Александр Розен - Почти вся жизнь
— Для чего приходил Вашугин?
— Спрашивал, нет ли где куска материи, — ответил Новиков, но было видно, что ему очень не хочется отвечать на вопросы Ларина.
— Для чего материя? Что за загадки?
— Товарищ капитан, разрешите, я доложу вам. Это не имеет отношения к службе. У заряжающего первого орудия Родионова снарядом убило семью в Ленинграде. Он вчера получил письмо… Жена и дочь…
— И вы мне только сейчас об этом докладываете? — спросил Ларин. — Почему же вы раньше не доложили?
— Товарищ капитан… Это ужасное несчастье, но я не знал…
— Ну… Доканчивайте. Ну же! — сказал Ларин, едва сдерживая себя.
— Я не знал, что следует доложить, — сказал Новиков, со страхом глядя на Ларина. — На утро назначено учение…
— Макарьев, — громко позвал Ларин, открыв дверь.
Вошел Макарьев, и Ларин заговорил быстро, комкая слова от все возраставшего негодования.
— Вот, товарищ Макарьев, полюбуйтесь на товарища младшего лейтенанта. У него в орудийном расчете несчастье, а он с улыбочкой встречает командира дивизиона.
Новиков молчал. Он и должен был молчать, так как говорил командир дивизиона, но сейчас это еще больше раздражало Ларина.
— Здесь армия, молодой человек! — крикнул Ларин. — И вы обязаны, понимаете, обязаны делать то, что положено офицеру. Тут все ваши благие намерения к чертям! Исполнять надо. Нет, ты понимаешь, — обратился он к Макарьеву, — для него это несчастье «не имеет никакого отношения к его службе».
— Все дело в том, — сказал Макарьев, спокойно обращаясь к Новикову, — что вы отнеслись к этому несчастью, как к совершенно обычному в условиях Ленинграда. Действительно, в Ленинграде ежедневно гибнут люди. Но разве можно притерпеться к этому нам, военным? Да к тому же погибла семья вашего подчиненного. Вы об этом подумали?
— Нет, чего там, — сказал Ларин, махнув рукой. — Я наложу строгое взыскание. Явитесь к командиру батареи. — И он быстро вышел из землянки. Макарьев за ним.
— Я еще здесь побуду, — сказал Ларин. — А потом проеду по другим батареям. А ты сообщи командиру полка и замполиту.
Макарьев быстро прыгнул в седло и исчез в темноте.
— Где ваш расчет обретается? — спросил Ларин Вашугина. — Ну-ка покажите.
Они вошли в землянку, освещенную сильным карбидным фонарем. Ларин сразу же заметил бойца, ради которого он и остался на батарее. Родионов сидел на нарах и что-то писал. По тому, как другие бойцы вели себя, то есть разговаривали негромко, стараясь не мешать пишущему, Ларин понял, что это и есть Родионов. Ларин поздоровался с ним, и Родионов сказал:
— Матери пишу, товарищ капитан. В Калининскую область. Не моя мать, жены, — добавил он. — Вот написал, — он взял письмо и прочел вслух: — «Извещает ваш зять Яков Иванович Родионов, что ваша дочь Мария и внучка Лида погибли в городе Ленинграде, о чем сегодня получил известие». Не знаю, товарищ капитан, что еще написать?
«У него шок, — подумал Ларин. — Он еще не понимает, что случилось».
— Может быть, хотите съездить в Ленинград? — спросил он Родионова. — Я немедленно свяжусь с командиром полка и все устрою.
— Нет, не хочу, — сказал Родионов твердо. — Я и похоронить-то их как следует не могу. Мне соседка написала: ничего от них не осталось. У нас окна на двор, товарищ капитан, а он со двора влетел и разорвался. Нет, я лучше здесь буду. На службе легче. Вам спасибо, товарищ капитан. Вы все оставили, ко мне пришли. Я как письмо получил, так от меня младший лейтенант Новиков не отходит. Вот вы приехали, он вас встречать побежал, а то все около меня сидит, кормить меня принимался, как малого ребенка. Это, я вижу, все от сочувствия. У него, товарищ капитан, в Ленинграде своя семья: мать и сестренка. И они тоже каждый миг пострадать могут.
— Душу рвет, — сказал кто-то из дальнего угла.
— Я вот что хотел спросить, — продолжал Родионов все тем же размеренным тоном, — когда, товарищ капитан, воевать будем?
(Какое было бы счастье ответить Родионову: «Вот за тем оврагом фашисты. Вперед!»)
— Воевать мы будем скоро, — сказал Ларин. — Я не командующий фронтом и не могу объявить день. Но на этот раз мы немцев прогоним.
— Третий год пошел, все говорят — прогоним, а отогнать не можем, — сказал все тот же голос из темного угла.
