Юрий Пензин - К Колыме приговоренные
— Одно из двух: либо ты, девка, признаешься и вернёшь в кассу деньги, либо я дело передам в прокуратуру.
— Да иди ты! — послала её Верка и, хлопнув дверью, вышла из кабинета.
Вечером состоялось собрание коллектива столовой. На нём Серафима Карловна заявила прямо: украла деньги Верка. В столовой она оставалась одна и выходила из неё последней.
— Не брала я никаких денег! — кричала в ответ Верка, а когда Серафима Карловна стала настаивать на своём, она обозвала её курвой.
— От курвы слышу! — взорвалась Серафима Карловна и так от злости двинула ногой стол, за которым сидела на председательском месте, что чуть не опрокинула стоявший на нём графин с водой. Её успокоили и стали говорить, что Верка не могла украсть деньги, хотя бы потому, что не её руками вскрывать секретный замок на кассе.
— Да я его и гвоздиком открою! — заявила на это Серафима Карловна.
— Ну, если с опытом, то конечно, — сказал кто-то негромко с заднего ряда.
Услышав это, Серафима Карловна вспылила:
— Попрошу без намёков!
Наконец, вызвали сторожа, деда Ефима, что дежурил в ночь кражи.
— Ась? — не понял он первого вопроса Серафимы Карловны.
— Я тебя спрашиваю, — громче спросила она, — ты у Верки магазин принимал?
— Кады? — не сразу понял он. — Вчерась, што ли? Кажись, примал.
— Кажись, кажись! — вспылила Серафима Карловна. — Что у неё было в руках?
— Известно што, сумка, — ответил дед Ефим.
— А что в сумке, не видел?
Это деда Ефима рассмешило:
— Ай, сама не знаешь, што вы в сумках отседа выносите! — А потом, словно обидевшись на кого-то, заявил: — Нешто я дурак? И я понимаю: кажный жить хочет, а Пахе ейному ещё и бутылку дай.
Толкового от деда Ефима ничего не добились. Ушёл и он, не поняв, зачем его вызывали. На следующий день о том, что его вызывали на собрание, он рассказал своему сменщику, татарину Абдулле.
— Зачем говорил: Верка сумку таскал?! — рассердился Абдулла. — Твой дурак, что ли?! — И, обхватив голову руками, простонал: — Ой, пырападал Верка! Ой, турма ей будет!..
Поняв свою оплошность, дед Ефим бросился к Серафиме Карловне и заявил, что никакой сумки в руках Верки он не видел.
— Ха-а! — расхохоталась Серафима Карловна. — Покрываешь?! Так и запишем!
В заявлении на имя прокурора она написала, что краденые деньги, по показанию сторожа, Верка выносила в сумке, и если этот сторож сейчас юлит и от первых показаний отказывается, то это потому, что Верка, заметая следы своего преступления, его подкупила. А это ещё раз свидетельствует о том, что деньги украла она.
Вскоре Веркой занялся следователь. Он был молод, но уже хорошо знал: если, не признавая вины, мужик ведёт себя нагло, а баба плачет, пиши — виноваты! А Верка, убедившись, что дело зашло далеко, и всё против неё, уже не раз плакала. Поэтому, считал следователь, ему ничего не остаётся, как только выяснить обстоятельства совершённой ею кражи. Да и какие обстоятельства? И они налицо. Одна, ночь, касса рядом. Сторож отказывается от показаний? Господи, да сунь этому старому дураку бутылку водки, он и от мамы родной откажется. Так рассуждал следователь, а сидящая перед ним Верка всё плакала. Задав ей несколько ничего не значащих вопросов, он попросил подписать её протокол допроса. Верка подписывать его отказалась. «Ах, так!» — рассердился следователь и стал грозить ей тем, что привлечёт к её делу и сторожа, а это уже будет не воровство, а грабёж, за который оба схлопочут большие сроки.
Происходило это накануне ночи, в которую удавилась Верка. Так как никто не знал, что у неё было со следователем, увязать с этим её смерть никому не пришло в голову. Все были уверены, что Верка к краже денег в столовой никакого отношения не имеет.
Верку похоронили, а сына её, Кольку, забрала к себе Яна Юрьевна и куда-то с ним из посёлка исчезла. Сделала она это, видимо, после того, как поняла, что деньги в столовой украл её муж. Во-первых, это было видно по тому, что касса была не взломана, а вскрыта отмычкой. Опыта на это, как известно, он набрался на вскрытиях комода, где Яна Юрьевна прятала от него деньги. Во-вторых, в ночь кражи он дома не ночевал. Ей же он сказал, что ночевал у друга. А это оказалось неправдой. Друг в ту ночь, как выяснила она, был на рыбалке. В-третьих, с тех пор, как это всё случилось, он стал пить ещё больше, хотя Яна Юрьевна денег ему на выпивку не давала. Более того, однажды, когда он спал, она обнаружила в одном из карманов его штанов крупную сумму денег. И ей стало ясно, как он совершил кражу. Выпив с грузинами рюмку водки, он не ушёл из столовой, а, выйдя в прихожую, спрятался там в мужском туалете. Когда Верка ушла из столовой, он вскрыл кассу, забрал из неё деньги, из буфета две бутылки водки, и снова спрятался в туалете. Утром, когда все пришли на работу, ему ничего не стоило незаметно выйти из туалета и скрыться на улице.
