Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Литературные портреты
И очень радовалась.
6.3.61.
Весь день я был занят. Вернулся поздно.
Вечером заводили проигрыватель, слушали Грига, Чайковского, «Рондо каприччиозо» Сен-Санса, «Лунную сонату». Танцевали (импровизации под Сен-Санса и «Лебединое озеро»).
8.3.61.
Провожали бабушку!
Ах, этот детский, инстинктивный, стихийный эгоизм! Казалось бы, Машка должна была весь день тянуться к бабушке, искать общения с ней. А она, наоборот, словно бы избегая тяжелых переживаний, все бегала ко мне, заводила со мной всякие игры.
Со стороны могло показаться: вот бабушка уже не нужна. Уже вычеркнута. Уже отрезанный ломоть.
Нет, конечно, – очень даже нужна. И очень даже не отрезанный ломоть. Но быть вчера с бабушкой – это значило прощаться, огорчаться, признаваться в любви и все время бередить рану, все время, ежеминутно, помнить о предстоящей разлуке…
. . . . .
Сейчас Машка предвкушает удовольствие: мама оттачивает – все сразу! – Машкины чешские цветные карандаши. Машка будет рисовать.
Мама жалуется, что Маша рисует зеленые цветы.
– Ну и пусть рисует, как ей хочется.
– Не учить, значит?
– Не знаю, нужно ли учить в этом возрасте.
– Ты, значит, хочешь, чтобы из нее выросла абстракционистка?
– Нет, думаю, это не обязательно, чтобы абстракционистка.
9.3.61.
Вчера весь день сидели дома.
Перед сном мы читали с Машей английские песенки Маршака. Некоторые стихи (например, о котятах, которых выгнала, а потом пощадила хозяйка) она может слушать буквально без конца, то есть раз двадцать прослушает и:
– Еще! Еще!
Попросила подарить ей эту книгу. То есть в личную собственность. Подарил. Книга – единственный вид собственности, которая не портит человека.
. . . . .
Сегодня с утра сидит с мамой визави: мама разматывает синюю шерсть. Машка учит стихи.
Спрашивает:
– «Нынче» – это «сегодня», да?
А вчера сказала:
– Мамочка, дай мне, пожалуйста, огарочек свечи.
Это все – из стихов.
. . . . .
Перед сном.
– Смазать тебе губки вазелином?
– Да, смажь, пожалуйста. Они у меня опять трескаются.
Мама смазывает ей губы.
– Что ты морщишься? Не нравится?
Маша вздыхает.
– Мало ли что нам в жизни не нравится… а надо!..
. . . . .
– Мамочка, спрячь эту (серебряную) бумажку. Мы завтра, как проснемся утром, будем бусики делать. Ты до утра потерпишь, да? Ты руки вот так сожми и терпи.
. . . . .
С каждым днем Маша говорит правильнее по-русски. И в некоторых случаях мы с мамой даже огорчаемся. Например, она самостоятельно – никто ее никогда не поправлял – выправила в своем языке «галявит» на «говорит».
А нам это «галявит» очень нравилось.
Некоторые слова еще обтесываются.
Раньше температура была «тимантулька».
Сегодня слышу – говорит про свою куклу:
– Надо ей тиримпатуру смерить.
– Что, что у нее?
– Тиримпатура.
И при этом старается выговорить каждую букву отчетливо.
12.3.61.
Мама вчера очень поздно легла, ночью ее разбудила Маша, просила пить. Вторично заснуть было трудно. К утру же мама разоспалась, видела себя во сне на «старинном» балу. Видела себя молоденькой девушкой. Танцевала в белом платье. Играла музыка. И вдруг вальсирующая мамся наша слышит:
– Мама! Мама!..
– Думаю, это не меня зовут. Это – какую-то взрослую женщину.
Открываю глаза и вижу – Машка сидит на своем диване и смотрит на меня.
– Мамочка, ты что во сне видела?
– Я бал видела.
– А я тоже сон видела.
– Что же ты видела?
– Я видела, что наш Кисоня во сне смеялся!
. . . . .
Прохожу мимо столовой и вижу сквозь стеклянную дверь: Машка сидит на тахте, держит двумя руками крохотную бумажку от шоколада и читает что-то вслух кукле Эмме, которая сидит рядом.
Приоткрыл дверь, заглянул.
– Я ей читаю, – говорит Маша.
– Это что – газета?
– Да… газета… Хрущёв…
. . . . .
Сегодня утром Машка сочинила стихи:
Расшумелся шар земной,
И пропал он под водой.
Стихи эти ей очень нравятся. Объясняла: написала эти стихи потому, что вспомнила, как один раз ходили на Неву и как там было красиво.
