Юрий Яковлев - Первая Бастилия
Обзор книги Юрий Яковлев - Первая Бастилия
Юрий Яковлев
Первая Бастилия
Повесть
...большое счастье выпадает на долю тех, которые еще в ранней молодости находят самих себя и свои основные целевые устремления. Не в этом ли вообще и заключается главная удача жизни? Если это так, то такая удача выпала на долю Владимира Ильича в полной мере.
Г. КржижановскийПервая глава
В жаркий июньский день 1887 года семья Ульяновых навсегда покидала родной Симбирск.
Из ворот мягко выкатила тяжелая телега и загремела, запрыгала по лобастым булыжникам Московской улицы. На телеге стояло два ребристых сундука с медными выпуклыми заклепками, как на лошадиной сбруе. Рядом лежали пухлые кожаные саквояжи и яркий портплед в крупную шотландскую клетку. На этом фундаменте держалось множество узлов, пакетов, связок книг. Все это придавало возу вид кочевой кибитки. И трудно было себе представить, что под этой пестрой оболочкой скрываются самые обычные домашние вещи.
Телега покатила по середине мостовой, и вся семья двинулась за ней в молчаливом согласии.
Впереди шла мать. Черное траурное платье и откинутая на плечи черная кружевная накидка сильно оттеняли ее бледное лицо и рано поседевшие волосы. Рядом с ней шла младшая дочка — Маняша. Глаза девочки были широко раскрыты, и на ее лице написано скорее удивление, чем грусть. Она держалась за мать и все время оглядывалась, словно хотела убедиться, стоит ли на месте старый дом с мезонином или его уже нет.
За ними в белой матроске с голубым воротником шагал маленький Митя. Он не оглядывался. Он смотрел вперед в нетерпеливом предчувствии перемен, которые ждали впереди всю семью. Средняя сестра, Оля, шла, положив руку на плечо брату. Ее глаза были красны от недавних слез, и она крепче сжимала губы, чтобы не расплакаться снова.
Последним шел Володя. Отойдя на несколько шагов от ворот, он остановился и долгое время не сводил глаз со старого дома.
В последний раз рассматривал он старые вязы с мясистой, прохладной зеленью, непривычно закрытые летом окна и так же непривычно распахнутые ворота.
За последнее время Володя вытянулся и похудел. Его выпуклый лоб стал круче, скулы проступили острее, а светло-коричневые глаза немного сузились. И только веснушки, сбегающие с носа на щеки, и рыжие, не очень-то послушно лежащие волосы были прежними, как в детстве.
Некоторое время Володя стоял перед домом, зрением памяти проникая внутрь, за старые, родные стены. Потом он решительно повернулся и зашагал к своим.
Теперь он шел рядом с телегой и смотрел на неповоротливое скрипучее колесо. Окаменевшая грязь прилипла к спицам. Стальной обод плохо держался и дребезжал. Колесо вращалось медленно и тяжело. И все же это было движение вперед.
Володя слышал, как Маняша спросила маму:
— Мамочка, мы никогда сюда не вернемся?
Слышал, как мама ответила:
— Никогда.
И, как бы подтверждая это «никогда», колесо катилось все дальше и дальше.
Колесо телеги проводило Володю и его семью до пристани. Но там движение не остановилось — на смену неторопливому грязному сухопутному колесу пришло другое — большое, сверкающее водяными брызгами и окутанное паром колесо парохода.
Движение. Движение. Движение.
Это чувство возникло у Володи на пароходе, увозящем его из Симбирска. Володя следил за вращением колеса, и ему начинало казаться, что пароход стоит на месте, а огромная земля со свеже-зелеными лугами и рощами, с вышками колоколен и дымками труб плывет навстречу, приводимая в движение этой ступенчатой влажной шестерней. Володя не мог оторвать взгляда от колеса, он испытывал на себе магическую, притягательную силу движения. Нет, это колесо приводит в движение не только землю, но и его жизнь, оно несет его навстречу новым испытаниям, новым переменам.
Неожиданно Володя вспомнил залитый мартовским солнцем каток. Это был не тот привычный зимний каток, когда клубы пара вырываются из дверей «теплушки» и возникают от дыхания катающихся. Лед был изрезан, а посреди поля стояли лужи. Каток доживал свои последние дни.
Напрасно высоченный дворник, размахивая метлой, кричал:
— Господа гимназисты, каток закрыт! Извольте удалиться! Лед тает!
Его голос тонул в смехе, крике, шуршании коньков. «Господа гимназисты» получали от уходящей зимы свою последнюю дань.
Володя скользил по самой кромке ледяного поля. Он был без шапки, а коньки его мчались, как две выпущенные из лука стрелы.
Неожиданно кто-то окликнул его:
— Володя!
