Кирилл Голованов - Матросы Наркомпроса
Жаловаться на жизнь Гасилову расхотелось. Гораздо важнее было рассказать о трудностях, которые он преодолевал, чтобы дома убедились, каким Аркашка стал сильным, смелым и самостоятельным:
«Дорогие мама и папа! На Ладоге наш пароход попал в жестокий шторм, но меня нисколько не укачало, и вообще никто не утонул. Живем теперь в палатках, которые протекают от дождя. Командиры говорят, что надо закаляться. В озере еще плавает ладожский лед, но нам уже разрешают купаться. Наверно, скоро всем разрешат в обязательном порядке…»
«Мать обязательно решит, что я заболею ангиной», — подумал Аркадий и принялся ее успокаивать:
«Сегодня на построении мне приказали встать в лужу. Я промочил ноги и целый день ходил мокрый, но совсем не простудился. Вокруг лагеря очень красиво. Здесь остались белофинские укрепления и лежат настоящие бомбы и снаряды. Мы возим их на тачках в сторонку, чтобы не болтались под ногами. Помнишь, как в кино «Болотные солдаты»? Но ты, мама, не бойся. Со мной ничего не случится…»
Мелкий почерк не помог втиснуть в открытку все новости. Аркашка перевернул карточку и последние фразы разместил взамен адреса отправителя. Он подписался «Ваш каторжник», потом сообразил, что здесь, пожалуй, перехватил и мать поднимет панику. Другой открытки у него не было, а письмо следовало отправить обязательно. Гасилов заключил последнее слово в кавычки, заодно расставил знаки препинания и проверил, нет ли орфографических ошибок. Открытка получилась суровой и мужественной. Теперь ее вполне можно было опустить в почтовый ящик.
После отбоя лагерь долго не мог угомониться. В палатках обсуждали события дня, рассказывали разные истории. То там, то здесь взрывались раскаты хохота. Хорошо еще, что палатки были сшиты из толстого брезента, способного противостоять штормам.
Во втором взводе особенной популярностью пользовался Петька Шлыков. Совсем не верилось, что он пришел в спецшколу несколько дней назад. Шлыков оказался тертым парнем, который бывал во всяких переделках. Особенно лихо он знакомился с девушками, обращаясь с ними по принципу: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Самые отменные красавицы не могли устоять перед Шлыковым. Вот что значит опытный человек.
Петька рассказывал одну историю за другой. Его слушали с живейшим интересом. Как же иначе, ведь остальные тоже хотели стать неотразимыми кавалерами, но пока имели в активе два-три случайных поцелуя. Из всей палатки только один Донченко попробовал сомневаться в реальности некоторых ситуаций.
— Что ты в этом понимаешь? — снисходительно спросил его Шлыков. — Раз не верите, все! Буду молчать.
На Антона дружно зашикали. Донченко был командиром отделения и старшиной палатки. Днем его распоряжения принимались без пререканий. Но сейчас, когда все лежали по койкам, вступала в права своеобразная демократия: «Не любо — не слушай, а врать не мешай». Петька поломался для порядка, но, убедившись, что остальная аудитория настроена более чем благожелательно, вновь стал просвещать. Начав с интимного шепота, Шлыков постепенно увлекся и перешел на полный голос. Его красноречию способствовало то обстоятельство, что среди слушателей не было Раймонда Тырвы, который разместился в соседней палатке. Помощник командира взвода, несомненно, начал бы вмешиваться и уточнять детали. Остальные ребята, менее информированные о подробностях Петькиной биографии, лишь хихикали, создавая благоприятную атмосферу для воспоминаний.
И надо же было случиться, что Шлыкова все же прервали на самом интересном месте. В тугое полотно палатки кто-то сильно постучал.
— Кто там шляется? — рассердился Петька.
Тогда полог палатки откинулся, и в щель просунулась голова.
— Очень инте'есно, — заметила голова, и все сразу замерли под одеялами. В лагере картавил только один человек, Ростислав Васильевич Оль. — С кем я только что беседовал? — спросил командир роты.
Сохранять инкогнито было бессмысленно. Петька сообразил это сразу. Он вскочил и вытянулся около койки, приложив руки к трусам.
— Еще один воп'ос, — продолжал Оль. — У кого из п'исутствующих есть, ну, скажем, сест'ы?
В темноте явственно слышался зуд одинокого комара и разносилось глубокое дыхание спящих.
— Поп'обуйте подставить своих сеете', — посоветовал Оль, — на месте знакомых ученика Шлыкова.
Представить такое было совершенно невозможно, да и некому. Палатка погрузилась в глубокий сон и ответила командиру роты легким похрапыванием.
— Ложитесь, Шлыков, — разрешил Ростислав Васильевич. — Завт'а погово'им.
