Юрий Яковлев - Первая Бастилия
И он посмотрел на слушателей, как бы спрашивая: прочитать или не надо? И по тому одобрительному гулу, который прошел по комнате, почувствовал: надо.
Он расстегнул куртку и достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги. Развернул его. Разгладил рукой и стал читать:
— «Я могу отнести к своей ранней молодости то смутное чувство недовольства общим строем, которое, все более и более проникая в сознание, привело меня к убеждениям, которые руководили мною в настоящем случае. Но только после изучения общественных и экономических наук это убеждение в ненормальности существующего строя вполне во мне укрепилось, и смутные мечтания о свободе, равенстве и братстве вылились для меня в строго научные и именно социалистические формы. Я понял, что изменение общественного строя не только возможно, но даже неизбежно».
Володя сделал паузу и посмотрел на слушателей. Перед его глазами возникли сосредоточенные лица молодых людей. Он увидел Дашу — она забыла, что перед ней альбом, где она делала набросок. Увидел хозяина, Андрея, — он слушал его, склонив голову набок и скрестив руки на груди. Володя увидел взволнованное, как ему показалось, испуганное лицо Старикова. Стариков нервным движением протирал очки, а потом тихо, на цыпочках, подошел к двери, чтобы убедиться, что никто не подслушивает.
Володя снова поднес к глазам бумажку и продолжал чтение:
— «Есть только один правильный путь развития, — это путь слова и печати, научной печатной пропаганды, потому что всякое изменение общественного строя является как результат изменения сознания в обществе... При отношении правительства к умственной жизни, которое у нас существует, невозможна не только социалистическая пропаганда, но даже общекультурная...»
Чем дальше Володя читал речь брата, тем глубже проникал в существо его мыслей, и ему начинало казаться, что это не он читает речь Саши, а брат сам повторяет свою речь и собравшиеся слышат не его голос, а голос брата:
— «Наша интеллигенция настолько слаба физически и не организована, что в настоящее время не может вступать в открытую борьбу и только в террористической форме может защищать свое право на мысль и на интеллектуальное участие в общественной жизни. Террор есть та форма борьбы, которая создана XIX столетием, есть та единственная форма защиты, к которой может прибегнуть меньшинство, сильное только духовной силой и сознанием своей правоты против сознания физической силы большинства... Русское общество как раз в таких условиях, что только в таких поединках с правительством оно может защищать свои права... Конечно, террор не есть организованное орудие борьбы интеллигенции. Это есть лишь стихийная форма...»
Нет, Володя не был безучастным чтецом речи брата. И было заметно, что вначале он читал убежденно и горячо, выражая этим самым свое единомыслие с братом. Но слова о терроре настораживали его, он не принимал их.
Незаметно для себя Володя опустил листок с речью, но он продолжал читать речь брата, так как, оказывается, знал ее наизусть:
— «Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело... Таких людей нельзя запугать чем-нибудь... Если мне удалось доказать, что террор есть естественный продукт существующего строя, то он будет продолжаться...»
Володя вдруг остановился: им овладело сомнение. Это сомнение было настолько велико, что он уже не вернулся к прерванной речи брата, а стал говорить о суде:
— На суде Сашу спросили: «Почему вы не бежали за границу?» «Я не хотел бежать, — ответил брат, — я хотел лучше умереть за свою родину».
Нет, он не просто рассказывал о брате. Сам не замечая того, Володя признавался в своей трогательной, восторженной любви к брату.
И все собравшиеся увидели Александра Ульянова зрением его младшего брата, и из бойца он превратился в близкого, понятного, похожего на этого коричневоглазого юношу с рыжеватыми волосами.
Володя замолчал. В комнате было тихо. Кто-то из студентов сказал:
— Почтим память героя-революционера минутой скорбного молчания.
Все встали, стараясь как можно тише отодвигать стулья. Володя тоже встал. Он почувствовал, как начало пощипывать уголки глаз, и закусил губу, чтобы сдержать волнение. Ему казалось, что это было не молчание, а клятва, которую новые друзья дают Саше.
Неожиданно вспыхнул спор. Он начался с того, что со стула поднялся грузный бородатый человек и патетически воскликнул:
— Вот настоящие герои! Они, и только они, смогут перекроить российскую жизнь!
Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, но тут из правого угла послышался глуховатый твердый голос.
