый парень, а нутро неприятное, злое и, когда смеется, желтая кожа у глаз. За один день Илья сумел возненавидеть его. Не часто такое бывает.
Мать уже пришла с работы и гремела на кухне посудой. Она работала, пожалуй, в самой разумной организации, которая пышно именовалась «Горзеленстроем». Каждое утро около ста женщин, пожилых и добрых, приходили на улицы и в скверы города и высаживали цветы. А когда цветы распускались, ими любовались все желающие граждане и гражданки и даже у самых злых рождались после этого хорошие мысли. Очень разумная организация! Екатерина Дмитриевна работала в «Горзеленстрое» уже несколько лет, с тех самых пор, когда врач посоветовал ей уволиться с текстильной фабрики.
Увидев сына, она улыбнулась мягко, как только умеет одна мать.
— Я ждала позднее. Раздевайся, сейчас подогрею обед.
— Пять километров — не так уж далеко, — сказал Илья. — Автобус идет двадцать минут.
Заметив на столе хлеб, он отщипнул изрядный кусок и с аппетитом стал есть.
— Здорово проголодался, хотя и обедал, — пояснил он. — Если так пойдет дальше, начну толстеть.
— В нашем роду будто толстяков и не было, — откликнулась на его шутку мать. — Как тебе работа?
— Не знаю, что и сказать. Не разобрался еще. Понимаешь, думал, уже завод, а там кустарник, земля изрытая. А народ такой — хоть ложись, хоть падай.
Екатерина Дмитриевна промолчала, и ему пришлось продолжать.
— Новичков встречают очень уж по-хорошему. Сначала Генка, парнишка такой, лет шестнадцати. Волынит, волынит, аж тоска берет. А потом мне же из-за него и попало. Знаешь, ни разу не видел бригадира-женщину. Вот она и принялась ругать, просто так, для веселья. Говорит, что я бездельник, а попал в передовую бригаду. Похож на бездельника?
Екатерина Дмитриевна спрятала улыбку.
— Другой раз забываешь сделать, что тебя просят. Это с тобой бывает.
Илья уловил в голосе матери оттенок легкой насмешки, но это его не обидело.
— После обеда мы сделали все, что было задано. Генку словно подменили. И все же какой-то осадок от разговора с бригадиром остался. Не понял я ее. Залетела ласточка в окно, когда обедали, Першина шепчет: «Закрутилась ты, как я, горемычная». А через минуту опять смеется. Молодая еще…
— Как ее зовут-то?
— А вот не знаю. Все: Першина да Першина. Мне и в голову не пришло спросить… Завтра мы будем вырубать кусты, несколько бригад сразу. Сегодня бульдозер на корчевку поставили, а он в землю зарылся. Там же болотистое место. Генка говорит, что они ходили туда за брусникой. А дальше сосновый лес стоял. Кусты вырубать обязательно надо: нужна площадка для строительства ТЭЦ. Ух, и завод будет — на десять километров длиной…
Ему хотелось не думать о работе, но, к удивлению своему, он почувствовал, что это невозможно.
— Когда рыли ямы, подошел один тип. С умными глазами, красивый, и в берете, как француз. Вдруг ни с того ни с сего рассказал про своего знакомого, который, когда наденет праздничный пиджак, думает обо всем празднично, а снимет — и до следующего воскресенья говорит уже то, что не празднично. Наверно, такие люди есть. Но он намекал на меня.
Не переставая разливать суп в тарелки, Екатерина Дмитриевна посмотрела сыну в глаза, и ей подумалось, что за один день в нем что-то изменилось.
— Какие-нибудь были на то причины, — заключила она.
— То-то и оно, что никаких. Я говорил, что думал, а он решил — красуюсь.
— Зачем тогда обращать внимание? Сказал — забылось.
— Я тоже подумал, — согласился Илья. — Да не всегда так удается.
— Не обращай внимания, — повторила Екатерина Дмитриевна. — И не расстраивайся. К работе привыкнешь, и люди покажутся другими.
— Я в этом уверен. А Першина говорит, что ничего не умею делать. И Генку выгораживала, а он нарочно не работал.
— Человеку хочется когда-то отдохнуть, — рассмеялась она на то, что у него никак не выходит из головы разговор с бригадиром.
