Сергей Снегов - В глухом углу
За те несколько часов, что она провела в больнице, Валя пугающе изменилась. Частое дыхание с хрипом вырывалось из горла, лицо опухло. На простыне бессильно раскидывались коричневые руки и ноги, на подушке отчеркивалось шафранное одутловатое лицо. Увидев Светлану, Валя пыталась приподняться. Сестра предупредила: «Больная, не шевелиться!» Ольга Федоровна положила руку ей на плечо, ласково уговаривала не двигаться.
— Можете присесть около, — сказала Ольга Федоровна. — Не давайте ей много разговаривать.
Сестра прикрыла Валю одеялом. Ольга Федоровна удалилась. Валя повернула к Светлане желтые, как лимон, глаза.
— Светочка, — сказала она, облизывая сухим языком губы, — ты на меня больше не сердишься?
— Не сержусь. Молчи. Тебе запрещено разговаривать.
Но возбуждение, ужаснувшее Светлану, еще не прошло. Валя старалась то приподняться, то повернуться и все говорила. Она вспомнила их размолвку, ей была так тяжела эта ссора, теперь они уже никогда не поссорятся, просто чудесно, что они помирились, ради одного этого стоит немного поболеть. Светлана глотала слезы, они текли по щекам, она стирала их ладонью. Валя глядела на Светлану, не понимая, что та плачет, ее разговор походил на бред, слова становились неясными, чаще прерывались хрипами. Глаза ее замутились. Сестра приладила кислородную подушку. Желтая грудь Вали не поднималась и опускалась, а колыхалась, словно по ней пробегала рябь.
По-прежнему ее глаза были открыты, она упиралась ими в стену — без мысли и ощущения. Сестра взяла вторую подушку, соединенную с приборчиком, от него шла трубка с иглой, и ввела в бедро — кислород поступал прямо в ткани.
— Не спит. — Сестра вздохнула. — Заснула, может, полегчало бы.
Светлана держала в своей руке горячую руку Вали. Руку сотрясали частые слабые толчки, сердце продолжало гнать по телу кровь. Светлане становилось легче, кровь — это жизнь, пока слышится это слабенькое «тук, тук, тук», жизнь не погасить.
Вскоре Светлана заметила, что Валя глядит на нее спокойным, сознательным взглядом. Сестра принесла новую подушку с кислородом и пошла сдавать в лабораторию пробы. Светлана боялась, что Валя опять начнет ворочаться и говорить. Но ее прежнее возбуждение вдруг прекратилось. Валя лежала замкнутая и неподвижная.
— Светочка, — сказала она отчетливо, как говорят маленькие дети. — Мне плохо, Светочка.
Светлана заторопилась, оправляя одеяло и поглаживая руки Вали.
— Это скоро пройдет, Валечка, я не лгу, обязательно пройдет!
Слабая улыбка проступила на почерневших, с белым налетом по углам, губах Вали.
— Пройдет. Я умру!..
Неподвижная улыбка Вали походила на закоченевшую гримасу.
— Я умру, — повторила она так же отчетливо. — Он жил, Светочка. Он просил — не надо…
— Перестань! — закричала Светлана, вскакивая со стула. — Никто не жил, все это бред!
— На больную нельзя кричать! — заметила сестра, вошедшая с Ольгой Федоровной.
Сознание Вали снова замутилось. Сестра подвела под Валю грелку. Через некоторое время у Вали отсосали кровь и ввели новую.
— Еще кислород в тело, — приказала Ольга Федоровна.
— Вале хуже, правда? — спросила Светлана.
— Не лучше, во всяком случае, — ответила Ольга Федоровна. — Организм отравляется непрерывно выделяющимися ядами.
В расширенных неподвижных глазах Вали понемногу появлялась мысль. Светлана вскочила и отошла к двери. — Вы куда? — спросила сестра.
— Я скоро вернусь, — ответила Светлана.
Она сбежала вниз, схватила шубу и, одеваясь на ходу, выскочила наружу. Предрассветная улица была темна и пустынна. Каменный мороз ожег открытое лицо Светланы, свел ее пальцы. Она поискала рукавицы, их не было, вероятно, они выпали из кармана в вестибюле. Светлана не стала возвращаться обратно, а побежала быстрее. Она ворвалась в один из бараков, перебегала от комнаты к комнате, разглядывая номера, потом, не постучав, рванула дверь.
Дверь была не заперта, Светлана влетела в комнату. Две койки стояли вдоль стен, между койками сидел на корточках одетый Дмитрий, укладывая в раскрытый чемодан книги и белье. Он вскочил, с испугом взглянул на искаженное лицо Светланы.
— Убийца! — крикнула Светлана. — Валя умирает!
2
На улице появились прохожие, они оглядывались на бежавшего впереди Дмитрия и догонявшую его Светлану. Светлана вскочила в вестибюль, когда Дмитрий, схватив халат, скрывался в коридоре. Он сидел на той же скамейке, на которой Светлана пережидала операцию.
