Лидия Вакуловская - И снятся белые снега…
Коравье молчит, смотрит узкими глазами в сторону сопок, утратив всякий интерес к Киму и Илкей. И те уходят.
— Ты не забыла, что я тебе говорил? — спрашивает Ким, беря Илкей за руку. Книжки он оставил дома, руки у него теперь свободны.
— Я забыла уже.
— Я тебе говорил, чтоб ты моей женой стала, — напоминает Ким.
— Тебе в бригаду надо, — хитровато смотрит на него Илкей. — Ты говорил: ночью пойду.
— Теперь вечером пойду.
— А где твои книжки? — тихонько смеется Илкей. — Понесешь в бригаду?
— Надо нести, — степенно отвечает Ким.
— Ты ведь читать не умеешь.
— Не умею, — признается Ким.
— Зачем носишь?
— Когда новости пастухам говорю и в книжку смотрю, тогда больше верят. Когда без книжки — плохо верят, — серьезно объясняет Ким.
— Тогда сам читать учись, — смеется Илкей.
— Это можно, — соглашается Ким.
Он замечает Коравье. Старик вышел из-за сарая и идет во двор Илкей. За ним плетется собака.
— Коравье к тебе идет, — говорит Ким.
— Он на берег идет, он всегда по нашей тропе на берег ходит, — отвечает Илкей. Потом говорит: — Мне в дом ходить надо, спать надо.
— Ладно, уходи спать, — говорит Ким. И добавляет: — Я потом в мастерскую приду.
А Коравье уже спустился пологой тропкой к океану, прошаркал по мокрой гальке к опрокинутому вельботу, кряхтя и вздыхая уселся на низкую корму. Собака несколько раз обошла вокруг вельбота, вытягивая шею и поджимая грудь, готовясь к прыжку, но, решив наконец, что на вельбот ей не запрыгнуть, вернулась к Коравье и улеглась у его ног.
Солнце продвинулось еще на одну ладонь вверх, краем глаза заглянуло на береговую полосу, оторочило воду золотистой каемкой. Каемка продвигалась к вельботу и вскоре коснулась вытянутых ног Коравье, йотом колон, лица. Наконец солнце добралось до его лысины, прикрыло ее своей теплой ладонью.
Коравье сидел, обратив лицо к океану, смотрел на воду.
Сегодня, как и вчера, океан был притихшим, молчаливым. Такой океан не нравился Коравье. Разве поругаешься с ним, когда молчит его вода?
Но сидеть и просто смотреть на океан Коравье не мог. Уж слишком велика была его обида, гораздо больше, чем вчера, когда он тоже приходил ругаться с океаном. И Коравье тоскливо сказал ему:
— Эх, ты… Зачем так плохо делаешь? Еттувье отпускал вчера, Олеля моего забрал… Зачем Олеля тоже не отпускал, когда тебя просил?
Все, что случилось с Еттувье, не укладывалось в его голове. Ночью океан забрал Еттувье, и Коравье сам видел, как это произошло. А когда он возвращался от Пепеу, дух Келлы, подкравшись сзади, громко крикнул ему голосом Еттувье:
— Эй, Коравье, ты почему не спишь, почему гуляешь? Может, на свидание ходил?
У Коравье с испугу затряслись руки и остановилось сердце.
— Ты что согнулся, живот болит? — снова услышал он тот же голос, и перед ним вырос Еттувье.
Окажись Еттувье один, Коравье решил бы, что это Келлы переделался в Еттувье и пугает его. Но рядом с Еттувье стояла Нутенеут, держала мужа под руку и что-то говорила Коравье, а что — он не мог понять с перепугу. Нутенеут схватила Коравье за руку.
— Спасибо, Коравье. Если бы не ты, все так и сидели бы в клубе. Спасибо, Коравье. Если бы не ты, Еттувье утонул бы.
И теперь, сидя на опрокинутом вельботе и глядя на океан, Коравье думал: как могло случиться, что Келлы не забрал Еттувье и не забрал Ротваль?
