Василий Ганибесов - Старатели
Он покраснел и, видя, что она заметила это, смущенно закашлялся.
Свиридова круто повернулась и, поправляя выбившиеся из-под берета темные волосы, быстро пошла к коню. Гнедой, увидя, что она идет к нему, навострил уши и фыркнул. Свиридова тихонько свистнула ему.
С травы вскочили два старателя и поклонились Свиридовой.
— Вы что? — спросила она.
Один из старателей, широкоплечий и кривоногий, старшинка нижнего разреза Лаврентий Щаплыгин, шагнул поближе. На нем грязная, раздавленная потолками забоев кожаная фуражка без козырька. Косматые, нависшие брови. Стриженая, пока берут ножницы, опаленная солнцем борода и обкусанные, ежистые усы. Одна щека чуть толще другой: за нею горсть зеленухи — табаку страшной крепости и отвратительного запаха. От этого табаку губы старшинки в грязно-зеленой пене.
— Кхым-м, — густо откашлянул он в черный кулак. — По служебному делу, товарищ директор, — сказал он неожиданно мягким голосом и поднял на Свиридову теплые, нежно высматривающие из-под косматых бровей голубые, как небо, глаза.
— Выплюнь эту... гадость, — брезгливо сказала Свиридова.
Старшинка с готовностью, отвернувшись, сплюнул, пальцем выковырнул из-под губы разопревший табак, хотел бросить его, но подумал и осторожно спрятал в карман шаровар.
— Женат? — спросила Свиридова, хотя прекрасно знала, что Щаплыгин женат.
— Я-то? — удивившись, настороженно спросил Щаплыгин. — Как же, старуха есть.
— Жена есть? — глядя в упор, переспросила Свиридова. — А когда же ты, товарищ Щаплыгин, прекратишь безобразничать с девушками в артели?
— Что ты, товарищ директор! — воскликнул старшинка, часто моргая глазами. — С какими девушками? У нас сроду и девок-то не было.
— Не было?
— Какие же это девки, Наталь Захарыч? — усмехаясь, проговорил старшинка. — Бабы всё. И потом, позвольте высказаться, бабу этим сроду не обидишь.
Щаплыгин независимо, картинно отставил ногу, забрызганную илом, поправил на голове фуражку и, не замечая широко открытых, злых глаз Свиридовой, с увлечением продолжал:
— Баба, ежели ее не догонять, она тебе, Наталь Захарыч, сейчас же в другую артель дезертирует...
Инженер Мудрой давно уже, с досадой кусая губы, многозначительно кивал старателю, чтобы тот замолчал, но Щаплыгин не смотрел на него и не замечал его знаков.
— Значит, меня... т-тоже надо догонять? — заикаясь, спросила Свиридова. — Чтобы не убежала...
— А как же, — сказал Щаплыгин, не подумав. — То есть это... как ее, — смешался он, заметив наконец и взгляд Свиридовой и знаки инженера. — Сама подвела разговор под это.
— Я этот разговор на общее собрание подведу.
— Что ты, товарищ директор! — испуганно забормотал Щаплыгин. — Пошутил. Никаких то есть баб, даже...
— Всю артель разложил, старый развратник!..
Щаплыгин попятился, решив, что лучше уйти подальше. Но его товарищ Кузьма Левицкий, с которым Щаплыгин с утра искал директора по артельному делу, сердито зашипел:
— Черт тебя дернул с этими бабами! Раскукарекался! Всю артель провалил! Иди, пока не уехала.
Щаплыгин поправил фуражку, сдержанно кашлянул в горстку и, глядя мимо Свиридовой, шагнул к ней.
— Кхым-м! — кашлянул он еще раз для храбрости. — По служебному делу, товарищ директор. В счет «Сухой». Как мы слышали, Кешка вас ни хрена... то есть это... не слушает, то мы просим от всей артели отдать нам «Сухую». По договору. А ежели проценты какие за горноподготовительные или другие какие расходы...
— А Зверева?
— Зверева? — сбитый с речи, замялся Щаплыгин. — А его это... на наше место.
— Нет. Нельзя этого.
— Он все одно испортит всю шахту. Знаем мы его, — наступал Щаплыгин. — Самый хищник. Ни государству металлу не достанется, ни сам как следует не попользуется.
— Закон, конечно... — с досадой забормотал старшинка. — Закон — оно дело священное и неприкосновенное, известно, — мялся он, злясь на то, что дело срывается, — а кругом его все-таки ходить можно как-нибудь. А?... Товарищ директор?
Георгий Степанович, заинтересованно слушавший, склонился к Свиридовой, прошептал:
— Эти неплохо работают. Они, пожалуй, увеличили бы добычу.
Свиридова, зажмуриваясь, отрицательно покачала головою.
