Виктор Попов - Закон-тайга
Виталий Леонтьевич единственную причину находил в жене. Это она больше него самого заботилась о его кандидатстве, толкала на ложь, немой своей укоризной заставляла садиться за стол, когда ему этого совсем не хотелось, и этим сделала несносной самое мысль о работе. В этих рассуждениях он чувствовал шаткость, его порой останавливала ощущаемая натяжка, но он упрямо ее отбрасывал, потому что иначе все складывалось не в его пользу. Тогда бы ему пришлось открыть себе, что он отвык от перегрузок, обленился и в общем-то давным-давно покончил с молодостью. Такое открытие, согласитесь, хотя кого не обрадует и подобную причину хоть кто в себе найти не пожелает.
Сердясь на жену мысленно, Виталий Леонтьевич писал по-прежнему радушные и внимательные письма. Пока Валентины нет рядом, и это — удобно. Она, конечно, узнает о Марии Павловне, так лучше пусть позже и без преждевременной тревоги.
Валентине Виталий Леонтьевич писал, что «домашнее дело» — так он называл свою работу, — подвигается понемножку и что если так пойдет дальше, «то к зиме, старушка, будем подбивать бабки». Марии Павловне о проекте он рассказывал вдохновенно и каждый раз все с новыми подробностями. Она слушала с удовлетворением, потому что понимала свое значение. Когда он, увлекшись, уверял, что все делается «для нее и ради нее», она закрывала ему рот ладошкой и ласково говорила:
— Не надо. Давай лучше помолчим о будущем.
Они замолкали. Она — удовлетворенная ролью вдохновительницы, он — уверенный, что завтра встанет ни свет ни заря и в самом деле засядет трудиться.
С каждым днем Виталий Леонтьевич и Мария Павловна осторожничали все меньше, потому что были увлечены только сами собой и уверили себя, что люди должны их понимать. В отделе они, правда, были сравнительно официальны, и Виталий Леонтьевич Марию Павловну ничем не отличал от остальных. Вечера же и выходные были их общими. Бор, пляж, кино. Только на ресторан Мария Павловна не соглашалась. Чем больше она упорствовала, тем настойчивей становился Виталий Леонтьевич. В конце концов он ее переупрямил, но вместо бездумного вечера у него получилась неприятность.
Он не понимал ее предубежденности и старался узнать причину. Вначале она говорила, что ресторан — банально, и это действовало. На первых порах однозначные внешне рассудительные ответы на людей неглупых всегда действуют убедительно. Это ведь излишне самоуверенные придумали, что самое верное впечатление — первое. Наоборот, первое впечатление чаще всего ошибочно, ибо при преднамеренном знакомстве человек всегда насторожен и хочет произвести впечатление. Какое — это уже зависит от обстоятельства, но само желание произвести впечатление лишает человека непосредственности.
До тех пор, пока Мария Павловна представлялась Виталию Леонтьевичу загадочной и разноликой, однозначные ее объяснения его удовлетворяли. Потом, когда он понял, что за однозначностью стоит нежелание быть откровенной, он стал настаивать и обижаться. Ему уже было мало «банально» и «как-нибудь в другой раз». Уверенный, что причина основательна, он раздражал себя мыслью, что Мария Павловна от него что-то скрывает, и стал уговаривать, больше из упрямства, нежели из объяснимого желания. В конце концов она согласилась. Но как всегда происходит, когда люди действуют не по желанию, а по уговору, удовольствия им этот вечер не принес.
Виталий Леонтьевич считал, что именно в этот вечер он выяснит истинную причину отказов, и настроился подозрительно. Когда они вошли, ему показалось, что швейцар как-то странно посмотрел на его спутницу, и он быстро сказал:
— Ты здесь бывала… не отрицай…
— С какой стати… — Мария Павловна пожала плечами. — Бывала, конечно.
— И, видимо, никто тебя так долго не уговаривал?
— Чудак ты. — Она взяла его руку и чуть пощекотала ладонь острыми полированными ногтями. — Ничего ты не понимаешь.
Это легкое прикосновение его немного успокоило, но когда они сели за столик, он снова рассердился. Его вывело из себя то, что официантка радостно удивилась:
— Мария Павловна, я уж думала, что вы заболели…
— Однако, — многозначительно заметил Виталий Леонтьевич, когда официантка, приняв заказ, отошла. И повторил: — Однако…
— В чем дело? — сухо спросила Мария Павловна и нахмурилась.
— Забота, что о родной сестре. Вроде о завсегдатае «Яра».
— Не понимаю. — Мария Павловна сделала попытку уйти от ссоры. — Просто мы знакомы…
— При помощи и при посредстве…
— Для чего ты меня сюда притащил? — Мария Павловна прикусила губу и откинулась на стуле. Взглянув через плечо на Виталия Леонтьевича, неожиданно улыбнулась и приветливо кивнула головой.
Виталий Леонтьевич опешил и беззвучно, одними губами опросил:
— Кто там?
— Одинцов, ты его знаешь.
— Этот самый… поэт… вундеркинд?
— Этот самый… Вундеркинд.
Мария Павловна ответила весело и с вызовом. Потом, внезапно наклонившись к нему, серьезно спросила:
— Господи, уж не ревнуешь ли ты меня?
— Ревную не ревную — не имеет значения. Но многое меня настораживает.
— Меня тоже. Только не так, как тебя… А может, и так же. Знаешь, ужасно все-таки быть счастливым. Это состояние как фарфоровая чашечка. Нет у тебя ее и нет. Вдруг дали подержать. И предупредили: не разбей! Держишь ты эту ценность, а сам думаешь, что вот сейчас, вот сейчас чашечка выскользнет у тебя из рук и разобьется.
— Скорее всего ты права. — Виталий Леонтьевич поразился, как верно она истолковала его состояние. — Даже не скорее всего, а определенно права. Меня все время мучает этот проклятый вопрос…
— Почему я так долго не соглашалась на ресторан?
— Именно.
— Потому что мое прошлое теперь не только мое, но и твое тоже. У меня много знакомых, с которыми я не хотела бы встречаться. А здесь я могу встретиться. Понял?
Он кивнул, шевельнул губами, намереваясь что-то сказать, но промолчал и нахмурился.
— Ой, смешной же ты. — Она вздохнула. — А я тебя и смешного люблю… Хочешь, руку твою поцелую?
Она потянулась к его пальцам, отстукивавшим на краешке стола что-то нервное.
— Не надо… Ты меня извини, право. Черт ее знает, что ты со мной делаешь. — Он поспешно убрал руку и откинулся на спинку стула. — Как несмышленыш…
— Вот и ладно. Со мной ты и должен быть таким. Но только со мной. Понял?
Вино и обстановка действовали благотворно. Волнение Виталия Леонтьевича постепенно спадало. В его не привыкшей к хмельному голове шумело, перед глазами все туманилось в приятном смешении, и он был благодарен Марии Павловне за ее веселье, за внимание к нему и вообще за то, что она с ним. Когда выходили из ресторана, он крепко взял Марию Павловну под руку, будто утверждая свое право на нее.
Июльская ночь была душной. Налетавший порывами ветер слизывал с асфальта, с каменных домов дневной жар, становился плотным и знойным. Они ходили по улицам, а потом Мария Павловна с щедростью человека, у которого в запасе много времени, предложила:
— Пойдем к реке, там хорошо.
Они прошли дремлющим городом, вышли на Береговой бульвар. Полуосвещенные аллеи жили своей волшебно-молодой жизнью. На скамейках жались парочки, кое-где собрались группки, когда они проходили мимо одной из них, там тихо запели под гитару:
Женщина плачет:
Муж ушел к другой…
И тут же кто-то хихикнул, Виталий Леонтьевич понял, что запели не случайно, и почувствовал, что краснеет. Мария Павловна чуть прижалась к нему и прошептала: «Плевать». Как же она может вовремя все заметить и сгладить неловкость. Виталий Леонтьевич почувствовал, что ему и в самом деле безразлично, что, кто и как. А тем более эти желторотики. В студенческие годы он и сам не упускал случая беззлобно пошутить над взрослыми. Правда, он не смог припомнить подобного примера, но был уверен, что вел себя именно так.
Свободную лавочку они нашли на нижней террасе, неподалеку от ресторана «Речной». Место было не из удобных, но что поделаешь, если лучшего не найдешь. Да и, собственно зачем искать. Они пришли сюда не таиться, а просто спасались от духоты.
У реки было действительно хорошо. Вода курилась белесоватым паром, будто закипала. Вдоль берега жались друг к другу зачаленные огромные плоты. Между бревен струилась черная вода. Она тихо ворчала, будто негодуя на плоты, которые пришли невесть откуда, чтобы помешать ее вольному течению. За излучиной к невидимому элеватору с фырканьем и рычанием подползали одноглазые богатыри-катера. Они тащили тускло освещенные огромные баржи. Иногда из-за поворота тремя ярусами показывались огни. Приближаясь, огни из звездочек становились белыми кругляшками, широко окрест разносилась музыка, отягощенная дыханием огромных машин — проходили пассажирские теплоходы. Ночью они почему-то шли только вверх по реке. За их матово светящимися окнами текла чужая, таинственная жизнь. Виталию Леонтьевичу казалось, что жизнь эта должна быть непременно красива и счастлива. Но Мария Павловна возразила.
