Владимир Битюков - Лесничиха
— Се-пе? — Варя молчала. — Самовольная порубка, спрашиваю?!
— Она…
«Объездчик!» — догадался Порфирий. И вспомнил, как совсем недавно испугалась Варя стука копыт у вечернего сонного берега. Тогда они еще стояли обнявшись и смотрели, как прыгает в воде золотым поплавком первая робкая звезда. «Объездчик!» — вздрогнула Варя оглянувшись. По туманной тропе, одурев от одиночества, роняя длинную нитку слюны, проносился сохатый. Варя удивилась радостно: «До войны только и видела лосей, когда с мамой ходила по грибы. А теперь вон, снова! — Помолчала, поежилась, прислонилась поплотней к Порфирию. — Сперва думала — объездчик. Боюсь я его не знаю как…»
Парень соскочил с лошадки, обежал лежавшую лесину. Ухватился за грудь и простонал:
— Что сделали!.. — Передернулся всем телом. — Ай! Такое дерево сгубили, такое дерево… — И опять забегал, задыхаясь от злости.
Остановился перед стариками, закричал:
— Стрелять вас надо, стрелять, понимаете?!. Не понимают! — орал он с непонятным торжеством, обращаясь к лесничихе.
— Уйдите, пожалуйста, — тихо попросила Варя порубщиков. — Уйдите.
Старики мотнули головами и покорно двинулись к Рогатке.
— Паразиты! — выходил из себя большеносый. Точно выстреливал в узкие серые спины Кулигиным. — Фашисты над деревьями!
Дед остановился, поднял топор.
— Иди, иди, дедушка! — панически вскрикнула Варя. — А ты — полегче! — бросила она в лицо объездчику. — Не то…
— Ай!
Заскрипели связанные жердью дроги. Вытянув шею, упираясь, поволоклась на поводу Рогатка.
Варя опустилась на лесину, стиснула бледное лицо руками и заплакала — сдавленно, беззвучно, как в подушку.
— Товарищ Иванова, — растерялся объездчик, опасливо трогая ее за плечо. — Ивано-ова-а…
Порфирий не выдержал, вышел на поляну. Парень его будто и не видел: искренне, сбивчиво шептал лесничихе, что вот ему, здоровому мужчине, а тоже хочется плакать.
— Такое дерево сгубили, такое дерево!
Петрунин подошел поближе. И точно: в черных, как мазут, глазах объездчика настаивались слезы.
Ненависть, огромная живая ненависть заполнила солдата до краев, когда он близко разглядывал слезы, ползшие по молодому угреватому лицу. «О дереве, сволочь, убивается! А людей не жалко…»
Порфирий приблизился вплотную, ударом отшвырнул волосатую руку с плеча Варвары, сам тронул Варино плечо: по-своему, нежно, чуть приглаживая.
— Варюша…
Она доверчиво и как-то по-девчоночьи уткнулась головой ему в живот, прохлипала сквозь слезы:
— Сейчас я, родненький, сейчас… — Понемногу успокаивалась.
А парень все стоял, непонимающе оглядывал солдата. Потом потребовал официально:
— Кто такой?
— Муж! — радостно выдохнула Варя. Так жарко выдохнула, будто очень долго таила это слово в груди.
Объездчик ахнул и всплеснул руками:
— Зачем молчала, зачем не говорила? — Побегал вокруг Вари и Порфирия, остановился, осененный догадкой: — Вот и губят у тебя деревья! Долго спишь!
Забросил ногу на вспуганную лошадь, всхрапнул, как всхлипнул, и умчался в тишину.
С той поры Порфирий его не видал. Парень куда-то перевелся, а на его место прибыл старичок в высокой неустойчивой двуколке. Старичок был улыбчивым и ясным, словно голый, с плёнистой кожей птенец. Его двуколка ковыляла по кореньям, цеплялась за пеньки и часто застревала возле незаконного покоса. Объездчик осматривал потраву, улыбался, находил затаившуюся под кустиком копну и наваливал ее в свою тележку. Потом взбирался на непрочный воз и осторожно возвращался на кордон.
…Нет, Варя спала мало. Меньше, может, чем когда была совсем одна. Лицо ее сильно изнурилось. От разлетных бровей до широких скул разлилась густая синева. Глаза смотрели то солнечно, по-летнему, то осенне покрывались холодом, тоскливо замирали… На нее теперь действовали две силы: любовь Порфирия и встречи с браконьерами. Из воды в огонь, из огня в воду…
Отправляясь в обход, она чуть не молилась, шептала еще влажными счастливыми губами:
— Дай-то бог не встретить нынче нарушителей! — И обязательно встречала. Ругалась, составляла акты, а потом, с каждым днем все отчаянней, плакала.
Петрунин сам переживал. Ему было жалко и Варю и порубщиков с окрестных, землянка на землянке, деревень. Его бы воля — все отдал бы людям: леса, луга, глубокие озера. Надо что — бери!..