— А Зверев — действительно хищник, — с досадой сказал Мудрой.
— Нельзя, — твердо сказала Свиридова. — Этак мы никогда не покончим с хищничеством и не выполним плана.
— Ну так как, товарищ директор? — снова спросил Щаплыгин. — Можно надеяться?
— В крайнем случае очередь просим установить, — ввязался Кузьма Левицкий. — А то одни зарабатывают, а другие без обувки сидят, на миллиграммах. Это законно, по-вашему?
— Кешка там кондяр пьет, — с обидой сказал Щаплыгин, стараясь перехватить взгляд Свиридовой. — Может, сговоримся, товарищ директор? А?
— Я не купец и шахтами не торгую, — оборвала его Свиридова. — Идите и в рабочее время не шляйтесь. Она быстро пошла к коню.
— Сат-тана! — пробормотал Щаплыгин, замаслившимися глазами провожая Свиридову.
С Усольцевым Свиридова впервые говорила вечером. Она познакомилась с ним еще в день приезда его, но с того дня виделась лишь мельком и догадалась, что он уклоняется от встречи, чтобы самому сперва разобраться в новой для него работе.
Усольцев действительно не шел к ней из боязни, что не сумеет толком поговорить о работах прииска, который видел впервые. Не спешить — советовал ему и секретарь райкома, тоже ленинградец. «Говорить о работах и прииске тебе не буду: все равно ничего не поймешь, — с грубоватым добродушием говорил он, не скрывая радости от встречи с земляком. — Оглядись, принюхайся, посоветуйся с народом — и тогда тебе станет все ясно...»
Усольцев пришел к директору прямо с работы.
— Садитесь, — сказала Свиридова; она положила бумаги в папку, поднялась и отступила к стене, прислоняясь к ней спиной, словно встала к печке погреться. — Я почти потеряла вас. Знакомились с прииском?
— Не познакомился еще. — Усольцев засмеялся.
— А я слышу другое. Вас все уже знают, и вы всех знаете... кроме директора. — Она нерешительно улыбнулась, разглядывая ссадину на его виске, тщательно заклеенную тонкой бумагой. — Теперь вы, вероятно, хотите выслушать меня?
— Да, да, — усаживаясь удобнее, сказал он. — Вы коротенько расскажите. Теперь я пойму.
— Я думаю, — сказала она, снова осматривая его. — Прежде всего я должна сказать вам, что наша Мунга — прииск старательский, на всех объектах мы имеем пять тысяч старателей.
Свиридова помолчала, ожидая вопросов. Но Усольцев не спрашивал.
— В этом году мы должны добыть полтора миллиона граммов золота — полторы тонны. А мы этого золота, не даем. Заканчивается полугодие, а программа выполнена только на шестьдесят процентов.
Она снова замолчала. Он на секунду взглянул на нее и опустил взгляд на стол. Этот его взгляд и нетерпеливое движение подсказали ей: он боится, что она будет оправдываться...
— Денег у нас нет, — сказала Свиридова. Ей понравилось, что парторг не поморщился и не притворился сочувствующим. — Оборотные средства все вложены в разрезы и шахты. А золота, запроектированного планом, в этих разрезах и шахтах не оказалось. Хлеба у нас мало... И вообще припасы на исходе, а купить не на что...
Она отвернулась к окну и, задумчиво глядя на черные, ночные отблески стекол, тихонько похрустывала за спиною пальцами.
— Да. Не густо... Какие сейчас намерения ваши? — осторожно спросил Усольцев.
— Прежде всего мы должны добыть золото, — решительно сказала она. — Пока нет золота, мы не смеем думать ни о чем ином.
— Это, конечно, верно, — сказал он, не удовлетворенный ее ответом.
Она поняла и сказала:
— Надо брать золото с «Сухой». При этом надо взять его без замены артели. Я не могу пойти на замену. Во-первых, это не метод ликвидации саботажа и хищничества, а во-вторых... Щаплыгин тоже запьет, и золота мы не получим.
— Да, — сказал Усольцев, думая о продовольствии прииска, — хлеба, вы говорили, — сколько его еще у нас?
— Недели на две. Но с прочими продуктами совсем плохо.
— Надо спешить, — тихо сказал он.
— Да, — ответила она, не поняв его. — С чего, вы думаете, надо начать?
— С собрания коммунистов и старательского актива. Надо сказать им, что у нас ни денег, ни хлеба нет и что программа проваливается.
— И тогда они разбегутся, — сказала Свиридова, с беспокойством глядя на Усольцева.
— Я думаю: наоборот. Надо поставить их в положение хозяев. Они не убегут, нет. Мы будем успешно руководить старателями в том случае, если ничего не скроем от них... Наша партия никогда и ничего не скрывала от народа, и в этом ее сила, — добавил он тихо, убежденно.
