Медеу Сарсекеев - Клад
— Слушай! — сказал он, устав говорить, а может, убедившись, что Лида отошла мыслями прочь. Он уже догадался, что женщина пришла на свидание не затем, чтобы узнать о его победах. — Выпей за успех завтрашнего выступления.
— Спасибо, Виктор Николаевич, но я не настроена пить, — сказала Скворцова.
— Почему ты все время улыбаешься?
— Удивлена! — выпалила она, тут же поправилась. — Рада твоей щедрости.
— Давай без подначек!
— Пей сегодня один, Витя… Я просто посижу с тобою. Мне интересно. Может, не все хорошо в нашей встрече, но женское самолюбие удовлетворено: я снова с тобою! Ладно, не обращай внимания на слова. Словами не всегда определишь то, что на душе.
— И все же ты вредина! — заключил Табаров.
— Можно и без плохих слов! — Лида вздрогнула от громкого удара по барабану за тонкой стеной их кабины. Она взяла из сумочки платок, тщательно протерла темные очки, будто скучала.
Внезапно Табаров смолк, поперхнувшись очередной своей фразой. До него наконец дошло, что говорит впустую. Сказанные до этой минуты слова прозвучали всуе, пали в бездну, не получив ни малейшего отзвука. Эта перемена в Табарове была замечена сотрапезницей.
— Значит, живешь один? — спросила она.
Табаров мрачно кивнул. На Виктора Николаевича подействовали две рюмки коньяка, выпитые на голодный желудок. Пить он не умел, храбрился для видимости. Больше того: презирал поклонников спиртного, боролся с ними в жизни ожесточенно, словно неистовый администратор. И хмель сейчас мстил ему за неуважение к себе, издевался над его организмом, лишал воли. Лида внутренне тешилась его слабостью. Она больше, чем сидящий перед нею мужчина, чувствовала себя раскованной. Говорила обо всем, что придет на ум.
— Значит, ты все-таки не забыл меня? Спасибо, дружок, мне лестно. Вижу: в твоем сердце я оставалась все эти годы. Не было только времени черкнуть пару слов, разыскать, позвонить… Жаль, жаль, Табаров! Жаль тебя, и даже очень! А ведь я не одна, и ты знаешь об этом! Неужто для тебя так просто все это? Где-то любимая женщина, а с нею ребенок… И ни разу, понимаешь, ни при каких обстоятельствах за двадцать с лишним лет не нашлось у тебя свободного времени: дня, месяца, минуты? Но вот случай свел нас нос к носу… Едва узнав во мне прежнюю свою сожительницу, ты побежал в кассу за билетом на обратный путь! Опять на двадцать лет? Снова до счастливого случая?..
Виктору Николаевичу стало невмоготу от ее разоблачительных слов. Он растерялся и лишь хлопал глазами, слушая и не находя, чем возразить, как остановить поток слов, успокоить женщину. Не отдавая себе отчета в поступке, извлек из внутреннего кармана пиджака паспорт, взял оттуда вдвое сложенный авиабилет и тут же порвал на мелкие клочки. Бросил остатки билета в тарелку с недоеденным антрекотом. В глазах Лиды промелькнул испуг. Она опасалась, что Виктор Николаевич сотворит еще какую-нибудь глупость, оскорбит ее по лихости характера или по пьянке. Но остановиться уже не могла.
— Не нуждаюсь я в твоей жалости ко мне! — голос ее звучал тихо, но твердо. — Хочешь щедрым угощением откупиться?.. Порвал билет? Экое рыцарство! Немного я стою в твоих глазах, Табаров! Почему бы не подумать, что перед тобою уже не та наивная девчонка, верившая в каждое слово, исполнявшая любое желание, в том числе и такое, на что ты не имел права! Да, не ухмыляйся. Есть неписаный закон для порядочного человека: не твое — не бери! Рыцарь на час! Тогда нежности тебе доставало на одно свидание! Сейчас — вежливости на время, пока нас объединяет хорошо сервированный стол! Я так ждала — ты спросишь: где наш ребенок, что с ним? Или уважаемый доктор наук не дорос до такого естественного вопроса?
В отчаянии она не скрывала слез, которые капали в пустую тарелку частым дождем. Наконец она поднялась с места. Промокнув скомканным платком подглазья, швырнула платок на тарелку, будто бросила свой счет к оплате.
Табаров умоляюще смотрел на нее. Он понял: Лида шла сюда затем, чтобы выплеснуть ему в лицо боль двух десятилетий. Броситься вслед, просить прощения? Разгневанную женщину уже не остановить. Ах, да, не спросил о ребенке?.. Глупо, конечно. Однако же не в ресторане об этом разговаривать. Два десятка лет она казнится мыслью о своей судьбе матери-одиночки. Значит, ждала его, искала встречи, готовилась к серьезному объяснению. А может, и примирению? В сердце у нее все как бы застыло на прежней поре. Душа оцепенела.
Табаров слышал: для матери, в каком бы возрасте ни пребывало ее дитя, возможно, уже обзавелось бородкой и собственной семьей, дочь или сын, они всегда будут не больше, чем дети. Дальше этих истин родительские познания Виктора Николаевича не простирались. Совсем не из пренебрежения к живущему где-то наследнику он не спросил о его судьбе. Он чувствовал себя в неоплатном долгу перед тем невинным существом и откладывал заботу о нем на потом. Оказывается, не все «вопросы» этого ряда можно откладывать в быстротекущей жизни.
