Василий Коньяков - Далекие ветры
А глаза какие! Знает она или не знает, что красива?
Грузно заскрипели мерзлые доски на крыльце. Лида встрепенулась. Кто-то распахнул дверь и не закрыл. За дверью мелькали заиндевелые тени — Юркины будущие боксеры. Лида выскочила на улицу. Тренирует Юрка в пристройке клуба. Он отобрал в секцию восемь человек. Ребята в майках, горячие. Пальто свалены на столе.
В комнате разливается сладковатый запах пота. Когда на руках у ребят появляются круглые подушки, Юра начинает кричать:
— Не открывайся!
Слышатся кожаные шлепки. Молодые парни, с красными от мороза лицами, налитые, как молочные телки, кружатся легко, одновременно двумя ногами подпрыгивают вбок и ужасно важничают.
— Не открывайся! — кричит Юрка. — Сережа!
Сережа расслабляется весь сразу. Руки падают к бедрам. Юрка сгибает его левую руку в локте, а подбородок придавливает к плечу.
— Ну-ка отработай, — и вдруг бьет его в прижатый черный шар. Сережа откидывает голову то в одну, то в другую сторону. И когда сильно отклоняется вправо, прячась за свою зашнурованную перчатку, Юрка выбрасывает длинную ручищу и щелкает в открытый подбородок. У Сережи пугаются глаза и обидно багровеет лицо. Юрка сворачивает кусочек газеты, подсовывает его между плечом и подбородком.
— Держи. Понял?
А Сережа еще долго улыбается неловкой улыбкой и изредка встряхивает головой.
О, с какой гордой самоотверженностью переносит Сережа шум в затылке. Сережа прошел важнейшую для себя пробу. Пробу на признание физических достоинств. Юрка отобрал его в секцию. Секция — это звучит. Это настоящее, не то что гонять металлические ролики на истертой бильярдной доске или танцевать под Сашины вальсы. Хоть бы в клубе тепло было! А то пригласишь девчонку, а она в пальто толстая, как закром. Тренер-разрядник. В институте по второму работал. Весной в город поедем. Обещал.
Парни ходят по деревне с деланной независимостью. Юрка отобрал их у девчат. Девчата никуда не денутся, тем более теперь. Парни влюблены в Юрку. И девчонки взглядами провожают его, когда появляется он в шерстяном тренировочном костюме.
Это новость. Любопытно. Свинарочка незаметно, но со знанием дела оглядела меня, оценивая. Юрка, смотри. Юрка и секция — это событие.
Возвращаемся домой. Дорожка в снегу глубокая.. Чуть качнешься — и обдерешь коленки. Юрка идет сзади и старается успеть пнуть меня в подошву. Один раз это ему удалось, и я чуть не упала. Он поймал меня, запрокинул голову, наклонился, обдал холодным паром. Сам Юрка теплый, а металлический замок куртки обжег щеку.
Нужно было что-то поесть. Я положила в кастрюльку кружок мерзлого молока с желтым наплывом сверху, поставила на плиту. Сняла с кирпичей березовое полено, начала щепать ножом. Полено не высохло, распарилось, и щепку можно было завязать в узел, но отодрать от полена не хватало сил. Юрка взял полено у меня из рук.
— Если бы ты знала… Ребята эти — как сырая резина. Работают только на растяжку. Зато материал… Отдача будет через полгода. И такой силы… Канаты не выдержат. Я появляюсь с ними…
— Юрка, я представляю твою жизнь здесь. Работу. Ребят этих. Но как ты представляешь здесь жизнь мою?
— Мы же, — Юрка перестал отдирать щепку, сел на дрова, — мы же говорили об этом. Давно. Ты решалась на все. Утверждала, что в любой деревне есть начальная школа и тебя это устраивает. Твой диплом всегда даст тебе право на место… А сейчас снова…
— Но… Есть исключения. Значит, с ними нужно считаться.
— И что же?
— В районе мне предлагают литературу в десятом классе.
— А я поеду за женой в «места не столь отдаленные». В сельхозотдел, подшивать папки.
— Здесь, конечно, у тебя серьезно. Тренировки.
— А у тебя… Ты-то… Чем занимаешься серьезным?..
— Да! Например, приготовлением завтраков для мужа из продуктов, которые он никогда не заготавливал.
— Знаешь… — Юрка не краснел, даже когда сердился. — Мне кажется, ты в кого-то играешь. В кого-то или во что-то. Одни иллюзии. А я уже давно не знаю запаха горячей картошки.
— Все?
— Пока…
— Ты считаешь, что я пребываю в состоянии восторженной экзальтации? Хочу тебя разубедить. Завтра ты поедешь к председателю выписывать для себя мясо.
— Ты уже ходила? Что он тебе сказал?
— Сказал, что мясо, может быть, будет, если забьют лошадь. Там одна молодая ногу сломала. Гнедко.
