Сергей Снегов - Вариант Пинегина
— Иван Лукьяныч, картошка поспела! — крикнул Василий Степанович.
Пинегин присел возле завхоза. Василий Степанович вытаскивал прямо из жара картофелины, перебрасывал их с ладони на ладонь и кидал на газету. Пинегин залюбовался его движениями. Все, что ни делал этот невысокий крепкий человек, было красиво особой красотой осмысленности: ни одного лишнего движения, ни одного лишнего звука. Давняя дружба связывала Пинегина с его шофером. В первый послевоенный год Василий Степанович, работая на торговой базе, попался на «левой операции», «заработал» срок и был отправлен на Север. Пинегин взял его к себе еще заключенным и с тех пор не расставался с ним. Освободившись, Василий Степанович осел в Заполярье, завел семью, жил скромно и тихо, ничто не напоминало в нем прежнего мастера «левых операций».
— Как дорога? — спросил Пинегин, сдирая с картофелины румяную корку и отправляя ее в рот.
Василий Степанович ответил коротко:
— Дорога по-здешнему нормальная — ни к чертовой матери!
— Не горюй, Василий Степанович, лет через пять здесь пройдет шоссе, уже не на вездеходе, на велосипеде можно будет кататься.
— А к чему в этом климате кататься? Двенадцать месяцев зима, остальное — лето.
— Ну, на тебя климат не очень действует.
Предложи перебраться на материк, наверняка откажешься.
Василий Степанович возразил рассудительно:
— Да ведь почему, Иван Лукьяныч? Не климат вовсе. Зарплата здорово повышенная — раз. Условия бытовые неплохие — два. Ну, и кругом люди, само собой, очень хорошие люди, ничего не скажу — три. Вот что держит, а не эта зима с ее пургами, медведь их задери!
В разговор вступил старик завхоз:
— Не для человека эта земля. Кто здоровый, тот десяток лет здесь проскрипит. А навечно жить — заживо помирать. Картошка, к примеру, или огурчик — и те не родятся. А уж о галке или воробье не говорю — им тут ни в какую… А чем мы хуже галки? Человеку положено в других краях…
Пинегину захотелось поспорить.
— Кем положено? Богом, что ли?
— Зачем богом? Насчет бога не говорю. А вот, так сказать, природой, где свойственнее человеку или, скажем, ближе по характеру, то есть иначе, умеренная земля, чтоб она не буйствовала… Если природа чересчур себя развернет, человеку и приткнуться негде, вот так я думаю.
— Нет, не так, — сказал Пинегин. — Не так, дорогие мои! Климат — штука относительная, и значение его для человека все время меняется.
И он подробно развил свою мысль. Доисторический предок их полностью зависел от природы. Голый, он обитал на деревьях тропических лесов, ему, конечно, только и можно было жить в жарких тропиках, вся остальная земля не подходила «по климату». Потом он научился напяливать на себя шкуры зверей, это раздвинуло область его обитания. Затем открытие огня — новый огромный скачок в неизведанные, суровые земли, теперь они стали вполне пригодны для жилья. И искусство возведения жилищ, умение создавать у себя дома тот маленький, особо ему нужный климат — разве это не превратило в райский уголок множество земель, прежде казавшихся неприветливыми? Представьте нашего голого предка в лесах Подмосковья — да ему покажется, что он в ледяном аду! Даже Крым будет ему страшнее, чем нам с вами Арктика: мы отгорожены от ее морозов, тьмы и пург каменными стенами, меховой одеждой, батареями центрального отопления, лампами дневного света. Климат на земле тот же, что и тысячи лет назад, но впечатление такое, будто он с каждым годом смягчается, ибо человек меньше от него зависит. Земля чем дальше, тем удобней становится для жилья — таков закон развития человечества. И мы, завоевывая одну дикую область за другой, только осуществляем этот замечательный закон. Особенно типичен он для нас, жителей социалистического общества, — никогда еще человек не продвигался так быстро в отдаленные уголки природы. Вам не нравится этот унылый край с его карликовыми деревьями и голыми скалами? Подождите, скоро здесь вознесутся каменные здания, в каждой квартире приемник, телевизор, ванна, рядом магазины, кино, библиотеки, под боком совхоз с теплицами, где круглый год свежие огурцы и лук, на улицах автобусы и такси — чем же будет грозен этот климат? Да, конечно, галке и тогда придется нелегко, а воробью тем паче. Но здоровые люди, живущие культурной жизнью, даже не заметят, что обходятся без воробьев и галок.
Василий Степанович не раз слыхал рассуждения Пинегина по разным — хозяйственным и политическим — делам. Но завхоз не подозревал, что простому разговору о том, где человеку лучше, можно придать такую широту. Сидя в кузове и отворачиваясь от ветра, завхоз восхищенно бормотал:
— Ну и подвел! Значит, к примеру, прадеду моему на Кавказе было холоднее, чем моему внуку на полюсе? Ничего не скажешь — философия!
