Елена Серебровская - Весенний шум
— На мое мнение о человеке инвалидность его повлиять не может, — с достоинством ответила Лида. — Просто я не имею привычки первая искать знакомства и встреч. Если я его интересую, может позвонить или зайти.
Отец не взял на себя функцию устного почтальона, а срок практики закончился, и Сошников ушел из поля зрения Лиды. Она вспоминала его не раз. Иногда она злилась на себя за то, что упустила возможность познакомиться поближе с этим интересным человеком. Вот уж кто интересен, так это Сошников! Он вроде Николая Островского по характеру. Может, нет такого таланта, но характер в том же роде. А таланты раскрываются не сразу. Сошников только начинает жить по-настоящему.
Но если двое разъединенных людей станут постоянно и настойчиво вспоминать друг о друге, они непременно встретятся.
А Сошников думал о Лиде не меньше, чем она о нем. Конечно, он совсем не знал ее. Но, поработав месяц под руководством ее отца, он полюбил Медведева, привязался к нему, как к отцу. Конечно, родной его отец был рядовой человек, он был простодушней и доверчивей, не было у него опыта, нажитого Медведевым еще в гражданскую. Старший Сошников тогда примкнул к красным партизанам, а Медведев был комиссаром, да еще каким — комиссаром агитпоезда фронта! И, не изменяя памяти отца, Иван почувствовал к руководителю своей студенческой практики нечто большее, чем просто уважение.
О том, что у Медведева есть дочь, Сошников не знал. А когда увидел маленькую чернявую девушку, вдруг понял: здесь соединится все — и уважение, и симпатия, и возможность самому оказаться нужным, сильнейшим, — ведь она моложе, она еще студентка второго курса, девчонка, в сущности говоря. Но в этой девчонке есть и нечто медведевское, — такой же твердый рот, сходная походка, неторопливая, словно человек идет и в это время думает.
Одним словом, Сошникову Лида очень понравилась, она заинтересовала его. Медведев, видно, не заметил этого, хотя Иван дал понять, как будто. Не заметил, ну и что ж. Может быть, дело в руках? Кому нужен такой муж?
Очень горько становилось от этих обидных мыслей. «Я им всем докажу, — думал Иван, — они пожалеют. И учебу окончу с лучшими показателями, какие только возможны, и работать стану без пощады для себя. Я их всех пройму, не мытьем, так катаньем!»
Иван ошибался: ни Лида, ни ее отец никогда не исходили в оценке людей из того, насколько легко и удобно с тем или иным человеком в обычном житейском обиходе.
Конечно, они встретились снова. Встретились на демонстрации. Колонна, в которой шла Лида со своими товарищами, то и дело останавливалась — в нее вливались группы демонстрантов с других улиц. Сначала стояли несколько минут, потом бежали, прибавляя шаг. Во время такой остановки Лида подбежала к грузовику, с которого женщина в белом фартуке продавала яблоки и пирожки. Лида решила взять три яблока — она шла под руку с Машей и студенткой из своей группы.
Грузовик стоял недалеко от поворота на Дворцовую площадь. Пока Лида дожидалась очереди, пока получила яблоки и сдачу, колонна ее прошла. Догонять было уже неудобно — вдоль колонн, у самой площади и на пути к ней стояли курсанты морского училища с флажками в руках, они следили за порядком и за «трассой» каждой колонны.
Лида решила пройти через площадь с первым попавшимся учреждением, а потом нагнать Машу и подругу. Но когда она подошла к группе незнакомых демонстрантов, шагавших уже стройно, четко на подступах к площади, она увидела Сошникова. Шел он вторым от края, оживленно разговаривая с товарищами.
— Сошников, — сказала негромко Лида, и он тотчас обернулся и увидел ее. — Я отстала от своих…
— Идите к нам, к нам! — позвал он ее. Казалось, если б у него были руки, он взял бы ее за плечи и вдвинул в свой ряд, чтоб только не упустить, не потерять.
Лида не заставила себя просить. Она подошла к нему и вклинилась между ним и его товарищем, который тут же перешел в задний ряд, где не хватало человека.
Лида чувствовала себя очень неловко с яблоками. Хотелось угостить его, но он же не мог взять! А есть самой неудобно. И она шла с яблоками в руках, слушая его веселый голос и изредка поглядывая искоса на его оживленное лицо.