После того, как Яна Юрьевна уехала из посёлка, мужа её за пьянку из школы выгнали и вскоре он совсем опустился. Обросший, в рваном пиджаке и стоптанных туфлях, утром он отирался у магазина и выпрашивал себе на похмелье, а вечером шёл в пивнушку и допивал там оставленное посетителями в кружках пиво. Последний раз его видели на могиле Верки. Говорили, что он там плакал и просил у Верки прощения. Правда ли это — сказать трудно. Куда потом исчез муж Яны Юрьевны, точно сказать никто не мог.
Голубевы
После пяти лет развода Голубевы решили сойтись. Он, Арсентий Павлович, в свои шестьдесят лет выглядит старше, у него лысая голова, маленькие с жёлтым отливом глаза, сложен словно из сухих палок, когда идёт, осторожно, не сгибая ног в коленях, кажется, ничего перед собой не видит. Вернувшаяся к нему Вера Григорьевна, наоборот, полно сложена, несуетлива, и хотя ей тоже под шестьдесят, была бы похожа на деревенскую молодуху, если бы не печальные и подёрнутые старческой дымкой глаза.
Разлад в семье, приведший к разводу, начался с Арсентия Павловича. Заподозрил однажды он Веру Григорьевну в измене, а когда убедился, что её не было, подозрительного отношения к ней не оставил, а мелочный учёт каждого её шага стал у него привычкой. Выражалось это не прямо и открыто, а, как у всех подозрительных людей, скрывалось под личиной здравого смысла и объективных обстоятельств. Когда, по его мнению, Вера Григорьевна приносила из магазина не по доходам много мяса, он просил её на ужин поджарить ему отдельно рыбы, а за столом говорил: «Ты, милая, ешь это мясо, а я, со своим никудышным пищеварением, и на рыбке посижу». Если она долго задерживалась у соседки, он встречал её в постели с видом человека, у которого внезапно прихватило сердце, и просил как можно быстрее дать ему валидолу. Докатился Арсентий Павлович и до мелких подлогов. Решив проверить, строгий ли учёт ведёт Вера Григорьевна семейным расходам, он стал похищать из её кошелька небольшие суммы и прятать их в укромное место. В поисках их бедная Вера Григорьевна сбивалась с ног, а Арсентий Павлович, выждав некоторое время, и сам брался за поиски. Перебирал содержимое комода, заглядывал под кровать, копался в мусорном ведре, а вынув деньги из укромного места, говорил: «Эх, ты, ворона! И угораздило тебя их туда засунуть!» «Да не ложила я туда деньги!» — оправдывалась Вера Григорьевна. «Ну, не я же их туда ложил!» — сердился на неё Арсентий Павлович. Всё это Вера Григорьевна могла бы и стерпеть, если бы не история с сыном. С открытой натурой и твёрдым характером, среди друзей он был всегда на виду, в школе учился неплохо, много занимался спортом, и Вера Григорьевна думала, что её Паша станет либо военным, либо спортсменом. Кем станет сын, Арсентий Павлович не думал. Он, как и Веру Григорьевну, допекал его мелочами. Школьный дневник он проверял ежедневно и всё высматривал, нет ли в нём подтирок и подделок. Особенно не верил пятёркам. «А это ещё откуда?» — спрашивал он и чуть ли эти пятёрки не обнюхивал. Если сын просил денег сразу и на кино, и на мороженое, в мороженом он ему отказывал. «От мороженого ноги стынут», — шутил он иногда при этом. Когда на мороженое сыну давала деньги Вера Григорьевна, он говорил ей; «Потакай, потакай, потом плакать будешь». А в десятом классе, когда у сына появились запросы больше, чем на кино и мороженое, из дома стали исчезать деньги. Вера Григорьевна догадывалась, что берёт их Паша, а скрывала это, чтобы избежать скандала с отцом.
После школы Паша выбрал физкультурный институт. Из него он писал, что дела у него идут хорошо, институтское начальство и преподаватели им довольны, а когда через два года приехал на каникулы, его было уже не узнать. Он возмужал, взгляд его стал острее и жестче, а две вертикальные складки на переносице подчёркивали решительность и твёрдость характера. Ходил он в дорогом, спортивного покроя костюме, в белых кроссовках фирмы «Адидас», и с короткой под ёжик причёской был похож на супермена из детективного боевика. Привёз он с собой два чемодана дорогих вещей, от модных галстуков до японской видеоаппаратуры. «Откуда это?» — удивилась Вера Григорьевна, а когда нашла в бумажнике Паши крупную сумму денег, часть из которых была в валюте, её охватил страх. «Тренером подрабатываю», — объяснил ей своё состояние Паша и попросил спрятать чемоданы подальше от чужих глаз. Вера Григорьевна ему не поверила. Всё говорило о том, что богатство Паши — дело рук нечистых. На тренерскую зарплату его не приобретёшь и в десять лет. И почувствовало тогда материнское сердце Веры Григорьевны, что стоит за этим что-то ужасное и непоправимое. И, словно в подтверждение этому, Паша стал много пить, а напившись, хвастал тем, что умеет жить, но ночью стонал и скрипел зубами, а проснувшись, шёл к окну и долго там курил.