В новой долинке, такой же унылой и неприветливой, как все в этих местах, открылся поселок: бараки, склады, мастерская. Это были постройки стационарной геологической партии, разведывавшей угольное месторождение речки Имарги — будущую угольную базу комбината.
7
Возвратившись из поездки на Имаргу, Пинегин приказал секретарю записать Шелепу на вечерний прием. Вечер Пинегин выбрал, чтоб не мешали посетители.
В назначенное время Шелепа сидел в приемной, дожидаясь вызова. Пинегин увидел его в открытую дверь и крикнул:
— Входи, входи, чего там!
Сразу начать разговор все же не удалось: в кабинете сидели Сланцев и работники аппарата со срочными делами. Закончив с ними, Пинегин обратился к Шелепе:
— Ну, рассказывай, что ты за революцию в металлургии замыслил?
Шелепа был красен и возбужден, голос его дрожал. Пинегин не удивился — кроме непосредственных помощников, общавшихся с ним каждый день, все посетители обычно волновались, это было важное событие — прием у начальника комбината, каждый понимал, что в результате, может быть, пятиминутной беседы произойдут события, меняющие строй жизни, — новые задания, новая работа, увольнение, повышение.
Шелепу Пинегин знал плохо. От Вертушина Пинегин слыхал, что работник Шелепа неплохой, но характера неуживчивого. Пинегин вглядывался в лицо Шелепы, лицо ему нравилось — открытое, смелое, упрямое, — обычно такие лица бывают у людей толковых и знающих себе цену.
— Я не подозревал, что слово «революция» может звучать осуждающе, — возразил Шелепа.
Пинегин засмеялся. Ему все больше нравился этот человек. И ответил он хорошо, только так и следовало отвечать.
— Смотря какая революция, в кавычках или без. Итак, что ты имеешь против нашего варианта? Ты ведь с этим ко мне пришел?
Шелепа, торопливо доставая из папки бумаги с расчетами, стал излагать свой проект. Он говорил о прогрессе современной промышленности, о том, что ей по плечу изготовление любых машин. Пора отказаться от варварской угольно-коксовой металлургии, не допускающей полной автоматизации агрегатов! Пора искать новых, прогрессивных методов переработки руд — вот чего он хочет. Надо написать в Госплан бумажку посолиднее, может, и в ЦК, пусть вынесут второе решение по реконструкции комбината, а там засесть за разработку нового проекта. Еще одно преимущество: основная работа падет на плечи центральных заводов, а им, в Заполярье, останется немного — монтировать привезенное высокопроизводительное оборудование на освоенном пятачке, не залезая дальше в тундру.
Пинегин добродушно покачивал головой, слушая Шелепу; тому показалось, что начальник комбината соглашается с его доводами. Потом Пинегин остановил Шелепу:
— Ладно, мысль твоя ясна. Теперь послушай меня. Фразы эти насчет прогресса и прочего — газ газетных передовиц; вот будешь писать новогоднюю статью в газету, там их рассыпь пощедрее.
— Вы отрицаете прогресс в технике? — изумился Шелепа.
— Не отрицаю, а не вижу в нем нового, — веско разъяснил Пинегин. — Что-то на моей жизни не было такого года, чтобы техника шла назад. Стало быть, можно без высоких оборотов — первое. Второе еще важнее, ибо существеннее. Ты утверждаешь, что это преимущество — взвалить трудности на чужого дядю, а себе оставить работешку полегче. Ну, а мне кажется: не преимущество, а недостаток. Трудности надо преодолевать, а не спихивать на соседа. Доказал бы, что всей стране станет легче, — иное дело. Но ведь этого нет, сам утверждаешь, что другим предприятиям придется трудно, облегчение будет только у нас. Пойти на это нельзя.
Шелепа пытался возразить, Пинегин опять прервал его:
— Я слушал тебя до конца, выслушай и ты. Самое важное у нас впереди.
Теперь он перешел к тому, о чем размышлял во время поездки на Имаргу. Он раскрывал душу «Варианта Пинегина», сокровенное в нем. Нет, дело не только в том, чтобы построить еще два-три завода, прибавить десяток кварталов в городе. Задача много шире. Они отвоевали для советского человека маленький уголок дикой природы, создали своеобразное предмостное укрепление па Крайнем Севере. Надо дальше потеснить природу, возродить к жизни обширные пространства этого неисчислимо богатого и невероятно трудного края. Заводы, которые сегодня построят, лет через пятьдесят будут, возможно, не нужны: устареют или выработают рудные запасы. Но край, освоенный ими, уже никогда не возвратится к первозданной дикости. Сейчас продвижение в Заполярье является побочным результатом освоения рудных богатств, а потомки наши, может быть, в этом продвижении увидят главный наш подвиг — приходится считаться и с ними, не так ли?
