Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
Придя в столярную спозаранку, Лайзан несколько часов работал не разгибая спины и теперь с удовольствием отдыхал на своем любимом месте — на дубовой колоде у двери. Тоненький дымок вился из трубки, медленно растекаясь в чистом холодном воздухе. На сердце у Лайзана было спокойно, и думал он о строительстве, о детских игрушках, которых в последнее время маловато стало на полке, вспомнился сын Каспара Томас, вспомнилась Аустра и, наконец, сам Круминь… И как раз в это время, заслышав шаги и обернувшись, увидел он Каспара.
— Э-э! Да и легок же ты на помине! — встал ему навстречу Лайзан.
— А что такое? — заинтересовался Каспар и, присев рядом со стариком, тоже начал закуривать.
— А такое, — вздохнув и неторопливо выпустив дым, ответил Лайзан, — что губишь ты себя...
— Я и сам так думаю, дед Ян, а выхода не вижу,
— Это как же?
— А так... Не везет мне в жизни, вот и все.
— Эге, не туда ты загибаешь, Каспар! Знаешь ли ты, что такое счастье? Нет, видимо, не знаешь. Что работаем мы для своих близких, для детей, меняем все вокруг, разве это не счастье? Я знаю, что тебе грустно. Но нельзя же так вечно. Растить своих детей, учить их, делать полезное для людей — вот в чем твое счастье!..
Каспар только вздохнул.
— Тяжело одному? — спросил Лайзан, положив руку ему на плечо.
— Тяжело…
— Знаешь, что я надумал? Нельзя тебе одному оставаться.
Каспар удивился: откуда мог старый так угадать его мысли? Но чтобы не выдавать себя сразу, спросил:
— А что же делать?
— Жениться.
— А дети?
— И детям будет лучше. Визма уже большая — все поймет. А маленькие, если будет разумная женщина, привыкнут, как к матери.
— Много в тебе мудрости, дед Ян, — усмехнулся Каспар. — Если признаться, то и шел я к тебе с этой думой. А ты будто отгадал... Не для себя — только для детей, им нужно...
— Только им? — с хитринкой переспросил Лайзан.
Каспар смутился, но, взяв себя в руки, сказал:
— Признаться, и для себя. Я же не дерево, у меня тоже сердце есть.
— А к кому же твое сердце лежит, если не секрет?
— Если сказать по совести, так нравится мне Восилене...
— Что ты говоришь?
— Правда.
— Скажу я тебе, что губа у тебя не дура…
— Шутишь, дед.
— Нет, брат, я серьезно. Она — женщина что нужно. Притом же эта литовка — вдова, одинокая, как и ты. Из вас получится толковая пара.
Разговор с Лайзаном еще больше утвердил Каспара в его намерениях. Выйдя из столярни, он долго не мог успокоиться. Когда проходил мимо тока, где женщины трепали лен, показалось, что услышал голос Восилене.
Вздрогнул... «Нет, это не шуточки, Каспар», — сказал самому себе, и ему так захотелось именно сейчас повидать Восилене, что он решил сделать это, не откладывая.
Среди почти мертвой, побелевшей от заморозков отавы на лугу, который простирался вокруг, виднелась одинокая фигура аиста. Он стоял недвижимо, точно окаменевший, на одной красной ноге и грустно смотрел на юг. Временами на него налетал ветер, ерошил и задирал перья на крыльях, и от этого его вид становился еще более унылым...
«Остался один, не полетел», — пожалел его Круминь. И слезы чуть не покатились из глаз. Желание ласки и человеческого тепла стало для него непереносимым.
В обычный день, когда он проходил по двору, ни одно упущение в хозяйстве не могло укрыться от его острого глаза. А сегодня, решив поехать к Восилене и спеша домой, чтобы собраться, он не замечал ничего. Среди улицы стояла телега, и тут же валялся неприбранный хомут. Каспар даже не поглядел на него. Если бы прежде увидел гусей на озими, он поднял бы крик на весь колхоз, а теперь прошел мимо, словно их и не было. К одному тянулась его дума...
Опамятовался он только в хате. Когда маленький Томас, подбежав к нему, обнял за ноги, ему стало не по себе. «А доброе ли дело задумал я?» — засомневался он.
Дети редко видели отца, и когда он бывал дома, этот час был для них праздником. Они старались ничем не обеспокоить его. Каспар посадил Томаса на колени и будто новыми глазами посмотрел на свою хату, Визма суетилась около печи. Не успела она еще и расцвести, а уж приходилось ей гнуться около тяжелых чугунов. Ничего не поделаешь — хозяйка в семье, хотя и маленькая. Она никогда не подавала виду, что ей тяжело, но Каспар считал себя виноватым перед ней.
— Садись, дочушка, — ласково обратился он к Визме.
