Елизар Мальцев - От всего сердца
2 апреля. Ночью делала первую подкормку по схваченной последним заморозком земле. После работы разожгли на полевом стане печку. Говорили о вчерашней лекции. По-моему, главное — это быть честным, чистым перед своей совестью и всегда поступать, как советский человек. Ракитин привел слова Ленина: «Нравственность служит для того, чтобы человеческому обществу подняться выше». Вот так и надо жить!
5 апреля. После слета передовиков забурлил весь район, ровно большой праздник наступил. Наш колхоз снова подписал договор на соревнование с горнопартизанцами. Кругом веселье, а мне что-то не радостно. Неужели Родион всю жизнь будет такой?
12 апреля. Даже во сне я вижу, как поднимается, растет наша пшеница. Проверила сегодня, как советовал агроном, не опоздали ли мы с боронованием: воткнула в землю палочку и проследила, как влажная земля затягивает узкую ямку. Кажется, ошибки не сделали. Теперь жди, когда исчезнет чернота пахоты, а потом пшеница в несколько зорь даст густо-зеленое перо, а там начнет и куститься. Скоро ждем гостя из селекционной станции. Прислал письмо — волнуется».
На этой записи Родион закрыл дневник и долго сидел, глядя на белоснежную вату между рамами окна, усыпанную высохшими гроздьями рябины. Чай давно остыл и потерял вкус и запах. Родион отпил один глоток и поднялся.
— Ты чего же? — тревожно спросила Маланья. — Не будешь, что ли, есть?
— После, мама…
Перекинув через плечо ремешок бинокля, Родион надел отцовскую стеганку и вышел на крыльцо.
Хотелось сорваться и куда-нибудь бежать, с кем-то говорить, что-то делать.
Выйдя за ворота, Родион постоял, раздумывая, и, увидев желтеющий за силосной башней сруб нового овощехранилища, нерешительно зашагал солнечной стороной улицы. Оттуда, перебивая друг друга, неслись дятловые удары топоров.
Завидев отца, Родион тихо подошел к срубу и несколько минут следил за его работой. Оседлав верхнее бревно, Терентий вырубал паз, разбрызгивая вокруг себя белую щепу, каждый раз будто выхватывая сверкающее лезвие топора из воды. Бревна уже пустили янтарную слезу.
Терентий вогнал топор в сруб и поманил сына к себе. Крупное, широкоскулое лицо его было красным, борода запорошена опилками. Смахнув рукавом рубахи пот, Терентий крикнул:
— Не подсобишь два-три бревнышка накатить, а? Если, конечно, здоровье позволяет.
— Давай, — хмуро бросил Родион, он не мог вынести тихую издевку отца.
Подошли еще три плотника, сняли пиджаки, положили их валиками на плечи. Крякая, Родион поднимал вместе со всеми ошкурованные, скользкие бревна, нес к слегам и накатывал на сруб. Скоро спина у него потеплела, он тоже сбросил стеганку и работал в одной гимнастерке. Ныло от тяжести плечо, и, скидывая бревно на гибкие слеги, Родион выпрямлялся, полной грудью вдыхая насыщенный смолистым ароматом воздух.
Когда плотники поднялись на леса. Родион присел рядом с отцом на стопку плах, закурил, с наслаждением втягивая дым цигарки.
— Ну? — спросил отец и немного помедлил. — Какие теперь у тебя планы? Или все болячку свою колупаешь? Мать, вон, считает, что ты попутного ветра ждешь, так ай нет?
Родион не ответил.
— И в кого ты у нас упрямый такой? — тихо допытывался Терентий. — Не иначе, в деда Степана пошел… Тот хоть и неплохой мужик был, а иной раз норов свой показывал даже себе во вред…
Родион сидел ссутулясь, задумчиво глядя сквозь кольца дыма на сквер, оплетенный кружевом молодой листвы.
— На днях мне тут один из соседнего колхоза сказывал, — помолчав, будто о чем-то постороннем, начал отец. — Есть у них в артели один супротивный мужик. Ну, поехал он на поле, а навстречу трактор пыхтит. Едет мужик и не сворачивает, прямо прет на машину — и все. Тракторист, парень молодой, неопытный, взял да и свернул перед ним и завяз в канаве. Полдня просидел, ждал, когда вытащат!.. А тот, дьявол, на коне, бородища го пузу метет, проехал, глазом не моргнул и даже не оглянулся. Бывают же такие!
— Это ты к чему мне, тять, эту притчу рассказал? — сдвигая брови, спросил Родион.
— А к тому, что нечего зазря свой гонор выставлять! — сдерживая волнение, торопясь, проговорил Терентий. — Мать извелась около тебя. Об Аграфене я и не говорю; будто перевернуло бабу. Чего всем голову морочишь?