ГЛАВА 24. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ТАКТА
В лагере спецшколы вовсю развернулась подготовка к физкультурному параду. Разучивали вольные упражнения с веслами, которые предстояло показывать в июле на площади Урицкого. Дима Майдан не понимал, почему они называются «вольными». Триста пятьдесят человек размахивали под музыку тяжелыми палками. Движения отрабатывались до автоматизма и полной синхронности на двадцать четыре такта. В конце упражнений лопасть «превращалась» в приклад, весла-винтовки брались на руку, две роты смыкали ряды и грозно маршировали мимо трибун, уступая площадь другим физкультурникам.
Со стороны это должно было выглядеть красиво, но какой-либо недотепа, проявив вольность, мог начисто испортить все впечатление. Поэтому преподаватель физкультуры Ростислав Васильевич Оль тренировал «спецов» поротно и повзводно, в часы занятий и в выходной день. Он пользовался хорошей погодой, которая наконец пришла на смену затяжным дождям.
Тренировались на ровной лужайке неподалеку от лагеря. Это была не совсем лужайка, а заросшая травой крыша подземного бензохранилища. Замаскированная кустарником колонка со счетчиками и шлангами свидетельствовала о том, что прежние хозяева острова немало потрудились над тем, чтобы превратить его в крепость.
В воскресенье, в послеобеденное свободное время Димка решил заняться исследованием остатков вражеской обороны. Он подозревал, что в окрестностях лагеря можно обнаружить вещи поинтереснее финской пуговицы, которой владел Гасилов. Майдан, Гасилов и Ковров заранее сговорились улизнуть для тайной рекогносцировки. Майдан пригласил еще и Леку Бархатова в качестве консультанта. Имелось в виду, что сын полковника должен лучше остальных «спецов» разбираться в сухопутных крепостных сооружениях. К разведчикам собирался присоединиться еще и Петька Шлыков. Но на его голову обрушились крупные неприятности.
Утром Шлыкова вывели из строя. Командир роты конспективно изложил содержание ночной беседы в палатке и под общее веселье вкатил рассказчику два наряда вне очереди. Вместо воскресной прогулки Шлыкова заставили наводить чистоту в отхожем месте казармы, которое, вероятно, не функционировало со дня изгнания с острова шюцкоровцев.
— Не буду здесь прибираться!
— Будешь, — успокоил его Раймонд Тырва, который как помощник дежурного по лагерю схлопотал для приятеля эту работенку.
— Какой ты друг, если в душу гадишь!
— У тебя не душа, а гальюн, — возразил Раймонд. — Так что здесь все правильно.
Шлыков пробовал еще спорить, но Тырва предупредил дальнейшие возражения.
— Учти, стенки у палаток всего лишь брезентовые. Я тоже слышал твои воспоминания. До единого слова.
После этого Петька моментально притих и взялся за швабру. Пока он повторял один из «подвигов Геракла», разведчики во главе с Майданом обнаружили в лесу узкоколейную железную дорогу, которая уводила в бетонированный каземат.
— Здесь склад боеприпасов, — определил «эксперт» Бархатов.
Ленины слова подтвердились немедленно. Димка увидел в кустах вагонетку, а Гасилов нашел неподалеку связку длинных зеленовато-бурых макарон, обшитых полуистлевшей тканью. Макаронины были толщиной с палец и пахли целлулоидом.
— Заряд из бездымного пороха, — догадался Бархатов.
Вот интересно. Кто мог подумать, что такой порох делают в виде макарон? Связку моментально распотрошили и честно поделили на четверых. Гена Ковров принялся фехтовать с Димкой гибкими макаронинами. Только они оказались непрочными и ломались при каждом ударе.
— Подожжем, а? — предложил Генка.
Все согласились, что исследовать находку необходимо.
Ковров полез за спичками и вытащил из кармана, кроме них, пачку папирос «Красная звезда».
— Продолжаешь курить? — ужаснулся Аркашка. Кто же мог позабыть, как зимой Коврова едва не исключили за это из спецшколы.
— А чего там, — засмеялся довольный Генка, — Здесь все равно не засекут.
— Погоди. Порох штука опасная, — предупредил Бархатов.
— Не дрейфь, — успокоил его Ковров. — Порох не взрывается.
Однако меры предосторожности все же следовало принять. Небольшой обломок макаронины положили на дно облицованной камнем ямы, где раньше располагались пушки береговой батареи. Генка поднес спичку, и порох вспыхнул ярким пламенем. Он горел как кинопленка. Это было любопытно, но не особенно. Вот когда Геннадий попробовал засмолить торец макаронины тлеющей папиросой, получилось здорово. Макаронина взвизгнула и, выплюнув изнутри соломенный факел, унеслась в поднебесье.
