Юрий Яковлев - Первая Бастилия
С этими словами Володя влетел в дом. Он забыл о солидности, о замкнутости. Глаза его горели, а губы боролись с улыбкой, которая вот-вот должна была победить.
— Кто сказал про тринадцатое число?
Домашние почувствовали, что вернулся прежний Володя — веселый, шаловливый, добродушно-насмешливый.
— Приняли? — Мама подошла к сыну и прижала к себе его голову. — Слава богу!
К Володе подскочил Митя:
— Господин студент, предъявите билет.
Володя достал картонную книжку и театральным жестом протянул младшему брату. И все семейство принялось рассматривать этот бесценный документ.
Маняша была сконфужена, вспоминая свое утреннее предостережение. И, заметив это, Володя подошел к младшей сестре и, уже не сдерживая улыбки, сказал:
— Так кто сказал про тринадцатое число? — И поцеловал сестру.
Надо уметь радоваться! Во что бы то ни стало. Иначе не проживешь, иначе впадешь в уныние и опустишься.
В этот день в доме Ульяновых был праздник. Играл старый симбирский рояль. Все пели любимые песенки детства. И Володе казалось, что он снова очутился в доме с антресолями на Московской улице.
Третья глава
В Симбирске Володя каждый день видел Волгу. Она была такой же частью его мира, как небо, как трава, как снег. Волга никуда не уходила, она всегда была рядом. В Казани Володе реже случалось бывать на Волге. Но чувство родной реки не изменило ему, и в замысловатых лабиринтах казанских улиц он всегда безошибочно определял, где Волга. Словно был у него такой особый компас, который острием стрелки тянулся к большой, сильной воде.
Когда поднимался ветер, Володя представлял себе, как по речной глади движутся быстрые морщинки. Когда барабанил дождь, он мысленно видел на воде бесчисленные круги, словно выведенные циркулем. Тусклые огоньки бакенов, караваны бурлаков, ослепительные блики плесов...
Еще в гимназические годы, глядя на волжские дали, Володя предавался мыслям. Его пытливый, не знающий отдыха ум старался проникнуть в глубь явлений, он все искал ответ на вопрос, почему одни люди живут в роскоши, а другие влачат жалкое существование. В чем корень зла? Как бороться с этим злом?
Не может человек быть счастлив, если тысячи окружающих его людей глубоко несчастны. Нет, не может! Это остро чувствовал Володя, и вся его жизнь преломлялась сквозь призму этого чувства.
Как жаль, что из окон университета не видна Волга! Но ее можно чувствовать памятью, воображением. Она придает силы и открывает простор мыслям. Волга — река детства, река свободы.
Во время занятий в здании университета стояла строгая академическая тишина. Но стоило прозвенеть звонку, как лестница, коридоры, курилки заполнялись плотным гулом голосов, топотом ботинок, смехом. Уставшие от продолжительного сидения и от монотонных голосов лекторов, студенты ходили по коридорам, размахивали руками и давали волю своим голосам. А форменные куртки делали их похожими друг на друга. Володе все было в новинку, и он какое-то время не думал ни о чем, кроме лекций, расписаний и множества других вещей, которые для новичка кажутся необыкновенно важными и значительными, а для «старичков» давно утратили интерес.
Володя стоял в стороне и наблюдал за шумным круговоротом студентов. Он вообще трудно сходился с незнакомыми людьми. Боялся быть навязчивым и предпочитал держаться в стороне.
Володя не заметил, что несколько студентов наблюдают за ним, и один из них, высокий, в серебряных очках, спросил своего соседа:
— Ты точно знаешь, что это он?
При этом он кивнул в сторону Володи.
— Это он, — подтвердил сосед.
Тогда высокий студент отделился от своего кружка и решительно зашагал к Володе.
— Вы Ульянов? — спросил он Володю, глядя поверх очков серыми настороженными глазами.
— Да, — отозвался Володя.
— Кем вы доводитесь Александру Ульянову?
— Родным братом.
— Очень хорошо, — сказал студент, видимо, отвечая своим мыслям. — Вас как зовут?
— Владимиром.
— А я — Николай Стариков.
Незнакомый студент протянул большую, сильную руку и сжал Володину ладонь, как в клешне. Он был на голову выше Володи и года на четыре старше. Но Володя заметил, что новый знакомый старается скрыть свое превосходство и говорит с ним, как с равным.
— У нас тут есть небольшое общество... студентов, — снова заговорил Николай. — Так вот, не согласились бы вы рассказать о своем брате?
— Мне трудно говорить о брате, — ответил Володя и опустил голову.
— Простите, я, право, не подумал о том.