Поделился этой мыслью с Варей. Растрепанная, с заплаканным лицом, она долго не могла понять:
— Это как же так — «бери»? — Улыбнулась ласково: — Добрый ты, Порфирий. Думаешь: все люди как Кулигины, которым и надо-то всего на матицу. Но ведь есть еще и такие, как… Ну, ты знаешь. Паразиты, в общем. Дай им волю, хапанули бы весь лес.
Петрунин с ней особенно не спорил. Главное было — успокоить ее, обцеловать, и тогда она делалась простой, понятной, лучше всех на свете. Лучше всех…
В те яркие дни, когда все росло, спешило создавать потомство, люди только-только устраивали жизнь. Из окрестных деревень и даже с льнозавода, который находился далеко, приходили в сторожку посетители. Не за лесом — специально за Порфирием. Приглашали к себе, разрывали на части, обещая золотые горы за пару свежих, еще не изломавшихся рук.
Особенно старалась председательша, та, которая сулила бабке Глаше трактор. Вбежала в избу словно угорелая, уставила в Порфирия глаза и засмеялась странно. Ей дали воды.
Председательша сидела на табуретке, беспрестанно пила воду и все смотрела, смотрела на солдата. Ему стало не по себе.
— Вы уж простите меня, дуру, — грустно улыбнулась она. — Сказали давеча: твой, мол, муженек в лесу живет с лесничихой… С Варварой то есть… — Она повернулась к Варе. — С тобой, мол… Ну, я и бегом. По дороге прошлое припомнила, как мы с Леней жили до войны чудесно. За что такую, думаю, измену он мне сделал?!. А увидела вас, — она повернулась к Порфирию, — и снова поверила. Убитый Леня мой, не возвратится… — Помолчала скорбно. — А вы похожи с Леней, это правда…
Потом она встала, смахнула брызги с мужской, заправленной в юбку рубашки, прищурила черные глаз, и принялась расхваливать колхоз, вернее, то, что будет там в ближайшем времени.
— Строить надо, строить да строить… Вот бы вы, — простите… вас по имю-отчеству… Вот бы вам, Порфирий Иннокентьевич, в колхозе поработать! — Голос ее постепенно теплел, просьбы становились все настойчивей.
Порфирий заметил, что рубаха на ней сидит плотно, в обтяжку, а на груди так и вовсе готова распороться. Хмуро отвернулся и в открытую привлек к себе поближе Варю.
— Нет, я от женки никуда. В лесу с ней остаюсь.
Слышал, как осторожно старается выбраться из его объятий Варя — такая стесненная, страдающая от избытка тепла, что вся сгорала.
Председательша тоже покраснела. Насупила брови:
— Так ведь тут не больно далеко. Ночью с этой… с женой, а днем в колхозе поработаете. Нормально.
— А у Вари время не нормиронное! Понимаете? — озадачил председательшу Порфирий. И, пока она думала, добавил: — Уходу требует жена, защиты!
И председательша молча отправилась домой.
Варя отстранилась от Порфирия, спросила робко:
— Зачем из-за меня так убиваться? Стосковался ведь-по делу, вижу!.. Так и будешь ухаживать за мной?
— Буду! — твердо отвечал он.
Варя чуть не плакала от счастья:
— И за что мне такое привалило? Господи!..
Шло время. Жить на Варину получку было, прямо сказать, тяжко.
— Охотник я, Варюша, — совестливо признался Порфирий. — Вольный. Никакой там не крестьянин, не рабочий… — И просил ласкаясь: — Дай ружье. Кроме травок и мясо нужно, убоинка.
Варя отвечала:
— Не положено. Ой, что ты! — пугалась она. — Не обижайся, родной. Нельзя… А насчет работы — так научишься. Можно и в лесу. К заготовителям.
Скорбела, заметив его грусть. Не догадывалась, что предлагала не столько трудоемкую, сколько нудную для его души работу.
— Дай, — продолжал он настойчиво просить. — Горит вот тут! — стучал по груди. — А потом — и Бобу эту (так он в шутку называл щенка) натаскивать надо под ружьем. Ну хоть на часок!
И она в конце концов сломилась.
Пока он ходил по редколесью, Варя лежала, уткнувшись головой в подушку. Ей можно было спать в любое время, потому что работа лесника хоть днем, хоть ночью…
А убоинки не было. Редко-редко подымались далеко, недосягаемые для выстрела тетерева. Раза два промелькнул меж деревьев выгоревший на солнце русак. Даже утки на заглохших прудах не подпускали так, как до войны.
Печаль, пустынность почувствовал Порфирий, а тут еще одноногий мужичонка, молодой, но похожий на дедушку Ваню, ехидно так, с ухмылкой, вопросил:
— И не совестно тебе с ружьишком-то расхаживать?.. Люди руки отрывают, работают, а ты… Как паразит, присосался к человеку!