Терентий разломил пополам щепку, бросил к стене, вздохнул:
— Неужто не понимаешь: человеку в одиночку нельзя, портится он душой, высыхает, как дерево без корня…
— Ладно, тятя, не кори… Что-нибудь надумаю, потерпи немного…
— Мне што? — минуту спустя отозвался Терентий. — Я за тебя терпеть не буду, ты сам скоро себя не будешь выносить… если так жизнь поведешь! Я тебя упредил — отцов долг сполнил, сам, гляди, не маленький, поскользнешься — всю жизнь на карачках будешь ползать. Уж оно так, один раз упади…
Не слушая больше, Родион встал и пошел по дорожке сквера к реке, чувствуя на себе тяжелый взгляд отца.
Глухо и мощно, точно сосны в бурю, шумела река, не успокаивая, а еще больше тревожа.
Вода несла рубленный в верховьях швырок, подмытые деревья, ныряли в водоворотах коряжины, протягивая, точно руки, голые сучья, неприветливо встречали серые валуны мутную волну.
По длинной лесенке Родион перебрался на другой берег, вышел на опушку березовой, наполовину вырубленной рощицы.
Отсюда брали свое начало озимые Груниного звена.
Курились над полями белые облака, смутными тенями скользя по изумрудным всходам; голубели налитые дождевой водой лунки: кто-то недавно прошел здесь, оставив свои следы. Далеко-далеко маячили впереди цветные косынки.
Родион поднял к глазам бинокль и вздрогнул, увидев близко, почти рядом, Груню; казалось, стоит только протянуть руку — и можно обнять ее.
Она стояла около гнедой лошади и что-то говорила сидевшей верхом Клане. Родион видел, как беззвучно шевелились ее полные, румяные губы, ветер играл каштановой прядкой у щеки. Вот она улыбнулась, подняла руку. Кланя ударила в бока лошади, и сзади золеной лягушкой запрыгала борона. Догадался: они боронили первый раз по всходам, наверное, появилась на земле сухая корка.
Сжав губы, Груня задумчиво глядела вдаль.
Вдруг она круто повернулась и в упор, не мигая, взглянула на него. У Родиона сильно забилось сердце и, хотя он хорошо знал, что жена никак не может видеть его на таком далеком расстоянии, попятился в лесок и опустил бинокль.
Груня снова была далекой, чуть заметной на поле под этим высоким голубым небом.
Оглядываясь, Родион пошел, подминая ветки валежника, бездумно срывая липкие тополиные листья.
За черными грудами камней, запятнанных рыжими лишайниками, глухо рычала река. Тропинка уводила все выше по горному склону, петляла среди мачтово-стройных сосен, готом оборвалась, и открылась взору глубокая расщелина, на дне которой металась река, на крутом изгибе — белое здание электростанции, плотина и под ней — зеленоватая стена водопада.
На плотине стоял Яркин, ветер трепал полы его парусинового дождевика, они бились о голенища. Увидев Родиона, Ваня поднял руки, словно собирался взлететь, что-то закричал, но голос его утонул в гуде потока.
Цепляясь за ветки кустарника, скользя по склону, Родион спустился к плотине.
— Какая красота! — закричал Яркин.
— Что? — подходя, спросил Родион, любуясь светлым от водяных бликов лицом товарища.
— Какая, говорю, силища!
— А-а!..
Водопад у плотины выгибал лоснящуюся спину, тяжела топоча, бросался вниз.
— Выйду я сюда, погляжу на эту красоту — горы, сосны, солнце, река играет, — говорил Яркин. — И радостно так на душе делается!.. Вот запряжем мы как следует реку, то ли еще сделаем! Надо у себя все вводить, что в самых лучших колхозах имеется! К осени электродойку наладить, а весной электропахоту: у нашей речки силы на все хватит! Эх, здорово! Только начни, глаза разбегаются! Вот еще подвесная дорога… Чертеж у меня готов! Вкопаем столбы от скирд, от тока до ферм, и пустим по стальным тросам катки с крюками… Что-то вроде троллейбусной линии… Налепил у тока воз соломы, включил рубильник, и, как в вагоне, воз прибывает на ферму… трос только достать!
«Может, остаться и взяться за это дело? — подумал Родион, с удивлением глядя на Ваню. — Башковит парень, аж завидно».
— Хорошо, что ты пришел, — сказал Яркин. — А то уж я сам собирался поговорить с тобой…
Родион насторожился. В последние дни, встречаясь с комсомольцами, он чувствовал, что они относятся к нему с нескрываемым холодком, и ждал, что рано или поздно, а Яркин спросят его, чем же он в конце концов думает заниматься, и поставит о нем вопрос на собрании.
— Выкладывай о чем, — сказал Родион, внутренне готовясь дать отпор.
— Знаешь, у меня есть одна идея! — Ваня стал нетерпеливо ерошить жесткий ежик волос.
Разве можно было представить Ваню Яркина без какой-нибудь очередной идеи! И, конечно, исполнителем ее на этот раз он избрал его, Родиона.