Она так и не догнала Машу — до того ли было! По окончании демонстрации они долго ходили по городу, сидели на скамеечке на Марсовом поле. Разговаривать они сразу стали на ты, но Лида долго не могла преодолеть тягостное смущение от мысли о необычности его привычек. Было жарко, хотелось пить, а как он справился бы с этим? Она с удовольствием напоила бы его, поддержав стакан, но вдруг он не захотел бы? Такой независимый…
Во время их беседы, когда они сидели на скамеечке, какая-то девушка из группы проходившей мимо них молодежи крикнула ему:
— Ванечка, с праздником тебя! Приходи вечером к нам в общежитие!
— С праздником, Вера! — ответил он, не вставая с места.
Лида успела заметить, что девушка хорошенькая, веселая. И как запросто пригласила. Видно, он бывал уже там у них в общежитии…
«А не навязываюсь ли я ему? Еще подумает… Не пора ли расстаться», — решила она и стала собираться домой. Сошников не отстал от нее до самого дома. И она, сама не зная, как это случилось, пригласила его к себе.
Сошников отказался почему-то, но так, что они условились о встрече на другой день. В день праздника Лида, наверное, вздумала бы его угощать, а он боялся испугать ее своими необычными приемами держать ложку или стакан. Он боялся оттолкнуть ее этим — ведь сегодня они встретились, по существу, впервые…
А Лида подумала другое. Она почувствовала вдруг беспричинную неприязнь к хорошенькой Вере, приглашавшей его в общежитие. Она попрощалась холодно. Никуда не пошла, легла на диван и протосковала весь вечер.
Потом они встретились, и Сошников стал бывать у них в доме. В институте у него было много друзей, но ему так не хватало этой домашней обстановки, домашней тишины, уюта. В Лидиной семье к нему привыкли, и он не раз ужинал с ними вместе, надевая на остаток руки наконечник с ложкой или вилкой. Иногда Иван приходил и неуклюже совал ей в руки свой портфельчик: «Вынь там… к чаю». И Лида торопливо выкладывала на стол кулечек с конфетами или бежала на кухню мыть принесенные Ваней яблоки.
Они держались, как товарищи по учебе, хотя учились не вместе. Всегда было о чем разговаривать, оба увлекались историей, оба посещали всевозможные научные сессии, где бы они ни были — в институтах Академии наук, в университете или еще где.
А отношения все еще были не выяснены. Что он думает — было неизвестно. Может, у него там, в институтском общежитии, бог знает как далеко зашло… Хотя не похож он на шалопая, думающий человек, серьезный, — а в глазах иной раз такой черт мелькнет — спасайся, кто может. Лиде прямо так и казалось: если бы у него были руки в порядке, он бы ни одной девчонки не пропустил, чтоб не поволочиться… Почему же он тут молчит и ведет себя так пассивно? Не нравится она ему, наверное.
А ей он не просто нравится. Такого чувства она вообще еще не испытывала ни к кому. Ей уже ясно, что с этим человеком она готова «разрешать все противоречия» своей жизни.
* * *В Машином столе лежит бумага за подписями и печатями, на которой значится: «Я, Маркизов Семен Григорьевич, обязуюсь выплачивать ей, Лозе Марии Борисовне, на содержание дочери нашей Зои по двести (200) рублей ежемесячно…»
Бумага лежит, а денег нет. Маше приходится ежемесячно напоминать, звонить, — ведь няня спрашивает зарплату вовремя, и Зое надо есть каждый день. А Машина стипендия маленькая.
Всё в Маше протестует против этой необходимости напоминать. Попрошайкой стала какой-то! А он забывает, он швыряет деньгами на прихоти, а дочке посылает остатки. Хорош!
Деньги все-таки приходят, хотя и с опозданием. Они приходят не по почте, и не сам он приносит их. Деньги привозит Лиза, его жена. Больше всего на свете она боится, чтобы он не сделал этого сам и не привязался к ребенку. Лиза не жалеет себя ни в дождь, ни в метель. Когда приходит время послать Зое деньги, Лиза предлагает свои услуги.
Маша встречает ее в коридоре. Они разговаривают спокойно, вежливо. Маша не подает виду, но мысленно осуждает ее. Женщина, отставшая от своего времени, готовая быть рабыней, вспомогательным человеком, казначеем и ключницей своего мужа. Что получает она за это? Сытую жизнь, необходимые вещи, время от времени ласку своего мужа, которого она любит. Ей больше ничего и не надо. Ей не хочется быть никем другим, как такой женой.
