Антти Тимонен - Мы карелы
Крючки и леска были у Васселея с собой. Добыв из-под коры засохшей сосны жирных белых личинок, Васселей нашел на берегу удобное место и забросил удочку. Сразу же клюнуло. На крючке был довольно приличный окунь. Потом он вытянул второго, третьего. Скоро у него было достаточно рыбы, чтобы и поесть и с собой в дорогу взять.
После сытной, наваристой ухи приятно было растянуться на свежих пахучих березовых ветках, настланных толстым слоем на полу избушки. По-домашнему уютно тлели угли в каменке. Занявшись приготовлением обеда, Васселей не заметил, как небо затянуло тучами и по пластинам еловой коры, которыми была крыта избушка, начал накрапывать дождик. Крыша была сделана на совесть и не протекала. Так что пусть себе моросит… Под дождь лучше спится. Васселей решил выспаться. Если бы дом был поближе, можно было бы обосноваться здесь и подождать, как и что получится в этом мире. Наверное, в конце-то концов утихомирятся люди. Интересно, как бы все сложилось, если бы он, Васселей, после поправки вернулся в свой полк. На чьей стороне был бы их полк? Ведь когда его ранило, в полку шел разброд. Он, Васселей, храбро сражался за веру, царя и отечество. Потом столь же решительно махнул рукой на царя и на веру тоже и, подчиняясь приказу Керенского воевать до победного конца, сражался за отечество, хотя вполне был согласен с лозунгами большевиков: «Долой войну!», «Землю — крестьянам, заводы — рабочим!», «Вся власть Советам!». И все-таки как бы это все повернулось, если бы он был в полку, когда каждый должен был сделать свой выбор? Пожалуй, он пошел бы с большевиками. Многие его товарищи, боевые друзья были большевиками. Это были люди честные и скромные, смелые и прямые. Служил бы Васселей в Красной Армии, как и его Рийко. Только, наверное, недолго. Увидел бы, как всякая голытьба вроде шалопая Мийтрея властью пользуется и людей невинных убивает, — ушел бы он от них. И никто бы его не удержал, встань перед ним грудью хоть родной брат. Отнимать у людей последний кусок хлеба он тоже бы не смог, если бы даже попал в продотряд. А эти, белые, лучше, что ли? Не одного Ярассиму они убили. За три года Васселей всего навидался. Просто смерть Ярассимы стала последней каплей. При мысли о Ярассиме сердце Васселея опалило ненавистью, и он пожалел, что, уходя, не пристрелил хотя бы Левонена. А надо было бы шлепнуть этого богомольного старика. Сколько людей, против которых Васселей не имел зла, погибло от его руки за эти военные годы… А пристрелив Левонена, он сделал бы доброе дело. Из красных надо бы Мийтрея… Одного белого и одного красного хотелось Васселею отправить еще на тот свет. А потом белые и красные пусть себе разбираются и выясняют свои отношения, как им нравится…
Дождь успокоительно накрапывал по крыше, тихо шумели ели, добродушно рассказывая что-то свое, лесное и таинственное. В избушке было сухо и тепло. Мягкие, свежие березовые ветки своим запахом напоминали о бане.
Васселей спал долго. Проснувшись, он полежал, ожидая, что снова уснет, но так и не уснул. Тогда он вышел на берег. Светило закатное солнце. Неужели он проспал целые сутки? Наверное, сутки, потому что очень хотелось есть. А спать он лег, плотно поев. Васселей наловил немного свежей рыбы. Клевало хорошо, и можно было ловить сколько душе угодно. Но ему не хотелось лишать жизни даже рыб. Зачем ему лишнее?
Поужинав, Васселей опять лег.
Вдруг его охватила тревога. Не может же он весь свой век оставаться здесь. А вдруг сюда кто-нибудь нагрянет? Надо быть готовым уйти в любой момент. Васселей поднялся, высыпал соль из солонки в свой мешочек и убрал его в рюкзак… Но, подумав, опять достал мешочек с солью. Не одному ему нужна соль. Сюда могут прийти люди. Пусть это будут рыбаки или солдаты, белые или красные, всем нужна соль. Он отсыпал половину, соли обратно в берестяную коробочку и повесил ее на видном месте.
В теплой и уютной избушке, при красноватом свете горячих углей, спокойное мерцание которых напоминало о камельке в родном доме, совсем не хотелось думать ни о чем тревожном, хотелось вспоминать что-то родное, ласковое, теплое.
Жизнь человеческая точно карельское лето, короткое и переменчивое. Летом бывают и жаркие дни и облачные. Случается, озеро разойдется, рассвирепеет, но, побушевав, снова успокаивается. И пусть людская злоба пылает сейчас огнем, погаснет и она со временем, и поймут люди, что любовь прекраснее, чем ненависть. Тогда и он, Васселей, сможет жить спокойно у себя дома, будет ловить рыбу, ходить на охоту, корчевать вместе с Рийко лес под новое поле. А вечером они с Рийко, оба потные после тяжелого трудового дня, заберутся на полок в бане, поддадут пару и будут посмеиваться: «Ну-ка, поглядим, у какого солдата спина крепче, у белого или красного!», А какой будет жизнь маленького Пекки? Поди, он уже совсем забыл отца…
…Анни улыбалась смущенно, как она улыбалась много лет назад на посиделках, когда Васселей впервые подсел к ней. Тогда Васселей решил, что эта девушка будет его женой и никто не должен опередить его. Отец и мать сперва были против: семья Анни считалась бедной и не могла дать в приданое даже корову. Но Васселей настоял на своем: ведь он будет сватать не корову, а Анни. Пришлось родителям уступить. И ничего, неплохо они потом ладили с Анни. Анни оказалась послушной и работящей невесткой. Мать Васселея, правда, любит командовать, никому спуску не дает — ни невесткам, ни сыновьям, ни своему старику, ни своему богу, но ко всем она справедлива. И в работе сама служит примером — за ней только поспевай. Бывает, и своему боженьке, который не успевает выполнять всех ее поручений, сердито буркнет: «Висишь тут без дела. Уж лучше я сама сделаю…» — и, не уповая на бога, делает сама.