Вот и получил еще один урок! От матери единственного отпрыска, появившегося на свет из-за неосторожности, как он считал. «И в самом деле, почему я не спросил о ребенке? — терзался Табаров. — Никогда не спрашивал о нем, даже в минуты радости или печали. Похоже, не даны мне природой отцовские чувства!..»
Виктор Николаевич с ощущением чего-то мерзкого в себе созерцал не тронутые Лидой блюда. Она не приняла от него даже куска хлеба. Может, он такой дурак, что не понимает простых истин, которыми свободно владеют другие люди? Но, кажется, никто до сих пор не причислял его к кретинам. Наоборот, завидуют успехам, восхищаются способностями. Вот и Лида следила за его карьерой, знает о нем все. Тогда в чем дело, почему эта женщина хлещет его словами, будто проходимца, учит вежливости, отчитывает, как злостного неплательщика алиментов?
Усилием воли Табаров попытался заставить себя успокоиться. Вспомнил о формулах… Но Лида Скворцова все еще стояла перед глазами — гневная, часто дышащая от возмущения, с чистыми глазами и длинными, словно у куклы, ресницами.
Виктор Николаевич схватил бутылку, опрокинул содержимое в фужер. Выпил не отрываясь. Минуту и другую ждал, когда хмель затуманит сознание, приглушит обиду.
В голове оставалась какая-то странная и одновременно пугающая его ясность.
«Пусть будет все как было! — приказал себе. — Так лучше. Мои труды, моя теория симметрии… И моя Лида, ребенок… Впрочем, ребенок-то теперь только ее!..»
По проходу шел официант. Виктор Николаевич, отодвинув ширму, подозвал его к себе.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Аул Жартас, притаившийся в седловине Тарбагатайских гор, спал глубоким сном, когда машина с Меруерт и спутниками, осветив фарами глинобитное строение, остановилась у калитки. Назкену пришлось зайти со двора и постучать в глухое окно той комнаты, где обычно располагались на ночь старики. Вспыхнул свет, и в коридоре послышались медленные шаги. Ничего не спросив, Казтай-учитель снял с двери крючок, загремевший на весь дом. Старик ждал приезда сына. Вслед за хозяином дома поднялась с постели и поспешила на восклицания у порога Кайша-апа. Выглянув во двор, старики недоуменно переглянулись: незнакомая машина, двое мужчин рядом с заспанной, утомленной долгой дорогой невесткой.
— Что-нибудь случилось? Почему среди ночи? — сыпались вопросы. — Неужели с Казыбеком беда?
Руки старика в слабом свете фонарика дрожали.
— Не беспокойтесь, ата, все здоровы. — Меруерт догадалась о том, что родителей волнует прежде всего судьба сына. — Казыбек уже в пути, мы его ждем.
Нисколько не обрадовавшись этим словам, старик опустил голову. Не тех людей он ждал вчера и сегодня.
Неловкая пауза смутила женщину. Настраиваясь на поездку в аул, Меруерт больше думала о продаже «Волги», чем о переживаниях свекра и свекрови. Для них же эта машина, стоящая на приколе годами, вроде и не существовала. Они жили вестями о сыне, который отбывал в далекой стране какой-то срок, вроде добровольной ссылки. До скорого свидания с Казыбеком здесь шел счет не на дни, а на часы. Ночной стук в окошко… Невестка с внуком. Чужие люди с ними, а своего все нет.
Меруерт вся сжалась от неприятной догадки. Вместо радости добавила родителям мужа тревоги. Внезапное вторжение может лишь испортить хорошо начатое дело.
— Не ругайте, ата, за неурочный визит. Так случилось. Нас подвезли хорошие люди. — Меруерт хотела представить свекру попутчиков, однако старик не проявил к ним ни малейшего интереса.
Бабушка Кайша, не очень вдаваясь в причину появления здесь любимого внука, с оханьем и аханьем уже поцеловала его, ввела в дом. И там еще раз ткнулась в грудь Назкена сухонькой седой головой, забегала по комнатам, отыскивая чем бы угостить. Старик сидел в прихожей со светящимся фонариком в руке, хотя в доме везде уже были включены верхние лампочки. Казтай был, конечно, воспитанным человеком. Он пригласил мужчин в дом. Но его долго не покидало гнетущее предчувствие чего-то нехорошего. Невестка наверняка не все сказала ему в первые минуты. И он напряженно молчал, ожидая продолжения разговора, строил догадки. Не натворил ли чего, как бывает с молодыми мужчинами в долгой разлуке, сын? От женщины ничего не утаишь, на этакие штучки у них особый нюх. Тревога не покидала старика и тогда, когда мужчины, ополоснув лицо с дороги, сели за стол, чтобы освежить себя пиалой чая. Казтай спросил о здоровье внучек, а у гостей — откуда едут, чьи сами. Спрашивал ради приличия, так заведено в порядочных домах, поскольку он здесь старший. Невестке в ответ на ее успокоительные слова о хорошем самочувствии девочек сказал, что от Казыбека на прошлой неделе получили письмо. Он уже сидит на чемоданах. Просил ждать, не беспокоиться.
