Петр Замойский - Восход
И с такой силой стукнул кулаком по столу, что зазвенели чайные приборы.
— А не дай бог повернется власть в обрат! Он тебя, тесть самый, меж колен зажмет да чересседельником аль чем попало по тому месту, откуда твои ранены ноги растут.
— Что ты, крестный, назад ничего не вернется. И я не маленький. На войне был. Попробуй они только!
— Глуп ты, глуп, Сережа, — опять вступилась крестная. — Ты еще не испытал, не знаешь, какая сила в бабе. Вцепится в тебя и будет вертеть в руках, как веретено на прялке. Тебе из другого дома надо невесту искать, а не из богатеева. Как оженишься на ней — и сам не углядишь, что променял советску власть на кулацку сласть. Случись грех, сядет какой царь на шею — и опять пасти тебе ихнее стадо на отрубах да на участках.
— А Дуня тогда как?
— Опять эта Дуня. Что ж, скажу! А вот как Дуня: нос торчком, хвост крючком — и к другому.
— Мы ведь записаны будем по метрикам, — не сдавался парень. Видно, крепко любил он Дуню.
— Развод разведут, — басом заключил мужик.
Они замолчали. Женщина и мужчина принялись пить чай. Только парень сидел как пришибленный.
Я посмотрел на Ивана Павловича. Слышал ли он хоть краем уха этот поучительный для нас разговор?
А печник Яков яростно, до хрипоты спорил с кем-то. Вот он встал, завернул рубаху. Я догадался, что он показывает свои раны. Некоторые женщины, послав кому-то проклятия, тихо всхлипнули. Яков, подстегнутый всеобщим вниманием, снял левый сапог, и я увидел его покалеченную ногу.
Иной раз военные шрамы убедительнее слов.
— Теперь кричите, ругаетесь. Да ведь Советская власть только-только народилась. Ногами еще не окрепла, как ребенок. А тут на нее и дуют со всех сторон разные Антанты с пушками, с пулеметами. Со всех тебе четырех сторон валят буржуи, палят с суши и с моря. А изнутри налипли, как ядовиты пауки, разны чужие, темные люди. Кусают, разъедают, язвят и все норовят за глотку схватить. Вот кто-то кричал: мол, эсеры свалят коммунистов…
— Не коммунистов… а большаков.
— Дура ты нетолченая, несоленая, что ты смыслишь! Это одно и то же. Большаки за рабочих да за беднейших мужиков: меньшаки всецело за буржуев. А то есть и еще одна вредна партия — социалисты-революционеры. Они на две кучки разбились. Одна кучка вправо двинулась — это правые эсеры. Они за то, чтобы у вас, чертей, отобрать землю и возвернуть ее опять помещикам. Другая кучка влево пошла, да недалеко. Левые эсеры за кулаков, за лавочников и других захребетников.
Шум почти утих в чайной. Через некоторое время голос из угла спросил:
— А ты сам-то из какой партии?
Яков оглянулся на голос и уже без горячности ответил:
— Печник!
— Такой прозвищи нет, — уже не согласился второй мужик за соседним столом, который кричал о грабителях. — Есть большаки — раз, — откладывал на пальцах, — есть меньшаки — два, есть…
Яков не дал ему договорить. Он растопырил пальцы, показал их мужику.
— А есть специалисты — пять! — И крепко сжал кулак.
Все дружно рассмеялись.
— Молодец, печник! Будь здоров! — крикнули ему.
Через некоторое время к Якову подошел парень Сергей. Красный от волнения, он несмело спросил:
— Скажи, дядя… а есть ли у богатых людей… душа?
— Что?! — чуть не поперхнулся печник.
— Душа, ну, как в человеке.
Яков посмотрел на парня, а ближний народ за столами, слыша такой вопрос, насторожился. Особенно крестная и ее басовитый муж.
— Душа-а? — переспросил Яков. — Это ты, парень, у попа спросил бы на проповеди. По душам попы специалисты. А я, грешным делом, на своем веку что-то не замечал. Может быть, и есть душа у богатых, только поганая. И не за пазухой она, а в кармане сидит на аркане.
Парень отошел, печально сел за свой стол. Понурил голову и тяжко вздохнул.
Разговор Якова больше и больше нравился людям. Они смотрели на него с любопытством, с интересом. Это же бывалый человек — печник. Во скольких селах и деревнях он клал печи, исправлял трубы и сколько видел разных людей! И вот убедился печник, что у богатых людей душа поганая, да еще сидит в кармане на аркане. Все это мужикам было очень понятно.
— Душа — пар! — вдруг сообщил кто-то. — Умер человек, пар из него долой, а тело, того, в студень обернулось.
— Вроде этого чая? — сравнил мужик. — Эх, хозяйка, добавь покрепче. Водой, черт, не разбавляй!