— Эх, ты!.. — с обидой сказал он океану. — А если бы Коравье пошел на байдаре за Олелем, ты бы его скоро забрал. Знаю — хотел забрать Коравье… Что, может, не хотел?
Он умолк и, подавшись вперед, выжидательно замер.
— А-а, молчишь!.. — погрозил он пальцем. — Что сказать можешь, когда Олеля забрал? Олель хороший сын был, Рыпель — плохой сын. Коравье надо к Верхним людям ходить — Рыпель не пускает. Почему не пускает?..
Когда он говорил, собака поднимала морду и, преданно заглядывая ему в глаза, сторожко слушала его. Когда умолкал, клала голову на его мягкий торбас, дремотно опускала веки.
Тревожное смятение не покидало Коравье. Он думал о сыне Олеле. Когда океан забирал Олеля, на берегу лежало много байдар и суетилось много мужчин. Каждый мужчина мог вскочить в байдару и погнать ее к льдине, за которую цеплялся тонущий Олель. Коравье тоже мог прыгнуть в байдару. Может, тогда Келлы и отпустил бы Олеля и не тронул бы Коравье? Отпустил же он Еттувье и Ротваль.
— Эх, ты… — снова сказал Коравье океану. По щекам его покатились слезы, растекаясь в глубоких морщинах. Он поднялся и пошел прочь от океана.
А село спало. Спали дома, люди в домах, белые ромашковые дворы, спала вся выгнутая коромыслом улица. В вечном покое спали за околицей три сопки. Не спало только солнце, весело и румяно поднимаясь над сопками.
В дом они вошли вдвоем — сперва Коравье, потом собака. Коравье лег не раздеваясь. Собака уткнулась мордой в теплую шерсть его кухлянки.
— Спи, — сказал ей Коравье. — Скоро Рыпель приедет… Коравье всегда знает, когда сын приедет. Тогда будет Коравье к Верхним людям ходить, будешь одна в доме оставаться…
Он закрыл глаза.
И они уснули — Коравье и собака.
15Таким помнится мне село Медвежьи Сопки — длинная улица вдоль океана. Такими помнятся Калянто, Лидочка Ротваль, Ким, Пепеу и Коравье, Еттувье, и старуха Этынкай, и Нутенеут, что по-русски значит Земля, и Лена Илкей, что по-русски значит Молния. Такими мне запомнились Барыгин и Рыпель. С тех пор прошло немало лет. В Медвежьих Сопках, наверно, многое изменилось. Не знаю, жив ли еще Коравье и как здоровье Пепеу. Не знаю, сына или дочку родила Лидочка Ротваль, и как там поживают Ким-агитатор и Лена Илкей…
Как-то недавно мне попалась на глава небольшая заметка в одной из центральных газет:
«На Чукотке стоит полярная ночь, дуют пурги. Охотники села Медвежьи Сопки успешно ведут зимний отлов песца. Хотя до конца сезона еще два месяца, годовой план по пушнине уже выполнен. Председатель колхоза Калянто в беседе с нашим корреспондентом выразил уверенность, что план добычи будет перевыполнен вдвое. Лучше других идут дела в бригаде, возглавляемой опытным охотником Тынеску».
И снова я решаю: вот придет весна, возьму билет — и прямо туда, на берег Ледовитого, в Медвежьи Сопки…
А пока мне снятся по ночам белые снега Чукотки. И пурги поют под окнами. И несутся с холмов табуны оленей, шумит, путаясь в ветвистых рогах, растревоженный ветер. И сполохи сияния обжигают небо разноцветным огнем. И тяжелая волна отлива с гулом заглатывает во тьму холодного океана береговую гальку. А вдоль океана крутым коромыслом выгнулась улица — белые ромашковые дворы, сбегающие к воде тропинки и дома, дома, глядящие окнами на океан и на тундру…
И я даю себе в последний раз торжественную клятву: что бы ни случилось, но в этом году — непременно.
Примечания
1
Копытка — болезнь, поражающая копыта оленей.
2
Камлейка — шьется из материи, типа маскировочного халата, надевается поверх меховой одежды.