Я маме говорю:
– Маше вспомнилось, как вы с ней и с бабушкой ходили на Неву.
Думал, когда они октябрьскую иллюминацию смотреть ходили.
– Не с мамой, а с тобой, – перебила меня Маша.
И я сразу вспомнил темный осенний вечер, домик Петра Великого, спуск к Неве между двумя драконами…
Как видно, сильное впечатление произвело на Машу это зрелище: густая черная вода, шум невской волны… Но откуда шар земной?
Когда я пришел завтракать, она записывала свои стихи! Да! Собственноручно записала (консультируясь в некоторых случаях со мной и с мамой) обе строчки.
Я спрашиваю:
– Ты что – писательница?
– Да, – ответила она. – Буду… Может быть.
А стихи, надо сказать, страшноватые.
16.3.61.
Вчера не гуляла. Весь день играла, читала, слушала мамино чтение, разглядывала со мной «Мурзилку» и «Костер». В «Костре» понравились рисунки Харкевича к повести Бикчентаева «Дочь посла»: на девочку напала змея, девочка играет с обезьянкой, мальчик тонет и прочие заманчивые ужасы.
. . . . .
Утром сегодня спутала, обмолвилась:
– Звонильник не будил еще?
. . . . .
– Видел, какое сегодня солнышко?
– Да, видел.
– Где ты видел?
– Во сне.
– А-а-а, в своем «восне» ты видел?!
17.3.61.
Вечером была у меня. Слушала с интересом далеко не лучшую, довольно-таки тягомотную житковскую книгу «Что я видел».
. . . . .
Приходит мама и с трагическим юмором сообщает:
– Хороша у нас Машка! Очень своевременно цитирует:
Лучше, мама, не пищи, –
Ты мне няньку поищи
Нет, дочка, довольно! Обойдешься без няньки, большая уже…
22.3.61.
Мама с Машей ходили в гости к тете Леле Мороз.
По пути мама показывала Машке все достопримечательности.
Показала Медного всадника. Потом показала собор. Машу заинтересовали ангелы на кровле. Она привыкла, что почти все, о ком она спрашивает, уже умерли («А где теперь Петр Великий?» – «Он уже умер». – «А где Пушкин?» – «Он умер».).
Так и тут.
– А где теперь ангелы? – спросила Машка.
. . . . .
Рано утром мама проснулась:
– Маша, зажги свет!
– Нет, не зажгу.
– Это почему?
– Надо сказать: «Пожалуйста, зажги».
Это называется – перезавоспитали!
. . . . .
Вчера показывал Маше открытки с видами Ленинграда.
Показал фальконетовского Петра:
– А это кто?
(Видела этот памятник несколько раз, на днях проезжала мимо него с мамой.) Сморщила лобик. Думает.
– Мягкий знак?
Смотрит на меня. По глазам вижу – сама чувствует: что-то не так.
– Ой, как это? Мягкий… всадник? Мятный всадник?!
. . . . .
Утром сегодня:
– Мама, ты уже ела?
И быстро, не дождавшись ответа:
– Скажи: «Как видишь».
Знает уже все речевые штампы родителей.
. . . . .
Писал вчера большими печатными буквами у нее на глазах:
Маша пила чай.
Мама пила какао.
Папа пил воду.
Бабушка пила молоко и так далее.
И Машка довольно бегло читала. Впрочем, «бегло» – не то слово. Долго смотрит на бумагу, пожимает плечами, ерзает:
– Не знаю. Не могу.
А потом сразу:
– Тетя Ляля пила кофе.
Главное – понять, в чем фокус. Очень мешает, что буквы «эн», «эм», «бе», а не «б», «в», «н».
29.3.61.
Вчера были у нас две московские дамы. Машка, как всегда при гостях, была хороша, мила, благонравна, чего нельзя сказать о гостьях. Хотя обе дамы педагогессы, ведут они себя при детях постыдно.
Есть отвратительная манера обращения с детьми: сюсюканье.
Но есть еще более ненавистный мне вид разговора с ребенком, когда взрослые развлекают себя малышом, растлевают его своими взрослыми похабностями и пошлостями.
– Ну как, Ваня, не выпиваешь еще? А жениться как – не собираешься?
– Машенька, маникюр ты скоро будешь делать?
– Смотрите, как она поглядывает на Семена Сергеича. Ох, берегитесь, Семен Сергеич! – и тому подобное.
Бывало, что в таких случаях я брал Машку за руку и выходил из комнаты.
. . . . .
Играла со своим любимчиком Чиполлино, взяла его за ноги и стала крутить. Бац! – ноги отлетели. В другую сторону летит туловище, а проросшая зеленым луком голова – та и вовсе закатилась под диван.
