Михаил Аношкин - Человек ищет счастья
Когда Федора Белова ввели на допрос, он огляделся — и сердце словно ножом полоснули.
В статном, щеголеватом начальнике, что стоял возле стола, за которым сидел немецкий майор в пенсне, узнал Федор своего закадычного друга Митьку Добрынина. В общежитии они вместе делили последние студенческие деньги, а в трудные дни брали поденную работу. Митька хорошо чеботарил: это ремесло он перенял от отца. И вспомнилось еще Федору, как они давали друг другу кровавую клятву на верность и вечную дружбу.
Кто мог знать, что ждало их впереди? Вот он, Митька Добрынин, стоит у стола в форме немца, небрежно держится правой рукой за портупею и косит свои черные глаза на Федора, советского летчика, сбитого недавно в бою.
Белова допрашивали. Полицейский начальник был переводчиком: натаскался среди врагов, хорошо изучил немецкий язык.
Федор молчал. Его били. Он молчал и с содроганием думал о своем бывшем друге: ах, какая шкура, какая сволочь! И боялся, чтобы Митька тоже вдруг не ударил его.
И Митька ударил. Когда немецкий майор в изнеможении опустился в кресло, вот тогда Митька наотмашь ударил Федора по лицу, — и этот скользящий звонкий удар был больнее всех других, нанесенных немцами. Федор глядел на Митьку с бессильной яростью, и против воли в глазах закипали слезы.
Полицейский начальник медленно отвел в сторону свои черные хмурые глаза и непонятно было, какие страсти обуревали его пропащую душу. Следующей ночью Федор Белов бежал. Помогли полицейские, работавшие на партизан, они в ту ночь охраняли пленного. Так он очутился в партизанском отряде генерала Терентьева. С тех пор Белов дал себе клятву: на краю света, под землей или под водой, куда бы ни скрылся предатель, разыскать его и сквитаться.
Выздоровев, Федор пошел к генералу, рассказал ему все о бывшем друге и попросил дать бойцов, чтобы ночью выкрасть полицейского начальника и судить его именем народа, который он предал, именем революции, чьи святые законы он попрал. Генерал сухо выслушал Белова и отказал. Были дела поважнее. Больше того, генерал предупредил, что за самовольные действия он расправится круто.
Федор обиделся, но утешал себя надеждой: рано или поздно он свою клятву исполнит. О своих думах поведал партизанской разведчице Оксане Снежко, с ней они как-то незаметно очень подружились. Услышав о Добрынине, Оксана посуровела, с какой-то злостью сузила свои красивые коричневые глаза и сказала:
— Генерал прав. Пожалуй, и в самом деле не стоит вам думать о том, о чем позаботится со временем командование.
Но судьба все-таки еще раз свела бывших приятелей в самом конце войны. Это было в Польше. Саперная рота под командованием лейтенанта Добрынина только что навела переправу через безымянную речушку и отдыхала. Машины хлынули по понтону на ту сторону. Одна из них вдруг круто затормозила и из нее выскочил майор в фуражке с голубым околышем, еще молодой, но уже с поседевшими висками. Он подбежал к Добрынину, который сидел на бревне и ел из котелка, схватил его за рукав. Лейтенант от неожиданности выронил котелок, вытянулся перед майором в струнку и только тут узнал его.
— Велика земля, но деваться предателю некуда, — с ненавистью проговорил Белов. Добрынин побледнел, потупил свои черные глаза.
Добрынина арестовали. На допросах он отвечал одно и то же:
— Я не предатель. Я не по своей воле служил в полиции.
— Кто может подтвердить? — Генерал Терентьев.
— К сожалению, Герой Советского Союза генерал Терентьев погиб.
— Оксана Снежко.
— Ее расстреляли фашисты.
Других свидетелей у Дмитрия Добрынина не было.
Добрынина разжаловали. Возможно, все кончилось бы гораздо хуже, если бы не знали его в полку как боевого, отважного командира роты. К тому же в партизанский отряд он пришел добровольно и принес ценные сведения о расположении немецких войск. Так рядовым солдатом и закончил Добрынин войну. Демобилизовавшись, заехал в тот городок, в котором служил в полиции, забрал у знакомой старушки Аленку и подался на Урал. А та старушка через год умерла, и Дмитрий благодарил судьбу за то, что она не лишила его последней радости — Аленки. Опоздай он на год — попала бы девочка в детский дом, и не найти бы ее тогда.
…Много воды утекло с тех пор. И вот Федор Белов, седой располневший полковник, сидит перед Грачом и молчит. Зачем он приехал, что ему надо? Аленка смотрит на него с открытой неприязнью.
— Я к тебе, Дмитрий Иванович, — наконец нарушил молчание Белов, — с доброй вестью.
