Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк
— Вижу. Работа ваша — огонь, и работу вашу — в огонь! — Шеломинцев глянул на еще не вывезенные снопы, подосадовал за кинутые на ветер слова, чего не терпел, как и ругани «чертом», поддал ногой новенькую пустую цибарку, увидел разом сделанную вмятину на боку ведра и еще пуще распалился: жалко стало. — Чего вы быкам хлеб травите, не могли соломы прихватить с молотилки? Транжирите отцовско добро! Зовите Нестора, кулеш-то уж пригорел, поди. В этаком довольстве живете, а благодарности никакой. Достукаетесь с новыми-то властями, что и самих упекут на север…
Тут он вспомнил, как целовались Нестор и Фрося, отмяк, усмехнулся, но пробормотал все еще сердито:
— Небось в тундре ледяной не стали бы миловаться на каждом шагу!
64— Господи Исусе, неужели это все мое? — Вирка, не веря глазам, обошла каменную каморку — пристройку во дворе редакции газеты.
Пять шагов от порога до единственного окна да поперек почти четыре… Столик настоящий, табуретки — две. Коечка железная, кадка с водой и печурка в углу, сложенная из кирпичей.
Всплеснув руками от радостного потрясения, девушка обернулась к целой ораве ребятишек мал мала меньше, несмело толпившихся посреди своего нового жилья, к Мите и Косте, стоявшим у двери с узлами.
— Чего вы стоите, товарищи? Присаживайтесь, устали, чай, покуда наше барахло несли!
Нюшка, старшая, одиннадцати лет, востроносенькая, смуглая, косичка тонкая до пояса, заторопилась подвинуть парням табуреты.
— Кладитя узлы-то на койку, — сказала она, как взрослая, по-казачьи напевно. — Зойка, Мотька, чего вы застыли? Рядом во дворе полешки сложены… Дворник сказывал — нам привезли. Растопочки бы сыскать. Таганчик тута нельзя: ишо пожар наделам. Как нам чай-то скипятить, чтоб дров поменьше?
Младших, Зойку с Мотькой, белобрысеньких, запуганных, и еще меньших, Яшку со Степкой, будто ветром выдуло из каморки: мальчишки побежали взять во дворе щепочек да обрывков бумаги.
— Дворника спросите, оглашенны, не то погонит взашей! — крикнула вслед Вирка, все еще не совладевшая с внезапной радостной растерянностью: пустая была утром вычищенная, вымытая ею каморка!.. А сейчас — мебель! И стоит среди чистоты вместо убежавшей оравы один трехлетний Илюша, худющий, глазастый, обеими руками держит банку, в которой что-то живое шевелится, пищит.
— Что там у тебя? — спросил Митя с чувством вины перед маленьким печальным человечком: жили почти по соседству и допустили, чтобы загнал в гроб многодетную мать пьяный самодур.
— Цыплят ему подарила бабка Зыряниха, сказала: на новоселье. Самоволкой высидела в бурьянах парунья, на зиму глядя, — ответила за малыша Вирка.
Она развязала узелок поменьше, достала стаканы, сделанные из обрезанных бутылок, две тарелки с отбитой эмалью, погнутую кружку (не жила и металлическая посуда в землянке Сивожелезова — все крушил отец!). Проведя для порядка тряпицей по столу, Вирка поставила посуду, снова оглянулась на малыша.
— Подойди к дяде Мите, покажи цыплятков.
Мальчик, сильно прихрамывая, послушно направился к парням и, приоткрыв банку, показал три желтеньких пушка с черными бусинками глаз.
— Чего он чикилять стал? — тихонько спросил Костя, расстроенный вчерашней поездкой в Изобильную и страшным скандалом у Сивожелезовых перед уходом детей.
— Ножка-то? Все тятенька, — ответила Вирка, снова вспыхнув от злости. — Пнул его весной, когда мы на шерстомойке работали, да каку-то косточку сломал.
— К доктору надо бы, в больницу, — сказал Митя, лаская ребенка, который, прислонясь к нему, разглядывал своих «цыплятков».
Вирка возразила сердито:
— Чудишь, однако! Чем платить-то? Лечил наш нахаловский рабочий Никита Мутнов. Спасибо, все ж таки поставил пацанчика на ноги (на войне-то Мутнов ротным фершалом был). — Она налила воды в банку с проволочной ручкой, ставя ее на печурку, уже растопленную Нюшкой, подумала о кривобоком чайнике, который забрал отец.
Если бы и отдавал его — не взяла: на всю жизнь запомнилось, как швырнул он им, полным кипятка, в мать, обварив ей руки и ноги. Страшнее всего показалось тогда Вирке то, что не заплакала маманя, даже не вскрикнула, а только посмотрела на детей огромными — в пол-лица глазами, и так задрожали, задергались раньше морщины возле ее рта, будто улыбнуться она хотела, да не смогла.
— Чтоб тебя громом убило, ирод! — сказала Вирка отцу, захлебываясь от обуявшего ее гнева. — Душегуб проклятый, что ты с нами делаешь?!