Николай медленно повернулся и хотел было отойти, но Володя удержал его за рукав.
— Подождите.
Может быть, в этом «небольшом обществе» он-то как раз и встретит товарищей и единомышленников? Он сказал:
— Я согласен.
— Тогда приходите сегодня в Латинский квартал. В лавку Андрея Поденщикова. В семь часов.
Володя не знал, где в Казани находится Латинский квартал и какое отношение к рассказу о брате имеет лавка какого-то Поденщикова. Но он постеснялся расспрашивать. Он сказал:
— Приду. Ровно в семь.
— Дело! — сказал Николай и зашагал прочь по длинному коридору.
Когда Володя вошел в лавку Поденщикова, часы за прилавком начали отбивать время. Володя осмотрелся. Лавка ничем не отличалась от сотен подобных бедных заведений, где можно купить фунт колбасы и пузырек химических чернил, кусок мыла и восковую свечу. За прилавком этой обычной лавки стоял обычный приказчик, который каждого вошедшего встречает вопросительным взглядом: что вам угодно?
Володя вошел в лавку и, не зная, что делать дальше, принялся рассматривать товары.
Тогда стоявший за прилавком спросил:
— Что вам угодно, господин студент?
Этот вопрос усилил Володино смущение, и он ответил первое, что ему пришло в голову:
— Будьте любезны... будьте любезны... Мне полфунта монпансье.
— С удовольствием, — отозвался приказчик и, вооружившись лабазным совком, принялся насыпать в кулек разноцветные леденцы.
Потом он взвесил и протянул Володе покупку. Володя полез в карман за деньгами. Он рассчитался бы и вышел на улицу, если бы продавец не спросил:
— Простите, вы, часом, не Ульянов?
— Ульянов!
Человек за прилавком улыбнулся. Улыбка медленно распространялась по его лицу, глаза заблестели добродушной радостью, а зубы сверкнули ровной белой полоской.
— Так вот вы какой... молоденький!
Приказчик высыпал свешенное монпансье обратно в ящик, и леденцы застучали, как морские камушки.
— А я — Поденщиков. Очень рад с вами познакомиться. Ну идемте, идемте!
Он приподнял, как шлагбаум, прилавок и пропустил Володю. Затем отворил дверь, ведущую во внутреннее помещение.
— Кто это? — спросили из комнаты.
— Брат Ульянова, — коротко ответил Поденщиков, слегка подталкивая Володю в плечо.
Володя обратил внимание, что слова «брат Ульянова» Поденщиков произнес, как пароль.
Володя вошел в комнату, поклонился и почувствовал, как у него горят уши. В комнате было много народу. Некоторые сидели вдвоем на одном стуле. На столе, сверкая медными доспехами, стоял самовар. Самовар был большой — ведра на полтора — и вытянутый. Он был похож на Дон-Кихота, а стоящий рядом пузатый чайник с заваркой — на Санчо Панса.
Люди, собравшиеся вокруг самовара, были молоды. На большинстве из них блестели пуговицы форменных студенческих курток. Они смотрели на Володю со снисходительным любопытством, при этом курили, прихлебывали горячий чай и бренчали ложками, размешивая сахар. Их независимый вид как бы подчеркивал, что Володя — новичок и еще не известно, станет ли он в этом обществе своим человеком.
Володя, вероятно, так и стоял бы на пороге, если бы Поденщиков не продолжал тихонько подталкивать его вперед к свободному стулу.
Он наклонился к Володе и тихо сказал:
— Как ваше имя?
На его лице начала загораться улыбка. На этот раз виноватая.
— Володя... То есть Владимир, — ответил Володя, и уши его запылали еще сильней.
— Владимир Ульянов, — громко произнес Поденщиков.
Над столом висела керосиновая лампа под зеленым абажуром. Свет лампы падал Володе в лицо и мешал ему рассмотреть собравшихся. Володя видел только хозяина дома, продолжавшего улыбаться. Теперь его улыбка подбадривала Володю.
Со стула поднялась девушка. Она смотрела на Володю восторженно, полураскрыв пухлый рот. В руке у нее были альбом и карандаш, который она сжимала изо всех сил.
— Это наша художница Даша, — представил девушку Поденщиков.
В комнате было тихо. Не скрипели стулья. Не бренчали в стаканах чайные ложки. Никто не перешептывался и не покашливал. Внимание подогревало Володю, он почувствовал себя увереннее, и его мягкое, картавое «эр», как шарик, перекатывалось со слова на слово.
— У меня есть запись речи, которую брат произнес на суде. Речь записана со слов матери... Я могу прочесть.