Васселей улыбнулся, вспомнив, как в дом Анни пришли сваты и как отец невесты, с большим трудом скрывая свою радость, долго раздумывал, почесывая затылок. Уж такой обычай: нельзя сразу соглашаться.
— Да вот не знаю… — сказал он наконец. — Растили мы ее как умели, а теперь вот отдавай ее первому встречному. Однако не дадим.
Это было сказано столь решительно, что старик сам испугался, как бы сваты не приняли его отказ всерьез и не ушли. Но сваты не собирались уходить. Они знали, что не отец невесты эти слова им говорит, а так издавна заведено в деревне.
Анни едва не рассмеялась, когда сваты стали расхваливать, какая у Онтиппы лошадь, сколько у него коров и земли, какие в его доме сани и лодки, сколько всякого добра в амбаре, — и ни слова о женихе. Обычай-то требовал, чтобы и о женихе были сказаны добрые слова, но о нем сваты просто забыли.
Потом родственники жениха и невесты ушли в чужой дом на другой край деревни держать совет, или, как говорится, «на думу». Думать им было уже не о чем, просто тянули время, словно давая понять, что вопрос еще не решен, отдавать Анни или нет.
А как торжественно их с Анни везли в лодке посуху, с берега до самых ворот довезли волоком.
Убаюканный воспоминаниями, Васселей погрузился, в сладостную дрему…
Как бы крепко ни спал Васселей, жизнь научила его всегда быть настороже, и стоило послышаться малейшему шороху, как он просыпался. Васселей вскочил и схватил револьвер. Может быть, показалось? Прислушался. Опять что-то зашуршало. Кто-то ходил около избушки.
Открыв дверь, Васселей успел увидеть, как лосиха, высоко закинув голову, скрылась в кустах. Лосенок, стоявший возле матери, растерялся, потом побежал следом за лосихой. Но убежать он не успел. Васселей выстрелил, и лосенок упал на колени, потом повалился на бок, и его тонкие ноги заскребли копытами мох. Выстрелом в голову Васселей добил лосенка, и тот затих.
«Теперь мяса хватит надолго!» — обрадовался Васселей, как всякий охотник. Но тут ему показалось, словно кто-то глядит на него. Васселей знал, что лосиха, может броситься спасать своего лосенка. И будь лосенок еще жив, она, наверное, кинулась бы на Васселея. Но лосенок был мертв, и лосиха только смотрела большими глазами, полными ужаса и боли, на человека с револьвером в руке, словно говорила ему: «Зачем стрелял? Убей и меня. Ты — зверь». Но Васселей стрелять больше не мог. Дрожащей рукой он сунул револьвер в кобуру. «Зачем ты попался мне, глупенький? Разве ты не знал, что я зверь?» — подумал он с сожалением: ведь еда-то у него была — рыбы же много…
Лосиха медленно удалилась в лес. Васселей проводил ее виноватым взглядом и начал разделывать лосенка.
Да, всегда он вот так… Сперва сделает, а после жалеет… Ему вспомнился один такой, связанный с охотой на лося, случай, который он никак не мог забыть.
В деревне тогда стояли солдаты Малма, и Васселей с отцом прятались от них в тайге. Анни часто навещала их. Как-то уже оправившись от болезни, Васселей убил верстах в десяти от их таежной избушки огромного лося. Отнес часть мяса в избушку и, захватив с собой Анни, пошел за остальным. У Анни был большой кошель. Васселей заполнил его до отказа мясом. Такую ношу не всякий мужчина осилил бы. Анни только шла и покачивалась. Немного прошла, говорит: «Не могу». «Надо», — сказал Васселей: он и сам, хотя после болезни чувствовал слабость, тащил огромную ношу, едва шел. Анни в слезы. Васселей рассердился, выругали ее последними словами. И вдруг до него дошло, какой же он зверь. Бросил он оба кошеля с мясом на землю и повел выбившуюся из сил жену домой. Он готов был нести ее на руках, но она шла сама, он только поддерживал ее. На следующий день он сходил за мясом. Пошел один, хотя Анни и просила, чтобы он взял ее с собой. Неужели он мог быть таким безжалостным к Анни? И был. Бывал и нежным, бывал и жестоким. Тогда все можно было объяснить жадностью. Но ведь он не был жадным, и даже тогда, хотя самим есть нечего было, он роздал мясо людям, бесплатно отдал. Нет, жадным Васселей никогда не был. Он мог отдать другому свою последнюю рубаху. Но жестоким он иногда был…
