Владимир Малыхин - Наследник
прекратить избиение целой нации. Ну если кто-то виноват — судите их, причем здесь миллионы
других? Ведь у нас не может быть без вины виноватых. Что будем делать, Витя? Как ей помочь?
Виктор ей не ответил, он думал сейчас о другом. Ему вспомнился тридцать седьмой год, когда
арестовывали не только родственников "врагов народа", но даже их знакомых и сослуживцев...
"Что же происходит теперь? Неужели то же самое, только теперь по-новому признаку —
национальному? Но если это так, то ведь без Сталина этого никто бы не осмелился сделать. Ох,
Сталин, Сталин... Как же я тебя любил... Как же верил! Неужели ты обманул все мои надежды?! Но
ведь и отец тоже ему верил! И дядя Ян и тысячи других. Говорят, что когда расстреливали Якира, он
воскликнул: Да здравствует, товарищ Сталин! Неужели все это было блефом, обманом?" — Виктор
встал с постели, подошел к буфету, налил себе рюмку водки. Сел на постель к Маше и сказал:
— Ты о чем-то меня спросила?
— Я спросила, как помочь Балле, но зачем ты выпил?
— Тошно, Маша, очень поганно на душе. А как помочь, давай подумаем...
* * *
Утром он попросил зайти к себе секретаря партбюро и председателя месткома цеха.
— У меня к Вам, друзья, разговор, — как говорится, не для печати, — начал Виктор — разговор по
совести, по душам. Надо помочь хорошему человеку. Этот человек — врач Бэлла Григорьевна. Все вы
ее знаете.
И он рассказал им все, что услышал от Баллы Григорьевны. — Мы же все ее знаем как отличного
доктора, она же нормальный советский человек! Как же можно... ее превращать во врача-убийцу!
Черт их там знает, что случилось в Москве! Там сами разберутся, им видней! Но она-то тут причем?
— Я с тобой, Виктор Георгиевич, где-то согласен, — сказал секретарь партбюро, — но...
положение то аховое... Почитай газеты, послушай радио... Народ-то этому верит.
— Но причем здесь Бэлла Григорьевна? Она ведь фронтовой врач, капитан медслужбы, у нее два
ордена! Я то знаю, что такое врач в медсанбате! Если б не они, многие бы из нас концы отдали...
— Это точно! — сказала председатель месткома, одобрительно кивнув головой. Я тоже за Баллу,
она мою Светку с того света вытащила, когда у нее было воспаление легких. Надо ей, милочке,
помочь! Если там и были какие-то убийцы в белых халатах, она не виноватая. Но как помочь, когда
вокруг такое творится?
У Виктора ночью созрел план и он сказал:
— Давайте сегодня после работы пойдем к ней на прием, а? Пойдем сразу все. Ты, я, он, кого-то
пригласим еще... Это, может быть, подействует и люди опять в нее поверят. А?
— А у меня и в самом деле поясница ломит, — сказала председатель месткома, да и у Светки
насморк...
Секретарь партбюро нахмурился:
— Я бы и сам не против, но... партком. Сам понимаешь...
— Ладно, — сказал Виктор — не хочешь, не ходи. Это дело добровольное, но я пойду и Машу
прихвачу. А ты, Катя, с ребятами из цеха поговори, аккуратно, конечно... Может кто-нибудь еще
согласится.
— Поговорю, Виктор Петрович, обязательно поговорю. Хороших людей нельзя в беде бросать.
* * *
Вечером у кабинета врача Баллы Григорьевны Магницкой ожидала приема целая очередь. Были
тут Виктор с Машей, председатель месткома Катя с дочкой, немец Вольф с женой и сыном, и еще трое
"больных" рабочих цеха. Многие больные, ожидавшие своей очереди у других врачей, с опаской на
них поглядывали. Одна из них, знакомая Маши, подошла к ней и прошептала:
— А Вы не боитесь идти к этой... еврейке?
— Ну что Вы! — громко сказала Маша — она же прекрасный врач! Она на фронте спасла десятки
жизней наших солдат и офицеров! Мы с Виктором Георгиевичем предпочитаем лечиться только у
нее.
— Может быть, может быть, — пожала плечами ее знакомая, — но береженого, как говорится, бог
бережет. .
Когда Бэлла Григорьевна подошла к своему кабинету и увидела Виктора, Машу и целую очередь
пациентов, она поначалу слегка растерялась, но тут же все поняла и, с трудом сдерживая слезы,
проговорила дрожащим голосом:
— Спасибо, друзья мои... спасибо, дорогие...
Она всхлипнула и быстро прошла в свой кабинет.