— И где она, проклятая баба, берет его? — поинтересовался трезвый мужик, так как они с женой пили настоящий чай, подувая на блюдца.
— Сама гонит, — утвердительно сказала жена.
К столу, за которым сидел Яков, подошли еще двое. Оба были трезвы.
Андрей, видимо не надеясь оторвать нас отсюда к своему столу, сам направился туда. Когда вернулся, то был совсем навеселе. Как бы Андрей, выпивши, по своей болтливости не ввязался в беседу! Может нагородить, хвалясь, черт знает чего и про что. Вот уже известно о Полосухине. Нет, Андрей молчит, гладит бороду и ухмыляется мне. «Да уж знаю, — показываю ему, щелкая по горлу, — хлебнул, борода. Лишь молчи», — прикусил я зубами свой язык. Андрей понял и отчаянно закрутил головой. Глаза его стали непривычно, до смешного строги.
К спящему уряднику подошел один из мужиков.
— А это кто? — спросил он.
Ему объяснили.
— Ну-у, господин урядник? Сейчас. — И он склонился к его уху. — Эй, дядя, пора вставать на работу!
— Не-ет, его по-разному будили, и то не берет.
— Тогда ему надо бороду окоротить.
Опять всеобщее внимание урядник привлек. Он сделался забавой для всех.
— Подпалить бы, да вонять будет старым режимом.
— Бороду-то он небось отпустил при Советской власти.
— А не умер ли от перепою?
— Если подох, споем отходную. Я певчий, — вызвался другой мужик. И он хорошим тенором завел:
Ве-ечна-ая па-амять, ве-ечная… рабу-у-у…
Вдруг кто-то быстро поспел на помощь и под пляс перехватил:
Упокой, упокой, человек-то был какой!
Он не пил, не курил, с попадьей дружно жил.
Со святою с попадьей, как с колодезной бадьей.
Ни толста, ни тонка, в два обхвата ширина…
— Нет, не так надо, — перебил веселого один из мужиков и, погрозив пальцем, чтобы молчали, громко начал: — А что это я такое, братцы, слышал? А вот что я, граждане, слышал. Говорят, завтра на базаре чека облаву проведет.
— На кого? — спросил певший тенором.
— Говорят, сперва на стражников, а опричь всего на урядников.
— Облава на урядников? — нарочно громко переспросил тенор. — И куда их, этих урядников?
— Говорят, прямо в чеку.
— Урядников в чеку? — с удивлением опять прокричал тенор возле самого уже урядника.
И тут урядник, вздрогнув от собственного храпа, чуть пошевелился. Затем снова застыл в прежнем положении.
— Слышал ведь он, вот тебе крест, слышал! — уверял тенор.
Яков встал и, пошатываясь, подошел к уряднику. Произнес складно:
— Что ж, выходит, на кондуктора не мычит, на милиционера не рычит, на покойника молчит… Ну-ка, может, на это закричит?
И, нагнувшись над урядником, во всю силу, страшно заорал:
— Господин урядник! Господин урядник!
Урядник пошевелил головой.
— Становой требоват!.. Живо марш!!
Тут с урядником произошло нечто неожиданное. Он резко поднял голову, открыл глаза, выпучил их и… рухнул на пол. Пытаясь встать, цеплялся за стул и в страхе забормотал:
— Ваш бродь, ваш сок бродь… Я… я… бегу… Задержу… Найду.
— Мерзавец! Пьяница! — орал печник, много повидавший на свете, и становых в том числе. — Р-ра-калия, каналия!! Запру, арестую, пр-рогоню! Взятки берешь! В карман суешь! Мне мало даешь!.. В острог ма-арш! Как православному величеству, морда ты паршивая, как царю служишь, а?!
Под дружный хохот урядника подняли и усадили за стол. Осовело смотрел он на хохочущих от души людей и ничего не мог понять. Печник налил ему «кипятку», поднес.
— Что? Кто позволил смеяться? — еще не придя в чувство, забормотал урядник. — Знаете, что за это Сиби-ирь!
Снова чайная взорвалась веселым хохотом. То-то будет о чем рассказать родным и соседям в деревне. А тенор поразился, даже руками развел.
— Вот это служака.
Печник пояснил:
— Привычка. Еще бы, двенадцать лет был специалистом.
— Теперь ему самое место быть в милиции. У Жильцева.
Хозяйка, когда мы вернулись к своему столу и уселись, зайдя за стойку буфета, искоса наблюдала за нами. Интересно, что она думает о нас? В глазах ее, когда она косо посматривала в нашу сторону, виден был злобный блеск.
У меня мелькнула догадка, что между трактирщицей и урядником существует какая-то связь.
Иван Павлович сидел, низко опустив голову.
Андрей, схватив себя за бороду, вдруг так залился смехом, что, откинувшись, ударился о притолоку окна.