Рассвирепевший пьяный «душегуб» накинулся на нее сначала с кулаками, а потом схватил шашку… Не чуя под собой ног, девушка выскочила на крылечко, но убежать не успела: длинной рукой поймал ее родитель за косу и рванул к себе изо всей силы. Падая на ступени, Вирка зажмурилась под блеснувшим лезвием, а когда грохнуло мимо, взвилась стрелой и помчалась, пугаясь того, что странно легкой, вроде пустой стала ее голова. Показалось, что отрубил ей затылок папаня и летит она через двор, как обезглавленная курица. Обмирая, холодея, Вирка взялась ладонями за макушку, но не было крови, цела голова, только вместо тугой светлой косы торчали коротко обрубленные пряди волос, будто встали дыбом от ужаса.
А недели через две хоронили мать, и только Вирка да притерпевшаяся к людским бедам Зыряниха знали, какие черные кровоподтеки были на ее теле.
— Пикнешь — убью! — пригрозил Вирке папаня, а она, вся опухшая от слез, одуревшая от горя, от мысли, что теперь на одни ее плечи свалилась вся тяжесть жизни, только целовала лицо матери да трогала, прикрывала ее обваренные руки, покрытые болячками.
Если бы можно, легла бы с нею в могилу, да жалость к малышам, врываясь в сердце болью, отрезвляла сознание, приказывала: живи!
— Из какого ада вырвались, дай бог здоровья Александру Алексеичу! Порадел он о нас. Перед самым отъездом в Петроград, при таких больших хлопотах, не забыл распорядиться, чтоб отремонтировали тут, — сказала Вирка Мите. — Но кабы не вы да не работники Совета, не отпустил бы нас Сивожелезов, захлестнул бы чем попало… Ты куда, Костя? — остановила она Туранина, который вскочил с места.
— Сбегаю хлеба куплю да чаю немножко.
— И не думай! У вас самих шесть ртов дома.
— Ну и что? Все меньше, чем у тебя, а работников двое. Раз новоселье, то и мы с Митей участвуем не хуже бабки Зырянихи…
— Ездили к Фросе? — спросила Вирка Митю, едва Костя скрылся за дверью.
Митя кивнул и не сразу глухо сказал:
— Ездили. Нашли…
Вирка так и загорелась жарким любопытством:
— Как она там?
Митя только рукой махнул.
— Неужто не взял он ее за себя?
— Взял.
— Плохо живут, что ли?
— Богато живут и, похоже, дружно.
— Тогда чем ты недовольный? Чего хмуришься?
— Чего?! Маленькая разве, не понимаешь? В богатом доме живет теперь наша Фрося. Муж офицер, хоть и низшего звания. А свекор эдакий бородач-держиморда. Сразу видно — в карателях ходил. Чему тут радоваться? Об Косте говорить нечего. А мне, думаешь, легко было Коростелеву рассказывать, а после с папаней толковать?
— Все ж таки про Нахаловку-то она спрашивала? Неужто и поклона нам не послала?
— Гостинцы матери навязывала, я не взял.
Вирка развеселилась:
— Взял бы да нам отдал. Не вроде платы за невесту, а как военну дань. С врага-то можно брать? Берут всегда!
Когда Костя вернулся, Виркина орава была снова в сборе и вода в котелке кипела: хозяйственная Нюшка сообразила сунуть сначала в топочку два кирпича, и огонь горел под самой плитой.
Отрезали каждому хлеба, дали крошек и цыплятам.
— Надо за ними смотреть, а то кошка их утащит, — сказал Костя.
— Да теперь уш они вше равно не выраштут, — ответила восьмилетняя шепелявая Мотька.
И всем стало смешно, улыбнулся даже Илюша, который прилежно следил за тем, как Яшка и Степка устраивали на низеньком широком подоконнике гнездо для цыплят.
— Об этом нечего печалиться, — вздохнув, сказала Вирка. — Надо думать, как пробиться, покуда я настоящим наборщиком стану. Я уж так стараюсь, так стараюсь, чтобы ни одной буквочки не пропустить, не напутать чего. Глаза у меня востры, руки быстры, да вот грамота подкачала. В школе еще учиться надо.
— Ну и учись себе. Дома без тебя управимся, на своей-то воле, — заявила Нюшка, преданно глядя на старшую сестру. — Зойка и Мотька теперь помощницы…
— И мы поможем, — пообещал Митя, желая рассеять тревогу всегда задорной, смелой девушки.
— Я вам из Тургая баранчика пришлю, — сказал Костя, мысленно уже переселившийся в киргизские степи.
Нюшка ахнула:
— Живого?
— На что он вам, живой! Мяса пришлю.
Ребятишки притихли, представив такой богатый гостинец, а Мотька даже облизнулась. В это мгновение и раздался тяжкий удар в дверь, затем она распахнулась, и кто-то лохматый, большой, сопя и склоняясь под низким потолком, ввалился в каморку.
