Михаил Аношкин - Человек ищет счастья
— С победой, танкист!
— С победой, капитан!
Углубившись в лес, построились, подсчитали потери. Недосчитались немногим больше сотни. Вахтомов оказался прав — фланги у десанта были жидкими.
Днем группа Анжерова и Рокотова сомкнулись в условленном месте. Вандышев стиснул Вахтомова в объятиях и прослезился.
* * *Последний раз Вахтомова я видел в середине июля 1941 года в Ново-Белицах, что под Гомелем, на формировочном пункте. Он привел сюда весь отряд, который повел тогда на прорыв. Шли пятнадцать суток по лесам и болотам, выдержали десятки боев с фашистами, окрепли, закалились.
В Ново-Белицах отряд расформировали — у каждого была своя воинская специальность. Вахтомов получил назначение в танковый полк снова командиром взвода. Уезжал веселый, помахав на прощанье Вандышеву и Анжерову:
— Мы еще встретимся, друзья, после победы!
— Обязательно встретимся, сынок, — тихо проговорил Вандышев, помахивая фуражкой. Но Вандышеву победу увидеть не привелось — погиб через пять дней от бомбежки. Он даже не успел написать письмо в Ставку Верховного командования, в котором хотел рассказать о подвиге Вахтомова.
Где сейчас он, этот скромный, великой души русский солдат Вахтомов?
ГРАЧ
В Лесном он появился вскоре после войны в один из вьюжных февральских дней. С ним была девочка лет пяти. Небольшой облупленный чемоданчик составлял все его пожитки.
Со станции их привезла попутная колхозная подвода. Был он чернобородый, хмурый, с затаенной печалью в глазах. У дочки глаза глядели радостно и удивленно. Увидев черноволосого приезжего, кто-то из колхозников пошутил:
— Вот и грач прилетел. Значит, весна не за горами.
Так и приклеилось это прозвище к нему.
С давних пор на окраине Лесного пустовала избушка. Когда-то жила в ней бабка-бобылка. Бабка умерла, избушка опустела, покосилась, пялилась на белый свет темными окнами. Грач на первое время поселился у старика-конюха и принялся перестраивать избушку.
Работал обычно один, уверенно и остервенело. Сельчане посматривали на молчаливого Грача с недоверием, удивлялись его ловкости и сноровке. Больше всего недоумевали оттого, что Грач ни у кого не просил помощи. Иногда люди приходили сами — принимал, их молча, предоставляя им право самим выбирать дело по вкусу.
К весне избушка родилась заново, и Грач с дочерью переселился туда. Сердобольные соседки подарили новоселам кто что смог.
Поначалу разговоров о новом человеке в селе было много. Судили по-разному. Одни рассказывали, что бежал Грач от несчастной любви: будто бросила его жена с малюткой, а сама укатила куда-то с ухажером. Другие возражали, говорили: умерла жена. Третьи уверяли, что Грач был в плену, там и нажил дочку. Вернулся из плена, стыдно было ехать в родные места, вот он и поселился в Лесном — подальше от знакомых.
Но толком никто ничего не мог сказать. С расспросами к нему обратиться не решались: молчалив был человек, хмур, боялись его пристального, полного необъяснимой печали взгляда. Глаза у него были черные, проницательные, умные: повидали, видно, много.
Отделав свою избушку, Грач пришел к старику-конюху, который приютил его в трудный момент, и без лишних слов принялся перетрясать хлев и сарайку. За неделю сделал все по-новому. Старик заикнулся было о плате, но Грач в ответ посмотрел так хмуро, что старику стало не по себе. Махнул рукой: «Ну его, сумасшедший какой-то!»
Работал Грач за троих и в колхозе: работал плотником, ремонтировал фермы. И односельчанам помогал. К тому же оказался еще хорошим чеботарем. А поскольку в колхозе своего чеботаря до этого не было, то Грачу на нехватку заказов жаловаться не приходилось. Уважали Грача за золотые руки, не любили за нелюдимость.
Тень этой нелюбви, конечно, падала и на дочь Аленку. Ругали ее «нелюдимковой дочкой». Ребятишки в игры принимали ее неохотно. Так и росла Аленка застенчивой и молчаливой.
Дочь и отца связывала глубокая взаимная привязанность. Аленка с большим нетерпением ждала отца с работы. Приходил усталый, угрюмый. Но стоило ему увидеть Аленку — разглаживались на лице морщины, веселели глаза.
Укладывая дочь спать, он садился у изголовья, клал сильную руку на ее головку и рассказывал сказки и разные небывальщины: про Ивана-царевича и серого волка, про справедливых и злых людей. Так, со сказками, Аленка и засыпала. Росла она впечатлительной, восприимчивой ко всему доброму и злому.
