Лидия Вакуловская - И снятся белые снега…
Ни тогда, ни после Ушаров так и не понял, чем было вызвано неожиданное откровение женщины. Он ни о чем не спрашивал, ничем не пытался заслужить ее расположение, а она вдруг заговорила о себе.
— Плохо у меня с мужем получилось. Не такой он, как другие, людей он не любит. Ни друзей у него, ни приятелей. Куда ни поступит, все какие-то дела против других заводит. И хоть бы что серьезное было, а то так, — она вяло махнула рукой. — Характер уже такой, что ли. Устала я с ним. На работе нигде не держится, всем на свете недоволен. Уж расходиться решила, а вот куда за ним еду. Не знаю, что будет, а еду. Клялся, что на новом месте другую жизнь начнет… А вы говорите, почему без сынишки?
Ушаров многих знал в Северном. Еще бы, поселок маленький, русских — по пальцам перечтешь. Слушая невеселую исповедь женщины, он перебирал в памяти своих тамошних знакомых. Но, как ни странно, не видел среди них того, о ком она рассказывала.
— И давно ваш муж в Северном? — спросил он.
— А вы там кого-нибудь знаете? — в свою очередь спросила она.
— Почти всех. Но его, пожалуй, не знаю.
Женщина помолчала. Потом негромко и просто ответила:
— И хорошо, что не знаете. Может, и впрямь переменится человек.
Коридор неожиданно наполнился голосами. Захлопали двери. На кухню в полном сборе ввалился экипаж Ушарова. С ними был и Блинов. Лицо хирурга распухло от долгого сна, под глазами нависли мешки. Рокотов постучал пальцем по часам на руке.
— Ушак, ровно два.
Ушаров повернулся к женщине:
— Пойдемте с нами в столовую. Мы вас славным обедом угостим.
Блинов понимающе осклабился, подморгнув Ушарову.
— Пойдемте! — настойчивее предложил Ушаров, не удостоив хирурга взглядом.
— Спасибо, — ответила она и покачала головой. — Не хочу есть. Посижу лучше здесь.
Надежде Петровне Тюриковой действительно не хотелось есть. А последний раз она ела сутки назад — еще в Хабаровске.
21Пурга бушует в Северном. Ломится в дом Опотче.
Ася Николаевна открыла глаза. Комната была красной — от раскаленной плиты. Потому что спать уже совсем не хотелось, Ася Николаевна поняла, что уже день. Не утро, а день.
Она вытянула из-под одеяла руку, посмотрела на часы, которые так и не сняла перед сном. Часы стояли. Она негромко, вполголоса окликнула Опотче. Ответа не последовало. Тогда она приподнялась на кровати, осмотрелась. Опотче в комнате не было.
Обрадовавшись, что он, вероятно, вышел в сени, она поспешно встала, оправила смявшиеся брюки, взяла с табуретки валенки, сушившиеся у духовки, надела их. Валенки были горячие, ноги сразу попали в тепло. Потом повернула выключатель, но электричество не зажглось. Увидев на столе лампу, догадалась, что оборвало электропроводку: Опотче приготовил лампу.
Ася Николаевна зажгла лампу. Умылась. Поискала глазами зеркало, чтобы расчесаться. Складное зеркальце стояло на столе рядом с бритвенным прибором. Помазок был еще мокрым. Выходит, он недавно брился, Опотче.
«Где же он?» — подумала Бабочкина.
Прошло порядочно времени, как она хозяйничает в комнате, а Опотче не появляется. Ася Николаевна толкнула дверь в сени. Из сеней на нее глянула пустая, ледяная темнота. Пол был завален снегом, в снегу застыли глубокие следы. Сомнений не было: Опотче ушел, Бабочкина закрыла дверь. Стояла у порога, силясь сообразить, куда он мог отправиться в пургу.
Ходики на стене, как назло, тоже не шли. Стрелки остановились: маленькая — на двойке, большая — на двенадцати. То ли они замерли на двух ночи, то ли на двух дня. Ася Николаевна качнула маятник. Ходики весело затикали, отсчитывая минуты неизвестного времени.
«Как в сказке — чем дальше, тем непонятнее», — подумала она.
Неожиданно она вспомнила ночной разговор за стеной. Вот где Опотче — у соседей! У соседей сейчас тихо, ребенок не плачет, уснул, наверное. Что он, Опотче, прячется от нее, что ли? Во всяком случае, гоняться за ним по соседям она не собирается. Хочет он того или нет, но она дождется его в его собственной квартире. Правда, ведет он себя по меньшей мере странно. Вместо того, чтобы поговорить с нею о делах, он вчера предпочел весь день молча строгать копылья, а ночью отправился развлекать ребенка. Что ж, пусть развлекает, если ему это правится. Ей неплохо здесь и одной. Похоже, что, уходя, он даже позаботился о ней. Плита горит, у плиты — два полнехоньких ведра с углем. На стол выложены галеты, сахар, стоит чистая тарелка, на тарелке — ложка. Ешьте, мол, не стесняйтесь, ешьте все, что найдете. А найти не так-то трудно, особенно если ты изрядно проголодался.