— Я только горшки перемою, — посмотрела она на отца и продолжала свою работу.
— Утомилась ты... отдохнула бы.
— Нет, тату, я ничего...
Каспар видел, что нелегко ее детским рукам. Сколько ни старалась она, а надлежащего порядка в хате не было, — сиротливо выглядели незастланные кровати, среди хаты лежало брошенное кем-то полотенце. Каспар посмотрел на Томаса — курточка его была измазана, а сквозь продранный рукав на локте виднелась грязная рубашка. Каспар вздохнул и прижал Томаса к груди.
— Бедный мальчик, — сказал он, и голос его задрожал.
— Что, тату? Тебе холодно? — посмотрел на него синими доверчивыми глазами Томас.
— Холодно, сынок! — пожаловался Каспар, но тут же попытался утешить дочку: — Ты, Визмочка, не горюй, устроится все как-нибудь...
И стал снаряжаться в дорогу. Отец уезжал так часто, что Визма даже не поинтересовалась, куда он едет. Она только отметила, что одевался он особенно тщательно и долго чистил задубелые сапоги, чего никогда не делал среди дня.
— Так я поехал, — словно бы спросил позволения у дочки Каспар.
— Хорошо, тату! — ласково отозвалась девушка, и в голосе ее Каспару послышалось как бы благословение.
Заложив в рессорную бричку вороного жеребца, Круминь покатил по долговской дороге. Всем сердцем стремился сейчас он туда, где за пригорками поднимал длинную стрелу кран и откуда долетало мерное постукивание мотора. Вскоре увидел он и площадку строительства. Когда бы ни приезжал он сюда, ему, сельскому жителю, казалось, что здесь творятся чудеса: он привык видеть медленно переворачиваемый плугом пласт земли, незаметно растущую рожь, спокойно текущую воду и неспешно бредущие с выпаса стада. Время и труд десятилетиями жили в одном ритме, и теперь на глазах у него это соотношение ломалось, вызывая удивление. «Быстро же!» — подумал он, глядя на красные кирпичные стены, выраставшие над котлованом. Затем он вдруг вспомнил, чего ради едет сюда, и придержал жеребца. «Если приехать вот так в Долгое, еще и в самом деле чего подумают, — смутился он. — День будний, явился без причины, да еще и вырядился... Чего доброго и сама Восилене посмеется. Поеду-ка я лучше в «Пергале», — передумал он и повернул жеребца на пергалевскую дорогу. Тот фыркнул, не понимая нервозности ездока, но подчинился. Потом уже Каспар не раз оглядывался и, ругая себя за нерешительность, подумывал, не повернуть ли назад, да так и доехал до мешкялисовой хаты...
Алесь Иванюта бродил по лесу как раз в тех местах, где состоялось первое свидание с Анежкой. Его тревожило, что девушка так долго не подает никаких вестей. «Не похоже на нее, — размышлял он. — Может, случилось что?..» Алесь по складу характера не мог быть психологом, иначе он задал бы вопрос самому себе: а не случилось ли чего-нибудь со мной? И понял бы, что случилось. В лес, подальше от людских глаз, гнала его не только тоска по девушке, но и все нараставшая тревога. В свое время он пошел на риск, закрыв, вопреки советам Березинца и Захара Рудака, земляной плотиной речушку. Если бы он построил мост и оставил сток, только бы удлинились сроки работ. А если бы теперь вода сорвала плотину или хлынула через нее, она затопила бы котлован и натворила больших бед и убытков. Каждый день ходил он на плотину, и медленно, сантиметр за сантиметром прибывавшая вода, казалось, поднимается не в озере, а в его груди, захлестывая холодком сердце. Вода, синяя и прозрачная осенняя вода, наступала на его мечты, дерзания, на его будущее, и никому в этом он не посмел бы признаться, особенно Анежке. Это обстоятельство и обостряло его раздражение против девушки. «Кто ее знает, — размышлял он, — может быть, Паречкус с паном клебонасом уже вернули ее в костел и теперь она кается и замаливает грехи, отрекаясь от меня? Беда не приходит одна... Ну и пусть себе киснет над молитвенником!» — в который раз храбрился он.
Он походил по той же полянке, где они стояли с Анежкой. Мохнатая, вечно зеленая и спокойная ель тихо шумела над головой, неторопливо повторяя сказку проведенного ими вместе вечера. Посидел на стволе поваленного дерева, где Анежка впервые ласково и доверчиво прижалась к его плечу. Вдруг налетел ветер, взлохматил вершины деревьев, и Алесь ощутил грусть. Им снова овладела тревога за Анежку. Он встал и уже просто бродил стежками.
Таким его и увидела Аделя Гумовская.
В последние дни у Адели настроение было плохое: она видела, как терзается отец после возвращения из Долгого. Особенно подействовала на него встреча с Янкой Никифоровичем.
