Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
Умоляла меня:
– Почини!
Не раз чинил ее кукол. Но тут починить невозможно.
– Погиб, – говорю, – твой Чиполлино.
– Как погиб?!! Он же игрушечный.
– Игрушки, Маша, тоже погибают.
. . . . .
Была у нас в гостях тетя Минзамал. Машка ей рассказывает:
– Ты знаешь, какая у меня беда случилась. Чиполлино у меня сломался.
– Ничего, ничего, – равнодушно говорит Минзамал.
И это равнодушие взрывает Машку.
– Что «ничего»?!! Ты разве не знаешь, что он был мой любимчик?!
Тетрадь десятая
31.3.61. Ленинград.
Мама при мне (и для меня) спросила у нее:
– Маша, какое время дня ты больше всего любишь? Утро? Вечер? После обеда? Ночь?
Машка вспыхнула. Давно не видел, чтобы она так краснела.
– Это – сервиз, – говорит она. – То есть сюрприз.
Никак не может установить разницу между этими тремя словами. И я еще раз поправляю ее:
– Секрет!
А маме она (раньше) сказала, что любит больше всего раннее утро, когда она из своей кроватки перебирается к своей Эликошечке и целует ее.
Позже, наедине, я сказал Элико:
– Зачем же ты громко говоришь о таких интимностях?
– Я же только при тебе.
– И при мне не надо. Это же действительно «сервиз».
. . . . .
Сейчас зашел к ней. Рисует.
– Посмотри, как я хорошо нарисовала! Можно даже на стену вешать.
Девочка-грузинка. Лес. Цветы. Солнце. Кусты. На кустах висит почему-то кепка. Я посоветовал нарисовать еще голову волка, который выглядывает из-за куста.
Маша говорит:
– Эта девочка у меня дрессированная.
– Волк, наверно, дрессированный? А девочка – дрессировщица?
– Да, – соглашается она.
Я посоветовал:
– Пусть она будет артистка, дрессировщица. И пусть пойдет в лес и найдет в лесу маленького волчонка. И выучит его всяким штучкам, и он будет выступать в цирке. А теперь ты цирк нарисуй.
Кажется, сейчас рисует цирк.
Пойду проверю.
. . . . .
Нет, рисует, наоборот, «дремучий лес».
– Я цирк не умею рисовать.
И в самом деле: откуда же ей уметь. Никогда еще не бывала.
1.4.61.
Утром сегодня прибежала будить меня. Сует мне в лицо свои руки:
На… посмотри!..
И объясняет:
– Ногти! Ногти!.. Растут? Выросли?
2.4.61. Воскресенье.
Вчера были в Пушкине. День рождения тети Ляли. Для Машки эта поездка – событие. Она знала, что у нее появилась маленькая племянница и одно время даже сердилась, когда ее называли «тетей». Хотела, конечно, посмотреть Кулемушку, но особого рвения не проявляла.
И вот…
У подъезда нас встречает тетя Ира, ставшая недавно бабушкой. На руках у нее – большой круглый пакет в синем одеяле.
– Кулемушка!
Машка заглянула туда, в этот пакет, с трепетом откинула белую кружевную простынку – и была покорена!
Кулемушка – смешное, безволосое и вместе с тем рыжеволосое существо, не ахти какое красивое, но чрезвычайно милое, привлекательное, симпатичное. Синеглазая, спокойная, веселая.
Сколько радости получили мы все, и всех больше, конечно, – Машка!
Ведь живая кукла! И можно трогать пальчики на руках и на ногах. Можно разглядывать ноготки, целовать и гладить затылочек с короткими рыжими волосками и теплый живой животик с настоящим большим пупком! Даже на руках Машке позволили Кулемушку подержать!
. . . . .
Обогащенная вчерашним опытом, сегодня с утра играет в куклы: пеленает свою крохотную тятятяшку, кутает ее в одеяльце и – самое трогательное – кормит ее, расстегнув на груди кофточку. Очень верные движения. Серьезно, спокойно и даже с какой-то материнской гордостью.
30.4.61.
Случилось так, что без малого месяц мама и папа не притрагивались к этой тетради.
Перепишу несколько Машкиных «сентенций и замечаний». Сделаны эти заметки в разное время – в Комарове и в Ленинграде.
. . . . .
Увидела в газете портрет Гагарина. Залюбовалась.
– Красивый очень!.. На дядю Степу похож.
. . . . .
Мама была в Тбилиси. Ездила на похороны дяди Рачика, отца Павлика. Мы с Машей очень скучали. Один раз Маша мне говорит:
– Знаешь что, папа? Давай в Тбилиси поедем с тобой!