Ася Николаевна подошла к плите, приподняла крышку, заглянула в кастрюлю.
«Трогательно, — чуть иронически подумала она. — И когда он варил?»
Мясо не только было готово, оно разомлело и отделилось от костей и так вкусно пахло, что закрыть снова крышку было невозможно.
Поев, она вымыла посуду. Ставя тарелку на полку, нечаянно задела локтем алюминиевую кружку, кружка упала на пол, закатилась под кровать. Пришлось извлекать ее оттуда кочергой. Только поставила кружку на место, как в стенку легонько постучали.
— Вы уже встали? — спросил за перегородкой женский голос.
— Да, — Ася Николаевна подошла к стене.
— Здравствуйте! — поздоровалась через стенку женщина. — А я все прислушиваюсь, встали вы или нет. Там Опотче вам записку оставил и передал, чтоб вы не волновались насчет собрания, он послезавтра вернется.
— Откуда вернется? — не поняла Ася Николаевна.
— Так он же уехал, — ответила женщина.
— Уехал?! Куда?!
— В тундру, на инвентаризацию. Там и муж мой.
— Не может быть! — не поверила Ася Николаевна.
— Уехал, — повторила женщина. Голос у нее был совсем юный, и, если бы Ася Николаевна не знала, что за перегородкой живут только трое: молодой зоотехник Горохов с женой и грудным сынишкой, она бы подумала, что с ней разговаривает девчушка-подросток. Вероятно, женщина подошла ближе к степе, потому что голос ее вдруг стал гораздо громче.
— Сейчас уже не страшно, — говорила она, — ветер к сопкам повернул, он погонит оленей в спину. А вот ночью я так испугалась за Опотче. Я уже думала — он погиб, когда за молоком пошел.
«За молоком? За каким еще молоком?»
И вдруг Ася Николаевна вспомнила: ей снился какой-то разговор о молоке. Или это не во сие было?
— За каким молоком? — в ту же минуту спросила она.
— Разве вы не слышали? — удивилась женщина. — Сережка так плакал. Он у нас искусственник, мы его сухим молоком кормим, а молоко кончилось. И Опотче пошел за молоком. Но если бы вы знали, как я боялась за него. Завмаг живет в конце поселка. Опотче вернулся уже под утро. Я даже не знаю, как благодарить его. Теперь Сережку сутки не разбудишь.
Женщина умолка. Молчала и Ася Николаевна. Больше ей не о чем было спрашивать и нечего было сказать этой женщине. Она спокойно спала в то время, когда Опотче, рискуя жизнью, доставал молоко соседскому Сережке. Она, видите ли, принимала все за сон…
— Вы меня слышите? — донеслось из-за перегородки.
— Да, — ответила Ася Николаевна. И спросила: — Который сейчас час?
— Три, — ответила женщина. И опять заговорила об Опотче. — Он просто удивительный человек, поэтому его и уважают здесь так. А муж мой просто преклоняется перед ним.
Записку Ася Николаевна нашла на столе. Она лежала, придавленная пачкой галет. Записка была протокольно сжатой.
«Товарищ Бабочкина!
Уезжаю в тундру. Собрание лучше проводить в воскресенье. Тогда все пастухи будут на усадьбе. Подготовиться успеем. На плите мясо. Кушайте.
Опотче».
«Да, товарищ Бабочкина, — с грустью подумала она. — Вы отдохнули, насмотрелись снов, а в это время вам приготовили поесть. Кушайте на здоровье. Что ж вам еще делать?»
Она подошла к ходикам, перевела стрелки, подтянула гирю. Пальцы стали черными — обычное явление в квартирах, где сутками топят углем. Поискав глазами тряпку и не найдя ее, Ася Николаевна достала из кармана брюк носовой платок, намочила его под рукомойником и вытерла ходики. Намочила еще раз, насухо отжала и сняла пыль с приемника. От приемника перебралась к этажерке, потом к полке с книгами. Чем больше чернел платок, тем больше было у нее желание навести в этой холостяцкой комнате чистоту. Хотелось взять щетку, окунуть ее в мел, пройтись щеткой по стенам. Хотелось до блеска вымыть полы, погрузить в мыльную пену, отутюжить занавески. Хотелось сделать что-то очень хорошее, такое, что заставило бы улыбнуться Опотче, такое, что обрадовало бы его. Письма, которые она собиралась проверять, ее сейчас нисколько не заботили. Быть может, они не вымышлены. Но они не имели никакого отношения к тому, что сделал Опотче этой ночью.
Стоило только хорошенько поискать, и в доме все нашлось: и мел, и щетка, и тряпка, и ведро. Ася Николаевна засучила рукава и взялась за работу.