— Ничего они не смогут, — говорил худощавый молодой человек. Черные, слегка вьющиеся волосы то и дело спадали на белый лоб. Серые, холодные глаза смотрели на бородатого, который пожимал плечами и оглядывался по сторонам, ища поддержки.
— Они отдали жизнь за народ, а вы?! — выкрикнул бородатый.
Молодой человек перевел взгляд на Володю, и его глуховатый голос снова зазвучал в комнате:
— Им действительно нельзя отказать в мужестве.
— Вот, вот! — подхватил бородач, но молодой человек снова пошел в атаку:
— Борода народников вышла из моды. Теперь в моде борода Маркса! Надо готовить рабочих к революции.
Тут чернобородый взмахнул рукой и почти выкрикнул:
— Рабочих! Где они, рабочие? Кто они? Те же крестьяне, только вываренные в фабричном котле. Безграмотные, темные... Они, что ли, будут революцию делать?
— Они! — твердо отрубил худощавый юноша.
Сперва он вызывал у Володи раздражение, неприязнь. Но постепенно интерес к этому острому молодому человеку поборол чувство неприязни. Володя внимательно слушал его речь.
— Они! — повторил худощавый и, не дав бородатому ответить, стал развивать свою мысль: — Капитализм вступил на русскую землю, и его ничем не остановишь. Весь вопрос в том, кто скорее окрепнет: капитализм или его могильщик — пролетариат.
— Вот, вот! — оживился бородатый. — Еще вопрос!
Володя подошел ближе к бледнолицему спорщику, чей глуховатый голос звучал теперь уверенней и звонче, а слова попадали точно в цель. Казалось, он схватил своего противника за бороду и не отпускает, заставляя выслушать себя.
— Кто он? — шепотом спросил Володя у Поденщикова.
И тот, наклонившись к Володиному уху, ответил:
— Это Лазарь Богораз. Недавно приехал из Таганрога. Очень интересный человек. А тот бородатый — бывший народник.
Бородатый нервничал:
— А что прикажете делать революционно настроенной интеллигенции, потерявшей в борьбе лучших сынов? — спросил он, надвигаясь на Богораза.
— Заниматься пропагандой. Учить рабочих грамоте! — отрубил Богораз.
— Грамоте?! — воскликнул бородач. — Аз, буки, веди...
— Этой грамоте их и без вас поп научит. Я говорю о другой грамоте. О грамоте революционной!
— Это утопия! — замахал руками народник.
— Это реализм, — отрубил Богораз. — Вы увидите, какой могучей силой станет класс рабочих через десяток лет. Так помогите ему стать силой.
Володя стоял у стены, не спуская глаз с Богораза. Все, что говорил этот сильный человек, было полно нового, влекущего смысла, открывало новые горизонты жизни. Грузный народник вытирал со лба капельки пота. Он уже не спорил, а отбивался и напоминал Володе обиженного боярина, которому по петровскому указу собирались насильно отрезать бороду.
Грамота революции. Борода Маркса. Класс рабочих.
Володя шел по темным пустынным улицам, размахивая руками, не глядя под ноги. Все пружинки и колесики его мыслей пришли в движение.
Грамота революции... Борода Маркса...
Володя вспомнил, как в прошлом году, после отъезда Саши, он с товарищем принялся переводить Маркса с немецкого языка. Работа двигалась медленно. Многие слова были непонятны не только на немецком, но и на русском-то языке. Друзья-гимназисты перевели две странички и забросили работу.
Какое непростительное легкомыслие и малодушие! Ведь за минувший год можно было одолеть пухлый том «К критике политической экономии». Как бы он ни был труден! Теперь придется наверстывать.
Володя был погружен в свои мысли и не заметил, как рядом с ним очутилась его новая знакомая — Даша. Она стучала каблучками по камням тротуара. Володя замедлил шаг.
— Володя... извините, — заговорила девушка, — я хотела вам показать набросок.
Даша взяла Володю за руку и подвела к ближайшему фонарю. Потом она раскрыла планшет, и достала оттуда лист бумаги, и протянула Володе.
— Похож?
Володя взял в руки лист и увидел свой портрет, сделанный карандашом.
— На меня?..
— Да нет, — отозвалась Даша, — похож на Александра Ульянова?
Володя покачал головой.