Грач выжидательно посмотрел на него.
— Читай.
Грач взял бумажку осторожно, будто таила она в себе, неведомую опасность. Пальцы его мелко дрожали.
— Нет, этого не может быть…
— Может, Дмитрий Иванович, может быть, — горячо заговорил Белов. — Ошибки тут никакой нет. Мы только исправили старую ошибку.
— Спасибо…
— Так что поздравляю тебя, Дмитрий Иванович, — он пожал обеими руками шершавую руку своего друга, и слезы подступили к горлу. Но усилием воли он поборол слабость и тихо закончил:
— Извини меня, Митя, я ведь ничего не знал. Я тогда возненавидел тебя, усомнился в тебе, и этого я себе никогда не прощу. Только теперь я понял, кто спас меня тогда от верной смерти.
— Не надо, Федор, об этом… Кому же все-таки я обязан?
— Оксане Снежко.
Грач широко открыл глаза, машинально поднес руку ко лбу, словно бы загораживаясь от яркого света:
— Не может быть… нет… нет…
— Она жива, Дмитрий Иванович, — повторил Белов. — Ее расстреливали, она, раненая, чудом спаслась. Я ее встретил два года назад в Москве. Я спросил ее о тебе. Она считала, что ты погиб.
Полковник достал портсигар, закурил, но тут же смял папиросу и бросил ее на пол.
— Продолжай, ради бога!
— А что продолжать? Разыскали твои партизанские документы, твои донесения. Ты ведь их подписывал номером 214? Оксана помогла доказать, что 214 — это ты. Словом, все стало на свои места. А потом искали тебя.
— Почему не приехала Оксана?
— Заболела. К тому же, она не была уверена в том, что здесь живешь ты, а не твой однофамилец. Честно говоря, и я не был в этом уверен. Понапрасну мы с Оксаной ездили в Краснодар, в Саратов, в Орел. Там жили всего лишь твои однофамильцы.
Грач поднялся, повернулся к дочери, безмолвно стоявшей возле него, взял ее за голову и притянул к себе, но не обнял, а взглянул в ее глаза и с какой-то особой торжественностью произнес:
— Нашлась твоя мама, доченька.
— Мама?! — воскликнула девушка. — Так Оксана Снежко, о которой ты рассказывал, моя мама?
— Да, Аленушка.
— Почему же ты никогда не говорил, что она моя мама?
Грач устало опустил руки.
Эту ночь Грач не сомкнул глаз. Самые противоречивые чувства теснили его грудь. Ему было радостно, что, наконец, все выяснилось, и горько оттого, что оправдание пришло так поздно, сколько лет прошло! А больше думал он об Аленке. Он не сказал ей, что она не его дочь. Родилась Аленка накануне войны. Тогда Дмитрий еще и не знал, что на свете существует Оксана Снежко. Мужа ее убили в первые дни войны. А когда фашисты пришли на Орловщину, Оксана оставила Аленку на попечение дальней родственницы-старушки, а сама ушла к партизанам. С Дмитрием она познакомилась уже тогда, когда он был полицейским начальником, генерал Терентьев связь поддерживал через Оксану. Случилось так, что Дмитрий полюбил отважную разведчицу, хотя она и была старше его. Однажды он объяснился ей, но она ничего ему не ответила, только попросила:
— Живет здесь у одной старушки моя дочь. Очень прошу тебя, Митя, если со мной что случится, позаботься о ней.
Дмитрий обещал. Потом он под разными предлогами частенько наведывался в домик к старушке, помогал ей чем мог, помогал тайно, чтобы не навлечь подозрений. Разве можно было обо всем этом рассказывать Аленке? А в эту бессонную ночь он думал о том, что когда приедет Оксана, пусть она сама рассудит, как быть. Из колхоза уезжать никуда не собирался — здесь он обрел родину. И если эти одиннадцать лет боялся честно смотреть людям в глаза, боялся их презрения, в глубине души храня к ним великую любовь, то теперь он может смотреть каждому в глаза прямо и смело.
ТРУДНАЯ ЛЮБОВЬ
Уже несколько лет Владимир Бессонов жил в Челябинске. До этого много скитался — такая выпала судьба. Сейчас жизнь определилась, и казалось, можно было безошибочно угадать, что будет завтра, послезавтра, через месяц. Командировки вносили разнообразие. Из поездок Владимир возвращался полон новых впечатлений.
С вокзала спешил к семье, на душе было хорошо. Лида встречала улыбкой, старалась сделать что-нибудь приятное. Валерка бросался навстречу. Владимир подхватывал его на руки, подбрасывал к потолку. Сынишка визжал от восторга, просил подбросить еще. Но отец прижимал его к себе, целовал, и Валерка кричал:
