Сергей Снегов - В глухом углу
А с Валей происходили важные перемены. Новое обстоятельство вторглось в ее душу, повелительно подчинило их себе, превратив остальное в маленькое и незначащее.
Этим новым обстоятельством стал ребенок. Он три месяца молчал, словно его и не было. Теперь он был.
Валя не раз слышала, как женщины равнодушно говорили после абортов: «Разве это ребенок — червячок пока!» Другие выражались насмешливо и сокрушенно: «Попалась, но вовремя выкрутилась». «Вовремя» означало — отделалась от того, что пока не ребенок и не требует права на любовь и внимание, но что могло бы стать ребенком и захватить, никого не спрашивая, такие права. Первые месяцы беременности были болезнью, материнские чувства спали, а если и говорили, то женщины не признавались, в них было что-то зазорное. И это были нормальные женщины, будущие самоотверженные матери, люди как люди, такие же, как и Валя. Но Валя оказалась не такой.
Она ни разу не подумала, что может забеременеть. Душу ее жгла любовь, ничего другого не было. Отрешенность от всего, что не было любовью, помешала ей разобраться в себе. Где-то в недрах ее организма две клетки, своя и чужая, слились в единое целое — микроскопически крохотную клеточку, одну среди миллиарда других. И все миллиарды клеток ее тела теперь жили лишь ради того, чтоб развивалась эта единственная и неповторимая клеточка. Она жила, она выросла, умножилась, она вспухала в десятках ежечасно, ежеминутно нарастающих клеточных поколений, она стала горошинкой, горошинка превратилась в комочек, комочек вытянулся, расчленился, он походил не то на куколку, не то на червячка — человек рос в человеке.
И он постарался заявить о себе — этот крохотный человечек, он не признавал секретов, он знал, что его появления ждали с радостью и нетерпением. В грозной тайне рождаются другие новообразования организма, мрачные, похожие на осьминогов опухоли, они таятся, набирая силы, потом, окрепнув, простирают хищные щупальца по всему телу, опутывают и высасывают организм, глотают и переваривают его, живого, трепещущего, страдающего. Все клетки и органы человека вступают в отчаянную борьбу с этим новым телом в его теле. Его стараются рассосать, каждая крошка пищи дается ему с бою — организм обессиливает и сникает в этой жестокой борьбе. Но это новообразование не таится, не борется за существование, к нему устремляются соки, тепло, импульсы — организм расцветает, приспосабливаясь к новому образу жизни. Человек еще не знает этого, но все, что есть в нем, уже поставлено на радостную службу развития новой жизни. Он заболевает удивительной болезнью — болезнью создания подобного себе существа. Именно в это время многие, отвергая извращенным сознанием совершающееся в них великолепное физиологическое таинство, твердят тупо и хмуро: «Какой же это человек — пока червячок!»
Но Валя долго не узнавала болезни приспособления себя под возникшую в ее теле новую жизнь, зародыш развивался, ничем себя не показывая. Она расцвела, похорошела и посветлела — это и было ее особой болезнью при беременности. Она ела с охотой, с охотой работала, беспричинно улыбалась, крепко спала, уставала здоровой усталостью — тело ее смеялось и пело, кровь со звоном обегала ее всю. Вале казалось: все это от того, что она счастлива. Она была счастлива, ибо, не зная этого, жила уже не одной своей жизнью.
И так как она не чувствовала своего ребенка, то и без мук подумала, что придется избавиться от него, пока он не появился. Этого хочет Дмитрий, этого и она должна хотеть, им еще рано заводить детей. Правильно, все женщины проходят через подобные неприятности, что ж тут поделаешь? «Жалко, — размышляла она уныло. — Но ничего другого не остается». Предстоящая операция тревожила ее больше. Валя лежала, не засыпая, видела себя на операционном столе. И тут вдруг пробудился ребенок. Тошнота свела тело Вали, она едва успела выбежать наружу. Сразу ослабевшая, с кружащейся головой, она то забывалась в мутном сне, то вскакивала.
С этого и началось. От радостного самочувствия не осталось и пылинки. На Валю, собранные вместе, запоздало навалились обычные недуги этого периода — слабость, головокружение, отсутствие аппетита, плохой сон, тошнота. Валя с трудом поднимала кирпич, с трудом ходила. Она утешалась: скоро недомогание пройдет, станет легко. Недомогание не проходило, становилось хуже. Дожидаясь улучшения, она не пошла к врачу. Перелом в ее состоянии так удивительно совпал с разговором об операции, что она их связала. Она думала о зревшем в ней человеке, как о разумном существе: «Узнал и всполошился!» Мысль была вздорна, никто ничего не узнал, нет еще человечка — так, комочек, червячок. Но мысль возвратилась, стала неотвратимой.
А затем обрушилась новость — нет, уже не червячок, настоящий человек живет в ней! Валя, потрясенная, хотела с порога крикнуть: «Митенька, ты понимаешь, что произошло?» Но он взорвался, все потерялось в безобразной ссоре. В отчаянии она пообещала — ребенка не будет! Она не знала, как это сделать, думала смятенно об одном: надо, надо!
Еще не прошла ночь, как Валя поняла, что обещания ей не выполнить. Она уже не уговаривала себя, что это чепуха и мистика, она знала: маленькое существо, сидевшее в ней, протестовало, оно отчаянно боролось за свою нерожденную жизнь. Это он, живой человек, подкатывал тошнотой к горлу, сжимал сердце, мутил голову. Он старался всем, чем мог, донести до нее молчаливый исступленный вопль: не хочу, не хочу, не хочу!
— Не буду! — шептала Валя в подушку. — Не буду, не буду!
Так началась эта невидная никому борьба с собой. Днем одолевала общая со всеми жизнь. Кругом ходили люди, жестокий холод сковывал деревья и стены, нужно было на морозе разравнивать теплый раствор, вминать и него кирпич. Человечек, живший внутри Вали, затихал, его придавливала ее внешняя жизнь. Валя на время забывала о нем, изредка устало думала все то же: выхода нет, придется делать. Смутные мысли вяло проносились в сознании, человечек на них не отзывался, он знал, что по-настоящему страшно, а что — нет. Потом Валя без аппетита что-нибудь перехватывала и уже по-иному — ясными, четкими мыслями — размышляла о своем положении. «Завтра сделаю, завтра! — решала она. — Больше нельзя откладывать!» И тогда человечек пробуждался и начинал свою неистовую борьбу. Валя ложилась в постель, внешнее окружение отплывало, она вслушивалась в то, что мутило ее изнутри. Валя разговаривала с этим энергичным человечком, он все более становился для нее живым, она успокаивала его, находила для него ласковые названия, клялась не делать ему плохого. Человечек затихал. Валю сковывал тревожный, не дававший отдыха сон.
Утром все начиналось сначала.
В один из вечеров к Вале пришел Дмитрий. Он поздоровался с подругами и попросил Валю пойти с ним. На улице он взял ее под руку, они молча дошли до его дома. Там он сказал:
— Я позвал тебя, чтоб проститься. Послезавтра уезжаю сдавать экзамены. — Помолчав, он добавил: — Последняя зимняя сессия. Весной переведусь на третий курс и забастую до лучших времен.
— Что ты говоришь? Ты хочешь бросить институт?
Он через силу усмехнулся.
— С детишками на руках не позанимаешься. Пока наше будущее произведение не начнет топать в детский сад, об институте думать не придется. Вот так, Валя. Как ты себя чувствуешь? Вид у тебя неважный.
Она вздрогнула, как от толчка.
— Я хорошо себя чувствую. Можешь не тревожиться.
— Если что случится, напиши. Между прочим, нам надо оформить отношения, а то вроде играем в свободную любовь. Я давно уже предлагал тебе пойти в загс, теперь просто необходимо.
Он сказал это холодно, почти враждебно. Валя закрыла глаза и сидела неподвижная и неузнаваемая. Дмитрий встал.
— Не хочешь прилечь? Мне кажется, ты засыпаешь сидя.
Она раскрыла глаза — в них не было ни усталости, ни сонливости.
— Я пойду, Митя. Дай мне ключ от своей комнаты и вечером завтра не приходи. Я хочу полежать одна, девушки так шумят, что голова разламывается.
Он вынул из кармана ключи.
— Можешь оставаться на всю ночь. Ни соседа, ни меня завтра не будет. Ты не ответила на мое предложение.
— Предложение? — переспросила Валя. — Сейчас надо подумать не об этой бумажке из загса.
Она вышла не попрощавшись.
На другой день она ушла из барака после ужина.
Ночью Светлана проснулась от шума, но не поднялась. Она знала, что это возвратилась Валя. Та всегда так возвращалась — чуть поскрипела дверь, потом слышался шорох: Валя в темноте раздевалась, вешала одежду, стараясь никого не разбудить. С Валей дружба была оборвана, Светлану не интересовало, что она делает. Светлана повернулась на другой бок. Щелкнул выключатель, свет залил комнату. Валя, как была одетая, шла не к своей кровати, а к Светлане. Лицо Вали казалось бумажно белым, огромные расширившиеся глаза ничего не видели. Она протягивала вперед руку, чтоб не натолкнуться на мебель.