— Ну вот! С такого мяса будем сами красивыми. Но откуда подробности?
— Мы с председателем мило разговаривали. Представь себе, он изволил пошутить: «Я бы на последнем курсе сельскохозяйственного института ввел новый курс: «Почему агроном должен выбирать себе жену-зоотехника». Так что напрасно ты не прослушал полный курс лекций. И… выпущен из института с явным браком.
— Ладно… — Юрка будто отошел. Засмеялся. — Яйца купим. Колхоз продает по семьдесят копеек десяток. Можно сотню выписать.
— Вот и выпиши.
Юрке хотелось меня растормошить, а мне было как-то не по себе.
— Надо полагать, — ответила я, — через месяц претензии будут возрастать с прогрессией?
28 ноября.
Я пошла выписать себе газеты. В конторе сказали, что подпиской ведает парторг колхоза — учитель.
В школе до звонка я изучала стенную газету и календарь природы. Сегодня погода в клеточке еще не обозначена, а вчера — густые синие крестики — сплошная метель.
Потрогала на тумбочке колокольчик. Думала, что легкий, а он как килограммовая гирька. Колокольчик из черной меди, с объемными буквами по фартучку: «Литейный заводъ…» Я вертела его в руках, придерживая язычок. Хотелось поднять его за ушко и разок качнуть. Подошла уборщица.
— Рано еще. Я вам скажу когда.
А когда было можно, я чуть брякнула, и что-то испугалось во мне. Звон был молоденький. Вдруг он забился по крашеным панелям мелодично и кругло. Затопил все. Был он не зимний, а теплый, как летняя утренняя россыпь.
Женщина замерла удивленно:
— Батюшки! Да что же ты так обрадовалась?
Ребятишки хлынули в дверь. Александр Данилыч вышел с развернутыми таблицами.
— В гости? — сказал он.
На нем новые нерастоптанные валенки. Когда шагает, валенки не гнутся и чуть приподнимают его.
В учительской Александр Данилыч сказал, что документы по подписке у него дома. Если я подожду его один урок, то пойдем к нему домой. Я не возражала, потому что надеялась взять у него что-нибудь из литературных новинок.
Я попросилась на урок. Александр Данилыч смешался, но возражать не стал.
Мне все нравилось в этой маленькой школе: как вбегали с улицы ребятишки с красными мокрыми руками, хлопали дверьми, и в коридор врывался свет зимнего дня, и у порога калошки с малиновой сырой подкладкой, и затянутые в чулочки коленки девчонок, и просвеченные зимним окном уши ребят. Всему этому хотелось улыбаться.
В класс я вошла со звонком. Попыталась сесть на заднюю парту и… смогла пристроиться только бочком — коленки в сторону. Выросла девочка. Большенькая стала. А давно ли белели у меня на плечах легкие крылышки фартука?
Не хотелось ни о чем думать, ничего ни замечать, ни анализировать. Только смотреть, как напряжены и любопытны у ребят затылочки, как хочется им повернуться назад и глянуть на незнакомую неулыбающуюся тетю. Я даже не слышала, что спрашивал Александр Данилыч.
— А правильно?.. Кузеванов…
Кузеванов поднялся — глаза в парту, губы у него надуваются и шевелятся беззвучно.
— Опять? Вот так мы с ним всегда и молчим. Так в каком году была Куликовская битва? — как спасательный круг, подбросил учитель Кузеванову. Подбросил без особой надежды. Подождал.
Кузеванов вертел ручку с облупившейся краской. Девочка, что сидела с ним рядом, отодвинулась на край, как бы оставила его одного, чтобы лучше был виден. Кузеванов, оставаясь неподвижным и не поворачиваясь, пнул девочку под партой в ногу.
Я чуть не рассмеялась. Господи, какой гордый двоечник!
Мгновенно рука девочки прыгнула кверху, как минутная стрелочка — локоток на парту.
— Что? — спросил учитель.
Девочка глянула на меня и вдруг задержалась глазами. Сказать она ничего не сказала.
Александр Данилыч был не в духе. Он считал, что урок у него не удался. Это я поняла, когда шла с ним домой.
— Вот и бьюсь… А что с него возьмешь? Ведь говорят — яблоко от яблони недалеко катится. Его отец еле до четвертого класса дотянул. И с ним никак не справлюсь. Мать вызову — опять плакать начнет: «Сами что хотите с ним, то и делайте. Ухожу на работу, а он на улицу. Только за порог — и как пропадет. Что мне его, убить?»
По истории хронологическую таблицу составил — на каждом уроке стараюсь закрепить. Так этот Кузеванов ни одной даты не может запомнить. Другие на партах запишут, то на ладошке, а он… И что удивительно — полное безразличие к двойкам. Попадаются же такие дети… Вот и добейся стопроцентной успеваемости.