Ларин хотел ответить, но Родионов перебил:
— Нет, сейчас сделаем. Я это здесь чувствую. — Он постучал кулаком по груди, и это было его первое и последнее движение за весь разговор. — Надо сделать. — Он помолчал немного. — Надо сделать квит.
Дверь в землянку отворилась, вошел Новиков. В руках у него был кусок красной материи.
— Заходите, товарищ младший лейтенант, — сказал Родионов. — Правду вам скажу, мне с вами полегче будет.
Ларин взглянул на Новикова. Тот стоял в нерешительности. Его лицо было исполнено такого желания помочь Родионову, что Ларин, забыв о своем недавнем возмущении, спросил:
— Что это у вас, товарищ Новиков, в руках?
— А мы на этой материи лозунг напишем, — вместо Новикова ответил Вашугин.
— Лозунг?
— Напишем: «Отомстим за смерть семьи заряжающего Родионова». Верно я говорю, Родионов?
— Верно, — сказал Родионов.
Простившись с Родионовым, Ларин вскочил на коня и поскакал во вторую батарею. Шел снег. Мокрые хлопья слепили глаза. Вскоре он поравнялся с группой бойцов, едва заметных в ночной осенней мути.
— С какой батареи? — крикнул Ларин, придержав Баяна.
— С «девятки».
«Не мой народ», — подумал Ларин и хотел уже снова пустить Баяна, но один из бойцов подошел вплотную и спросил:
— Товарищ командир, расположение первого дивизиона не знаете?
— На что вам первый дивизион?
— А мы с «девятки» делегатами. На митинг.
— Я командир первого дивизиона, — сказал Ларин. — Какой митинг? Вы чего-то путаете…
— Нет, мы не путаем. Нам из штаба полка сообщили, что у вас боец пострадал. Верно? Все его семейство в Ленинграде погибло?
— Да, так, — сказал Ларин.
— Так мы не путаем. Как пройти, товарищ командир дивизиона, не знаю вашего звания?
— Вам на КП приказали явиться?
— На КП.
— Держитесь за мной, — сказал Ларин и повернул коня.
На командном пункте дивизиона уже были собраны бойцы со всех батарей. Они стояли кольцом вокруг площадки, освещенной фарами двух грузовых машин. На эту световую площадку выходили ораторы. Было видно, как медленно падает снег на их фуражки и шапки и вдруг исчезает, словно растворившись в электрических лучах.
Выступал боец, который только что спрашивал у Ларина дорогу. Он говорил горячо, сильно жестикулируя.
— Горе товарища Ларионова — это наше горе, — сказал он.
Кто-то крикнул:
— Не Ларионова, а Родионова!
— Все равно, — громко крикнул выступающий, — пусть Родионова! Все равно не потерпим. У меня тоже семья в городе Ленинграде, — сказал он тихо и вошел в темный и тесный круг бойцов.
— Верно! — крикнул чей-то злой голос.
Этот ночной митинг глубоко взволновал Ларина, и он считал правильным, что командир полка разрешил митинг, не боясь, что люди устанут накануне боевых учений.
Остаток ночи Ларин провел вместе с командирами батарей. Казалось, что все уже давно выверено и налажено и что нет никаких сомнений в том, что дивизион, как только придет час, будет работать, как послушный механизм, и что больше не о чем хлопотать. Но опытный офицер знает, что самая тщательная пригнанность всех частей механизма еще недостаточна для успеха дела. Если люди будут только повторять то, чему их учили начальники, если они не дерзнут на большее, чем то, что они уже умеют, дело не будет завершено успехом.
Это «чуть большее», которое решает дело, иначе называют вдохновением. Оно появляется лишь в том случае, когда человек не только поверил идее, в нем воспитанной, но и воодушевлен ею.
Ларин это хорошо знал. Вот почему, несмотря на то, что людям была до тонкости известна задача, он продолжал разговаривать с ними или просто всматривался в их лица, словно искал в них то внутреннее волнение, которое объединяет воюющих людей, и у одного находил, а другому пытался передать частицу своего собственного.
Начинался рассвет. Видно было, как медленно поднимается солнце в мутной пелене тумана и снега. Потом вдруг снег перестал падать. Ларин обрадовался солнечному утру. Тут ему Макарьев навстречу.
— Ты будь на огневых, — крикнул Ларин, — я на НП поскачу!
На НП его ждал Богданов, Ларин посмотрел на его озабоченное лицо и вдруг улыбнулся:
— Ну что, старшина? Опять что-нибудь случилось?
Богданов зашептал:
— Противник маскирует тяжелую батарею в искусственном лесу. С переднего края наблюдаем — лес я лес, и ничего, кроме леса. Я говорю: нет, что-то мне очень странно. Я лучше без трубы посмотрю. Смотрю невооруженным глазом. Вот видите, товарищ капитан, те сосенки? — Ларин взял бинокль. — Наблюдайте тихонько. Не сосенки, а только хитрость. Понатыкали муляж. Муляж — и только, — с удовольствием повторил Богданов иностранное слово.