* * *
Слух об этой истории на следующий день облетел весь завод. Судачили по этому поводу везде: в
столовой, в цехах, в курилках. Большинство осуждало Виктора, понимая, что это его рук дело. Но
были отдельные храбрецы, которые при встрече с ним шепотом говорили:
— Правильно, Витя, молодец!
Виктор не ожидал, что его поступок вызовет такой шум, хотя и понимал, что это ему так просто не
сойдет.
Через пару дней его вызвал директор завода Сорокин. Он, будучи в свое время выдвиженцем его
отца, все эти годы относился к Виктору по-доброму, помогал и делом и советом.
Здороваясь, он подал Дружинину не ладонь, как обычно, а два пальца — указательный и
безымянный
— Садись, — сказал он, — расхаживая по кабинету. — Слыхал я, какой ты номер отмочил. Только
не понимаю, что ты этим хотел доказать. Ты что с Москвой решил шпаги скрестить, а? Неужели ты
еще такой слепой кутенок? Ты что, не понимаешь, что устроил демонстрацию протеста? А позволь
тебя спросить: против кого?
— Петр Васильевич, — сказал Виктор, — мне кажется, что вокруг этой истории слишком много
шума и болтовни. А ведь я хотел лишь помочь хорошему и честному человеку. Вы ведь сами ее
знаете...
— Ну и что? Знаю. Я и Григория Пятакова замнаркомтяжпрома знал. Мало ли кого я знал...
Политика, брат, есть политика. А ты знаешь, — сказал он, понизив голос, что их всех собираются
отправить в Биробиджан, потому что товарищ Сталин опасается за их жизнь, опасаясь погромов. Там,
говорят, уже строят специальные бараки.
Сорокин закурил и прошелся по кабинету.
— Расскажу тебе грузинскую байку. Слушай и вникай. Грузинская курица жалуется знакомому
дворовому псу. Хорошо, говорит, тебе живется, кацо, тебя хозяин бережет за то, что ты его бережешь,
а у меня какая жизнь? Барашка режут и меня за одно, корову режут и меня за одно, свинью забивают
и меня за одно. — Сорокин поднял палец: — Вот так-то, братец. По-русски это означает: лес рубят —
щепки летят! Не превратись в жареного цыпленка...
Он опять прошелся по кабинету и, обернувшись к Виктору, вдруг сказал, — слушай, а не махнуть
ли тебе сейчас, вместе с твоей благоверной в дальние края? Возьми внеочередной отпуск и в путь-
дорогу. Путевки в месткоме есть. Я бы на твоем месте махнул...
* * *
Возвращаясь домой, Виктор увидел на двери своего подъезда кем-то наклеенный, вырезанный
газетный заголовок: "Покончить с ротозейством в наших рядах". А под ним красным карандашом:
Дружинину В.Г.! Виктор сорвал газетную вырезку. Но на другой день на двери была нарисована
мелом шестиугольная "Звезда Давида”. Виктору стало не по себе. Он стал нервничать и дома и на
работе. Опасаясь самого худшего, он, однажды придя с работы, достал из заветного места
привезенные из Москвы, сохраненные в свое время Анной Семеновной фотографии их арестованных
друзей семьи и бросил их в огонь. Он видел, как они превратились в черные трубочки, вспыхнули
ярким пламенем и стали пеплом. На глазах Виктора выступили слезы, щеки пылали от стыда. "Трус я
и последняя сволочь", — подумал он — рыцарь на час, трясогузка болотная!"
Виктора по ночам стали мучить кошмары, а днем — все валилось из рук, работа не клеилась. —
"Надо ехать в отпуск, а там видно будет, — решил он. — Сорокин прав".
* * *
Утром Виктор написал заявление на имя Сорокина, а вечером в месткоме ему вручили две путевки
в дом отдыха под Новосибирском.
* * *
5 марта 1953 года на своей даче под Москвой скончался Сталин.
* * *
На другой день вечером к Дружининым пришел Нодель. В прихожей его встретила заплаканная
Маша. Помогая ему снять пальто, она шептала:
— Что теперь будет, дядя Марат? Что теперь будет?
Он погладил ее по голове и прошел в комнату. По радио ансамбль скрипачей Большого театра
исполнял Бетховена...
Виктор сидел в углу дивана и широко раскрытыми глазами, не мигая, смотрел перед собой. Нодель
молча сел рядом с ним, положил руку ему на колено и проговорил:
— Во всех пивных полным полно... Пьют. В январе двадцать четвертого, когда хоронили
Владимира Ильича, мы не пили... — Он высоко поднял седые брови и спросил: — А почему? — И тут
же сам себе задал вопрос: — А почему я, старый пень, вообще их сравниваю? Как можно сравнивать