А когда дочь засыпала, садился Грач чеботарничать. Почти каждую ночь соседи могли видеть в завешенных окнах избушки свет. Гас он только с первыми петухами. А утром вместе со всеми Грач был уже на ногах.
Постепенно к Грачу привыкли, привыкли к его тяжелому нраву.
Прошло много лет. Уже седина проступила в черных волосах Грача, уже Аленка стала чернобровой статной девушкой, когда в селе снова заговорили об этом странном человеке.
Как-то в октябре, когда размокшую от обильных осенних дождей дорогу прихватили первые морозцы, в Лесное прикатила «Победа» и остановилась возле правления колхоза. Из нее вылез полковник в серой каракулевой папахе.
В кабинете председателя он снял папаху, положил ее на стол и пригладил рукой седые волосы. Потом спросил, поглядев вприщур на председателя:
— В вашем колхозе проживает Дмитрий Иванович Добрынин?
— Добрынин? Дмитрий Иванович? Минуточку! — председатель достал какую-то книгу, полистал ее и улыбнулся: — Нашел, товарищ полковник. Дмитрий Иванович Добрынин, 1915 года рождения, плотник, столяр и чеботарь. У нас зовут его Грачом.
— Почему же Грачом?
— Черный он: и борода черная, и голова черная, и глаза черные.
Полковник встал:
— Ведите меня к нему.
Был уже вечер. Грач только что вернулся с работы и ужинал. На стол ему подавала дочь. Оба молчали. Лишь однажды, как бы продолжая прерванный разговор, Аленка обронила:
— Это, папа, интересная книжка. Про партизан.
— Угу, — отозвался Грач, и легкая тень печали пробежала по его бородатому лицу, а рука с ложкой дрогнула.
В сенках послышался стук, приоткрылась дверь. В нее заглянул председатель.
— Можно? — спросил он.
Гости в этом доме были редкостью, но даже теперь никто им не удивился. Грач как хлебал щи, так и продолжал хлебать, только бросил через плечо:
— Не заперто!
Аленка продолжала накладывать в тарелку кашу, даже не оглянувшись. Но когда следом за председателем вошел полковник, Грач нахмурился, положил на стол ложку. Инстинктивно почувствовав изменившееся настроение отца, резко повернулась Аленка, повернулась да так и застыла с тарелкой в руках, переводя тревожный взгляд с пришельцев на отца.
Полковник прошел вперед и протянул руку Грачу.
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович.
Грач посмотрел на него исподлобья, но руку пожал, не поднимаясь из-за стола. Трудно определить, что выражал его взгляд: и недоумение, и печаль, и проблеск какой-то надежды.
— Не узнал? — улыбнулся полковник. — Присмотрись хорошенько. Я Белов.
Грач наклонил голову, опять взялся за ложку, помешал ею в тарелке и тихо ответил:
— Узнал. Из миллионов узнал бы.
Медленно, тяжело поднял голову — взгляд выражал ненависть.
Полковник отвел взгляд в сторону, как-то виновато, беспомощно улыбнулся.
— Ну, зачем приехал? — все так же тихо, сдерживая себя, проговорил Грач. — Зачем? Видишь — живу честно, никого не обижаю. Простить меня приехал — не желаю я твоего прощения. Слышишь? Не желаю! Не мешай! — вдруг яростно крикнул он и хватил кулаком по столу. Жалобно звякнула ложка. Аленка подбежала к столу, кинула на него тарелку, прижалась к отцу.
— Не надо, папа. Они уйдут, они сейчас уйдут…
Грач медленно поднялся: он был страшен в своем гневе. То, что кипело в нем много лет, казалось, огромной силой выльется наружу, и худо будет тому, кто потревожил его покой.
Председатель благоразумно попятился к двери, но полковник уходить не собирался. Он, внешне сохраняя спокойствие, расстегнул шинель, повесил на гвоздь папаху и, сев, сказал председателю:
— Вы идите, пожалуйста.
Когда дверь захлопнулась, полковник просто сказал:
— Садись, Дмитрий Иванович. Кипятиться не надо. Садись же, чудак ты человек!
Грач тяжело опустился на стул и задумался. В памяти его отчетливо всплыли далекие дни. Он тогда еще не знал, что впереди ждет его позор и унижение.
…Студентами они дружили, мечтали о будущем. Но грянула война, задымила пожарами, и два приятеля потеряли друг друга в этом страшном круговороте.
…Старший лейтенант Белов попал в плен к немцам. Его отвезли в городок на Орловщине и здесь он повстречался со своим старым приятелем Дмитрием Добрыниным.
Когда Федора Белова ввели на допрос, он огляделся — и сердце словно ножом полоснули.
