Глеб Пакулов - Глубинка
Недоверчиво сделал шаг, другой и побежал навстречу лодке. Подпрыгивала на спине котомка, названивала в солдатском котелке трофейная ложка. И чем ближе подбегал к берегу, все ясней становилось: Мишка! Как есть Мишка!
— Здорово-о, ж-живой! — полоумно заорал он, спрыгивая с глинистого откосика на галечный берег. Растопырив руки, шало забрел в воду, готовясь радостно поймать в беремя воскресшего соседа.
— Стой, дед! — удивленно приказал солдат, поднося руку к уцелевшему глазу, будто его встряхнули сонного и он не верит увиденному.
Трофим перестал грести. Стружок не дошел до берега сажени три, и его течением потащило от Степана.
— Га-ад! — Солдат накаленным изнутри глазом глядел на Степана.
— Не узнал, чертяка, не узнал, — помрачненно твердил Степан, бредя за стружкой и стараясь дотянуться руками до кормы.
Михайла поднялся на ноги. Левая пола шинели набрякла водой, потемнела и, оттянутая вниз, тяжело колыхалась. Он бросил весло на дно стружка, покривил губами.
— Что ж ты, дедун, не сказал мне о нем? — Михайла укоризненно покачал головой. — Мол, живет и здравствует в Молчановке Степка Усков. «Не узна-ал!» Ишь че болтает. Да я бы его на том свете узнал, чтоб спасибо сказать. От раненого меня отделался, как падаль бросил, хоть дострелил бы.
Потому ли, что на реке было по-утреннему тихо, негромкий голос Михайлы оглоушил Степана. Он охнул и, буравя сапогами воду, отпятился на берег.
— Робятки! Солдаты! — Трофим сойкой завертелся на седушке. — Да че вы там-то, на войне, не поделили!
Он торопливо раз за разом загреб веслами, отчего Михайла не устоял, присел, ухватив руками борта лодки. Стружок ткнулся в берег у ног Степана, и тот ухватился за вделанное в гнутый нос кольцо, поддернул лодку на отмель. Михайла вскочил на ноги, сбил на затылок комсоставскую новенькую фуражку, прокричал:
— Прочь пошел с дороги!
Он подхватил со дна лодки вещмешок и со стянутым злостью лицом неуклюже перенес за борт прямую в колене ногу, утвердился на ней и только потом переступил другой. В новых кирзовых сапогах, в новой шинели и фуражке на затылке стоял он, глядя мимо Степана на избы Молчановки, и Степан вспомнил его прежним — в жеваной пилотке пирожком, вытертой и прожженной шинелишке, в обмотках.
Покряхтывая, из лодки выбрался Трофим. Хрустя деревяшкой, принесенной с первой мировой войны, он бестолково потоптался, не зная, что сказать, взял из стружка канистру, встряхнул, определяя остаток керосина, и, подныривая правым плечом, захромал к сторожке. Михайла подбросил на спине тяжелей вещмешок, догнал Трофима и пошел рядом, припадая на левую ногу. Так они и удалялись, враз припадая друг к другу плечами и разваливаясь в стороны. На полдороге к сторожке Трофим остановился. Он хмуро глядел на Степана, соображал сбитой с толку головой, зачем в такую рань пришел тот к его избушке с котомкой.
— Ты, однако, туда направился? — бакенщик кивнул за реку, перехватил канистру из руки в руку, выжидающе наставил на Михайлу ослезненные старостью глаза, вроде бы от него теперь зависело — перевезти или не перевезти Степана.
— Увози! — Михайла отмахнулся, взял у Трофима канистру. — Не видишь, втихаря хотел смотаться, по холодку. Дружок у него есть, такой же иуда, видно, успел, предупредил, что я вертаюсь.
Давясь комком в горле, Степан сухо сглотнул, подумал было не уезжать сегодня, хоть этим доказать Мишке — нет у него перед ним вины, но только все больше сутулился, ждал покорно, когда бакенщик усядется на корме, потом оттолкнул лодку, неуклюже прыгнул в нее, зацепив сапогом воду. Веер брызг защелкал по выглаженной тишью воде, окропил Трофима. Старик даже не утерся, быстро загребая веслом, разворачивал стружок носом к противоположному берегу.
— Неладно у вас, робятки, — только на середине реки заговорил он. — Михайла сказывал, избил кого-то на базаре. Уж за что, шибко не распространялся, а видно, за дело злое отходил.
Степан бросил грести. С поднятых лопастей цедились светлые струйки, лодку несло по течению. Совсем рядом в воду плюхнулась чайка, косо до дна прошила глубь, а упустив рыбешку, белым поплавком выпрыгнула на поверхность и раскатила над рекой сердитый хохот. Утренний туман курчавыми столбиками колыхался над Ангарой, его трогал пока еще слабенький ветер верховик, стелил над водой, расчесывая на долгие пряди.