Я объяснил ей, почему нам сейчас ехать нельзя:
– Ты же помочь не можешь ничем…
– Почему? Я могу. Я в аптеку схожу.
И, испугавшись собственной храбрости, тут же добавила:
– С тобой вместе.
2.5.61.
Вчера, в Первомай, мама, папа и Маша много гуляли. День был по-праздничному солнечный, но ветреный.
Были на «Авроре». Маше очень понравилось, но она все просила, чтобы «пароходик поехал»…
Купил ей у цыганки голубой красивый шар с белым грибом. Шар тут же лопнул.
Сегодня тоже много были на воздухе – в парке Ленина, в сквере им площади Революции, у Петропавловской крепости.
. . . . .
Дело было в Комарове. Мы с Машей возвращались с прогулки. У подъезда Дома творчества нас обогнал высокий, похожий на большого доброго зверя дядя, оглянулся, достал из кармана пальто бутылочку и показал Маше. Там, в бутылочке, на белой бумаге или на вате ползала какая-то нечисть.
– Видишь, девочка, сколько я наловил сегодня?
– Мухи?! А зачем они вам?
– Зачем? А я энтомолог, изучаю вредных насекомых.
– А бабочек тоже?
– Нет, бабочек другие изучают.
Дядя очень интересно рассказал, каких он красивых бабочек видел внизу, на взморье, и как он ловил морилкой мух, и пошел.
Маша постояла, подумала и вдруг кинулась за ним следом.
– Простите… А моль вы тоже ловите?
Дядя сказал, что моль он ловить не умеет и что за это ему даже попадет от жены.
. . . . .
Между прочим, на моей памяти это первый случай, когда Машка не вступилась за насекомых. Больше того – она с уважением рассказывала маме и еще кому-то про этого ученого мухолова.
Понимаю, в чем дело. Этот человек – ученый. Он изучает мух, делает полезное дело и никого не мучает. Поэтому нехороших чувств у Машки он не вызвал. Так же, как не вызовет у нее, вероятно, гнева и отвращения сторож или директор Зоопарка. А вот с существованием на свете такой профессии, как охотник, она до сих пор примириться не может.
. . . . .
И вот еще о насекомых.
Это уже не о Машке.
Живет сейчас в Комарове московская писательница X. В свое время она написала несколько книг для детей. Человек способный. Даже очень. Но почему-то уже много лет из-под ее пера не вышло ни одного детского рассказа. И хотя, знакомясь, она по-прежнему называет себя детской писательницей, пишет она для «взрослого» радио, сотрудничает в каких-то «отраслевых» журналах.
Мне казалось, что человек она не только умный и талантливый, но и добрый. А тут сидим как-то за столом, обедаем, она говорит:
– У меня в комнате появились муравьи. Убила вчера одного, сегодня два новых появились.
Я посмотрел на нее с удивлением.
– Зачем же вы его убили?
– А что я, по-вашему, должна была с ним делать?
– Не знаю, что… Вероятно, помочь ему найти дорогу домой.
А когда X. призналась, что терпеть не может ничего «ползучего», что убивает с удовольствием божьих коровок, мне стало грустно и я ей сказал:
– Хорошо, что здесь нет сейчас моей Машки…
Я понял вдруг, почему X. перестала писать для детей. Ей нечего сказать им.
20.5.61.
Папа вчера приехал из Комарова. Приехал неожиданно, не предупредив. Машка спала. Когда проснулась, мама говорит ей:
– Ты знаешь, кто приехал? Папа!
Не верит. Смеется. Ну, да! Дескать, ври больше.
И вдруг папа самолично входит в комнату. Радость неподдельная.
Вчера и сегодня почти все время вместе. Только утром папа несколько часов работал.
Гуляли. Играли. Читали. Под вечер ходили к домику Петра, оттуда через Кировский мост прошли на Марсово поле. Несколько минут постояли у могил Жертв Революции, где бьется на ветру язычок вечного огня… Хотели зайти во двор Мраморного дворца, но ворота были уже закрыты. Только издали посмотрели на ленинский броневик. Я напомнил Машке, что это такое. Вцепившись ручонками в прутья садовой решетки, она внимательно смотрела на черную угловатую машину и вдруг спрашивает:
– Он детей любил?
И сама же ответила:
– Да, любил. Я знаю.
. . . . .
Еще из старых заметок.
Молодой месяц пробивается сквозь тучи.
– Как «э» оборотное, – говорит Машка.
. . . . .
Путает (и не в первый раз уже) «фабрику» с «Африкой». Спрашивает:
– А эти стулья тоже на Африке делали?
. . . . .
Комарово. У магазина на Морском проспекте два маленьких мальчика – близнецы.