— Меня не пускают в палату, — проговорил он, задыхаясь. — Ради бога, что с ней! Я ничего не знаю, пойми!
— Думаю, все ты знаешь, — сказала Светлана. — Не притворяйся. Все такие, как ты, — последние трусы!
— Можешь думать, что угодно, только расскажи!
Светлана коротко передала ему события этой ночи.
Дмитрий опустил голову, руки его дрожали, дрожал голос.
— Как же это! — бормотал он. — Я же сегодня собирался улетать! Нет, зачем она сделала, даже не предупредила? А я и билет купил. Я же должен был улететь!
Светлана с отвращением глядела на его испуганное жалкое лицо. Еще никогда в жизни она так не ненавидела, до него она и не знала, что такое настоящая ненависть. Она шепнула побелевшими губами:
— Валя умрет… А ты будешь жить, ты, убийца!
Он поднял руку, защищаясь от слов, как от кулака.
— Не надо, Светлана!..
Из палаты вышел нахмуренный Гречкин. Долгую минуту врач неприязненно рассматривал опустившего голову Дмитрия.
— Значит, это вы? — сказал он. — Что ж, раз пришли — поговорим.
— Она будет жить? — прошептал Дмитрий. — Скажите одно, она будет жить?
Врач ответил после короткого молчания:
— Пока не знаю. Слишком грозное заболевание. Не так уж часто выживают люди в ее состоянии, а сейчас ей стало хуже…
Он повторил то, что уже говорил ночью Светлане с подругами, только теперь определеннее и подробнее. Несчастье Вали в том, что ее поразила опаснейшая болезнь — заражение бактериями, существующими без кислорода. Воздух губит их, зато тем легче они размножаются на омертвевших тканях. Тело Вали кишит этими ужасными бактериями, они отравляют ее ядами, очаг воспаления распространяется… Печень уже поражена, кожа — желтушна. Почки пока еще выбрасывают наружу яды, не дай бог, чтобы они отказали… Сердце у больной по-молодому крепкое, оно учащенно гонит кровь в пораженные ткани, вымывая и оздоровляя их, но и давление крови снижается, это нехороший признак. Они стараются помочь борьбе организма с напавшим на него беспощадным врагом, лечение совершается в максимальном объеме, какой возможен и допустим. Чтобы избежать попутных заболеваний, с которыми организм уже не справится, больной вводят антибиотики — пенициллин, стрептомицин, биомицин, левомицитин — большими, мощными дозами…
— Мы стараемся, — сумрачно закончил врач. — Но обнадеживать не могу…
Во время этого разговора в больницу пришли Надя и Лена. Надя спросила, чем они могут помочь Вале. Если не хватает лекарств, они дадут телеграмму родным в Москву — пришлют самолетом. Врач отказался от лекарств, все, что требуется, есть. Кстати, о родных — нужно сообщить родителям больной.
— У нее нет родителей, — сказала Светлана. — Отец погиб в войну, мать три года как умерла.
— Организуйте дежурства, вот ваша помощь. Сестре одной трудно, а больше людей выделить мы не можем.
— Иди спать, Света, — предложила Надя. — Через часок придет Вера, а ночью буду я.
Светлана не захотела уходить. Вдали от Вали она не уснет, да ей и we хочется спать. Пусть сообщат на участок, почему она не вышла на работу.
Гречкин хмуро сказал Дмитрию:
— У меня в кабинете история болезни вашей знакомой, — он с недоброжелательством подчеркнул слово «знакомой». — Посмотрите.
Первые три страницы журнала были заполнены. Все было здесь, в этих немногих точных и беспощадных словах — полудетские годы Вали, ее любовь, обрушившееся на нее несчастье, кусок резиновой трубки, как средство избавления — он, Дмитрий, толкнул ее на это! «Анаэробный сепсис после криминального аборта», — читал Дмитрий диагноз, подписанный двумя врачами. «Криминальный, — думал он. — Криминальный… Он так и называется официально, даже если кончается благополучно — преступный. Все равно, как ни кончится — преступный… Я преступник, я!» Это зловещее слово стояло в мозгу Дмитрия, оно вторглось в опись врачебных назначений, оно напоминало: «Как бы ни кончилось — преступно… Как бы ни кончилось… Боже, как же оно кончится?» Это была не судебная квалификация, не морализование педантов и ханжей — сама жизнь, тысячелетние итоги, опыт человечества. Сколько их было до вас, этих случаев, сколько раз люди любили, страдали, должны были отказаться от детей, естественного плода своей любви. Все это помнили, взвешивали, влюбленных понимали, входили в их безвыходное положение и все же решали: преступно! Слишком неотвратимы, слишком грозны последствия… Ты не желал ребенка, ты боялся осложнений и неудобств — сколько счастья принес бы ребенок, появись он, не одно же было бы неудобство! И вот результат, заранее, тысячелетним опытом предвиденный — ребенка не будет, но и Вали, ее, возможно, тоже не будет! Что станется с тобой? Как будешь ты жить, как осмелишься жить? Так это и называется, так и оценено — криминальный…