Неловко скользя на подошвах, к нему спешил его гимназический товарищ Андреев. Он так нескладно балансировал руками, что Володя готов был рассмеяться, но, заметив, что лицо друга озабоченно, сдержался.
— Володя, — прерывисто дыша, заговорил Андреев, — тебя разыскивает Вера Васильевна... по очень важному делу.
— По какому делу?
Андреев молча опустил глаза.
— По какому делу?!
Всю дорогу к дому Веры Васильевны Кашкадамовой Володя бежал. Он строил догадки и тут же отвергал их одну за другой. А жилка стучала в висок все сильнее, сильнее.
— Крепись, — сказала Вера Васильевна и протянула Володе письмо.
Володя стоял, прислонясь к стенке, а его глаза перебегали со строки на строку, торопясь добраться до главного.
«Сообщите осторожно Марии Александровне Ульяновой — дочь Анна и сын Александр арестованы, — читал Володя, и глаза его болезненно щурились. — Говорят, Александр замешан в заговоре против жизни государя...»
Володя растерянно посмотрел на Веру Васильевну, потом снова на письмо.
— Володюшка, ты должен подготовить маму, — сказала она.
Володина рука опустилась, словно устала держать тяжесть.
— А ведь дело-то серьезное, — задумчиво, будто самому себе, сказал Володя. — Может плохо кончиться для Саши.
Но в ту минуту даже его трезвый, проницательный ум не мог предположить, какие трагические события последуют за этим тревожным сигналом из Петербурга.
Движение. Движение. Движение.
Пароходное колесо работает в полную силу. Широкие плицы выплывают из-под воды, словно поднимаются из прошлого, принося с собой прожитое и пережитое. И медный гудок поет громко, обливаясь горячим потом.
...Володя стоял над обрывом и наблюдал за полетом стрижей. Быстрые, как молнии, птицы то стремительно падали вниз, то взлетали легко и упруго, словно хотели распороть своими длинными острыми крыльями белые, похожие на перины облака.
Володины глаза были полны слез. И он сжимал кулаки, чтобы удержать слезы, которые наворачивались на глаза и делали мутными волжские дали.
Он комкал в руке свежий номер газеты, где черствыми, казенными словами сообщалось, что приговор Особого Присутствия Правительствующего Сената о смертной казни через повешение над осужденными Генераловым, Андреюшкиным, Осипановым, Шевыревым и Ульяновым приведен в исполнение 8-го сего мая 1887 года.
Нет, эти строки были оттиснуты не простой типографской краской, а кровью брата и его товарищей! И газета жгла руку, как раскаленная.
— Убить такого человека!.. Душители! — тихо шептали его пересохшие губы.
Слабый огонек надежды, который до последнего часа теплился в сознании Володи, был погашен порывом этой бури. Что теперь делать? Как жить? Устоять. Не дать раздавить себя горю. Скрепить сердце. Володя чувствовал, как отчаяние и боль перерастают в решимость, как опущенные руки сжимаются в кулаки, а сердце отстукивает одно простое и грозное слово:
— Бороться!
И это слово принимало на себя заряд его боли и гнева.
Говорят, что стрижи, опустившись на землю, не могут взлететь. Они путаются в своих длинных стреловидных крыльях, ударяют ими о землю и не могут оторваться от нее. Полет стрижа начинается с падения, а для того, чтобы упасть, нужен обрыв. Что с тобой? Может быть, ты, как стриж, не можешь взлететь, хотя у тебя есть крылья и твоим крыльям не терпится ударить по встречному ветру?
Стоя у поручней, Володя наблюдал за Митей, который в своей матросской рубашке прекрасно чувствовал себя на пароходе. Он носился по палубе, пропадал в машинном отделении и появлялся снова с перемазанными руками и с пятном машинного масла на лбу.
Мария Александровна с дочерьми сидела в стороне. Маняша прижалась к маминому плечу и притихла, а Оля сидела прямая, неподвижная и хмуро, исподлобья смотрела на воду.
Сейчас Володя не отрывал взгляда от матери. Он всматривался в ее лицо и впервые открывал в нем неуловимые черточки мужества и силы.
Он вспомнил, как мама вернулась домой после казни Саши. Молча вошла в дом в черном платье, в тяжелом черном платке. Ее слегка покачивало, словно весь путь от столицы до Симбирска она проделала пешком. Она вошла в гостиную. Немного задержалась и отворила дверь в кабинет отца. Казалось, она не была в доме целую вечность и теперь смотрит на стены с каким-то непонятным отчуждением. Она подошла к отцовскому креслу, погладила высокую спинку рукой и присела на самый край, словно для того, чтобы перевести дух и двинуться дальше. Она уперлась локтями в колени и закрыла лицо ладонями.
