Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая
И с этими словами она склонилась ко мне. Я хотел еще попятиться, но позади меня была стена. Бежать было некуда. А она подняла меня на руки и сказала:
— Пойдем к нам, детка. Жалеть об этом тебе не придется.
Тогда я тоже посмотрел ей в лицо. Ничего страшного в нем не было. Лицо как лицо. А голубые глаза на нем даже казались добрыми. Она улыбалась, ожидая от меня ответа, и я не нашел причины сказать ей «нет».
3
Русский приют стоял на бугре у самой дороги, ведущей из Алавеси в Корппила. Это был небольшой продолговатый домик в два этажа, служивший первое время школой. По соседству с городом Корппила находились две сельские усадьбы петербургских господ, у которых были дети. В усадьбах работали русские люди, тоже имевшие детей. В Алавеси жил русский булочник с женой и двумя девочками. Там же на лесопилке работали двое русских рабочих — тоже не бездетных. Набиралось около двух десятков детей, имевших нужду в русской грамоте.
Но война с немцами заставила превратить эту школу в приют. Из западных русских губерний потянулись беженцы с детьми, среди которых оказалось много сирот. Их размещали в разных приютах Средней России, а часть присылали и в этот приют. К моему приходу в нем уже было полно детей, мальчиков и девочек, занимавших обе верхние комнаты и одну нижнюю. Позднее к ним прибавили несколько поляков, литовцев и латышей.
Первое время у меня хватало забот с русским языком и русской грамотой, которые давались мне не особенно легко. Я не мог понять, зачем они так стараются вложить в меня и то и другое. Но приходилось мириться с этим.
Две женщины, приставленные к нам, вели хозяйство приюта и заботились о том, чтобы мне было тепло и сытно. К зимним холодам они снабдили меня ватным пальто и валенками. В день рождества Христова добродушный пожилой Иван, работавший в хозяйстве приюта, принес к нам в класс большую елку. А в дни масленицы он катал нас по очереди на паре коней по большой дороге от Алавеси до Корппила, сажая каждый раз на дровни по десять человек. Лето мы проводили с ним и его хозяйкой, помогая им в поле и на огороде. Когда поспели ягоды и грибы, мы ходили за ними в соседние леса. Время летело так быстро и незаметно, что я только в конце лета вспомнил о родных местах.
Напомнил мне о них Ахти Ванхатакки, имевший торпу[3] на земле Арви Сайтури. Он случайно заметил меня, проходя по дороге мимо школы. А заметив, подозвал меня к забору и сказал:
— Там твой эно[4] приказал долго жить. Слыхал об этом?
Я не слыхал об этом. Но и тут я не сразу понял, что это значит. Понадобилось несколько дней, пока я понял, что это означало. Это означало, что деревня Кивилааксо стала теперь для меня чужой деревней, где ни один голос не скажет: «Заходи, Аксель, будь как дома».
Тем временем вернулась Вера Павловна из Петрограда, куда она уезжала на лето, и в школе опять началось ученье. Но я все продолжал думать о Кивилааксо. Я знал, что никому не нужен там, но все же мне хотелось посмотреть еще раз на то, что когда-то не было мне чужим. И когда я думал об этом, в моих мыслях возникало почему-то сердитое худощавое лицо тети Асты, от которой я не видел ничего, кроме затрещин. В это время я, кажется, готов был согласиться даже на затрещины, лишь бы привлечь к себе там чье-нибудь внимание, на своей родной земле. Даже затрещины тети Асты могли бы служить знаком того, что деревня Кивилааксо имеет ко мне какое-то касательство.
Набравшись немного смелости, я сказал Вере Павловне, что хочу побывать в своей деревне. Она спросила:
— Разве ты летом не ходил?
— Нет.
— Почему же? Или успел уже забыть свою родную деревню?
— Нет.
— Так что же тебе помешало?
— Я не хотел. Мне у русских больше нравится.
— У русских? Разве они лучше финнов?
— Да.
— Напрасно ты так думаешь, детка. Ты неправ. Русские не лучше финнов, как финны не лучше русских. И те и другие одинаково достойны уважения. Но как среди финнов есть плохие и хорошие люди, так есть они и среди русских. И каждый такой плохой одинаково плох и для русского и для финского народа, а хороший одинаково хорош.
— А как их узнать, плохих и хороших?
— Тебе это трудно сейчас понять, но помни, что хороших всегда больше среди простых и бедных людей, а плохих — среди богатых.
— А почему же тогда у нас Арви Сайтури добрый? Он богатый, но у него бедные живут и он их кормит. А тетя Аста бедная и злая и никого не кормит.