— Ты, паря, греби, — покашливая, просил Трофим. — А то эвон куда упрет, апосля к дому не скоро поднимусь. Шест на берегу забыл, а на веслах, сам знашь, до вечера пробулькаюсь.
Степан молчал. Не доходили до него слова Трофима, крепко был покручен нежданной своей бедой. Бакенщик досадливо крякнул, подогнул под себя живую ногу, обшарпанной деревяшкой уперся в седушку и полез в карман штанов за кисетом.
Напряженно катилась река, навинчивала водоворотами, мяла отраженную в ней белую накруть облаков, громыхала на перекатах камнями. Трудно жила река, тяжело. Тяжелое вспоминалось и Степану…
2
В пыльные и черные дни июля сорок первого года остатки полка, прижатые к берегу речки Синюхи, отбивали последние атаки. Очередной косяк желтобрюхих «юнкерсов», густо сыпанув бомбами, разлохматил высотку и широким разворотом ушел в сторону горящей Винницы. Обросший, в изодранной гимнастерке Степан высунулся из окопа, но ни Михайлы Климкова — старого дружка, ни Петра Демина — земляка с Байкала — не увидел. Запорошенными, красными от бессонных ночей глазами шарил по осевшему от разрывов холму, искал залегших бойцов. Их не было. Отдельные фигурки красноармейцев бежали вниз, к петляющей в камышах Синюхе, а на месте наспех отрытых окопчиков бугрились черные и желтые выбросы земли. Синий дым плавал над воронками. Казалось, вкопанные в земную твердь огромные котлы парили своим страшным варевом.
Из дыма и пыли к окопу Степана метнулся Демин.
— Каво ждешь? — прокричал он. — Давить идут!
По выжженному пшеничному полю ползли танки. Столбы гари клубились над ними, не опадая. Степан подтянул ремешок каски, вывалился из полузасыпанного окопа и на четвереньках перебежал вслед за Петром на другую сторону высотки. Тут они увидели Михайлу. Он хромал к полосе камыша-черноголовика на глухой старице Синюхи. Михайла тяжело приволакивал ногу, бороздя землю носком порыжевшего сапога. На петлицах черной от копоти гимнастерки рубиновыми каплями рдели сержантские треугольники, он непрестанно отмахивал кого-то от лица ладонью, в другой руке, ухватив, за ремень, нес трофейный автомат. При каждом осадистом шаге с головы на шею кольцо за кольцом сбрасывалась повязка, марля становилась все белее, все ярче проступало на ней пятно крови, и Михайла в красно-белом хомуте брел, мотаясь из стороны в сторону.
Они подхватили его под руки, вломились в камыши. Сюда сбежались все, кто уцелел от последней бомбежки. Немецкие танки выползли на холмы, перевалили их и двинулись к реке. На их броне клещами висли автоматчики. Красноармейцы бросились вдоль берега, кидались вплавь через гнилую старицу, вязли в тине, опутанные водорослями.
Танки увязли в пойменной мочажине, непрерывно стреляли из пулеметов. Автоматчики скатывались с брони, шли не пригибаясь к берегу. Короткие автоматы дергались в их руках, соря на луговину блесткими гильзами.
Степан с Петром волокли Михайлу вдоль старицы. Пули вспарывали грязь под ногами, брызгала жижа. Вывернув черное торфяное дно, в старице рванул снаряд. Серебряной мелочью отсверкала в небе угодившая под взрыв стайка плотвы.
В сумерках человек двадцать красноармейцев сгрудились на полуостровке, в низкорослом кустарнике. Немцы не преследовали. Их танки ушли вправо, к чуть заметному отсюда хуторку. Там разгорался бой. Какая-то группа пыталась выйти из окружения по сохранившемуся мосту. Но и там, за рекой, куда пробивалась она, по всему горизонту стояло, не меняясь в цвете, багровое, с рыжими лохмами по подолу зарево. Ворчливые громы накатывались оттуда, черными косяками плыли бомбовозы. А здесь все притихло, на всем лежал красноватый отсвет, даже Синюха текла красной, масленой. Красноармейцы в присохших повязках смотрели ввалившимися глазами на Степана, ждали, что скажет, каким еще путем поведет их скуластый младший лейтенант с ярким клоком седины над левым виском. А он смотрел за реку. Там, в темноте, двигались войска, ревели моторы, юркими светляками носились мотоциклисты. Переправляться здесь — возьмут на той стороне голыми руками.
— К хутору, — приказал Степан.
Красноармейцы двинулись, по пути ныряли в воронки, растворяясь в багровом мареве. Подхватив Михайлу, побежали за ними и Степан с Петром. Недалеко от хутора по ним хлестнула шальная очередь. Вскрикнул и присел Демин, задергался и обмяк Михайла.
— Ухо оторвало! — Петр скрипел зубами, матерился.