Вера Павловна вздохнула.
— Ничего ты не понимаешь. Но придет время — поймешь. Твоя тетя Аста во много раз лучше Арви. Сходи к ней и больше не забывай своей родной деревни. Люби ее. Вырастешь — поймешь, что самое дорогое в жизни человека — это его родной край. И очень печально, когда ему приходится жить на чужбине.
Вера Павловна задумалась, глядя в окно, за которым начиналась осень, и ее молодое лицо стало грустным. Видя это, я не стал больше задавать ей вопросов и потихоньку отошел в сторону.
А в ближайшее воскресенье я уже шагал с утра в сторону Алавеси. Песчаная дорога уплотнилась от осенних дождей, и в ее ухабах стояли лужи. Канавы по бокам дороги тоже блестели водой, а росшие вдоль них молодые ольхи и березы были тронуты желтыми красками осени.
В Алавеси я должен был свернуть на боковую дорогу, ведущую в Кивилааксо. Но скопление народа у церкви остановило мое внимание, и я приблизился к ней. Утренняя служба уже должна была кончиться. Значит, людям здесь нечего было делать, и собрать их здесь могли только новые человечьи торги. Любопытство потянуло меня внутрь церкви, и я вошел.
Нет, на этот раз тут не было торгов. На этот раз тут читалась какая-то проповедь. И господин, читавший проповедь, уже заканчивал ее. Он примерно так сказал в заключение:
— … Время сейчас трудное для России, которая ведет истощающую ее войну. Мы благодаря великодушию русских оставлены в стороне от этой войны и отделываемся торговыми поставками, что делает эту войну для нас скорее полезной, чем вредной. Терпеливо выжидать событий — вот что подсказывает нам сейчас приобретенная веками мудрость. В государственном устройстве России возможны изменения. Близится и для Суоми час великих перемен. Исходя из этого, мы призываем вас не раздражать преждевременно русского монарха, а наоборот — стремиться повседневным своим поведением поддерживать в нем прежнюю веру в нашу лояльность.
Такими примерно словами закончил свою проповедь в маленькой кирке Алавеси приехавший из Хельсинки представитель просветительного общества. И едва он спустился вниз со ступенек клироса, как его место занял Илмари Мурто.
Его появление вызвало легкий гул в рядах сидевших и стоявших внутри церкви людей. Но это не был враждебный гул. На лицах людей виднелись улыбки и любопытство. Должно быть, им не впервой было слушать его странные речи, в которых не всегда сразу удавалось уловить главную мысль. А он положил одну руку на перила клироса и заговорил, помогая своим словам другой рукой:
— Да, все было правильно сказано нашим почтенным столичным гостем о нашей лояльности к русскому монарху. Иногда это доказывается у нас наглядно, как доказал в прошлое воскресенье приказчик господина Линдблума, ударив русского Ивана из Суолохко пивной бутылкой по голове. Иван, правда, не понял доказательства и ответил тем же. Но попытки такого рода продолжаются у нас по всей стране, и это надо, очевидно, приветствовать. И заметьте себе: молодцы, подобные этому приказчику, не трогают высокого русского начальства и всяких там генералов и офицеров, помня о лояльности к монарху. После убийства Бобрикова[5] они поняли, что с русским начальством шутки плохи. Гораздо безопаснее шутить с такими, как этот бедный Иван, обрабатывающий кусок приютской земли. За таких никто не заступится, даже русское начальство. И они плюют таким в бороду, провожая их угрозами и оскорблениями. Они избивают русских коробейников и отбирают у них товары вместе с выручкой. Так изобретательны они на шутку. Не начальство русское удостаивают они подобными шутками, не офицерство. Зачем? До них высоко добираться, и неизвестно еще, что получишь в ответ на шутку. А эти рядом и стерпят все. Не офицеры и начальники пришли превращать Суоми в колонию царя, а эти мирно живущие бок о бок с нами, вроде того парня, который работает у нас на лесопилке укладчиком досок, или того, что выпекает булки в пекарне господина Линдблума. Это они, конечно, подлинные виновники подчинения Финляндии русской монархии, и никто другой. В течение ста лет они только и мечтали об этом, притворяясь мирно работающими на своих полях и платя за нас в казну налоги, а заодно неся за нас же у своего царя военную службу, чтобы ничто не мешало свободному развитию нашей национальной культуры. Это они главные виновники упомянутого мною зла, обреченные на вечное непонимание перечисленных мной наглядных свидетельств лояльности, о которой упоминал здесь наш высокочтимый столичный гость.
