Федор Кравченко - Семья Наливайко
— Если выдержишь, в консерваторию без экзамена примут.
Я хотел проучить его, чтоб знал, как вести себя на «вечере дружбы». Но Анна Степановна догадалась, в чем дело, и, пользуясь тем, что почти все ребята собрались за столом, провозгласила первый тост:
— Пью за то, чтобы из моих воспитанников вышли хорошие советские специалисты.
— Из девочек не меньше двенадцати учительниц и врачей, — пошутила Нина, — а из мальчиков не меньше четырнадцати агрономов и… генералов.
Я спросил:
— Почему не меньше четырнадцати?
— Потому, что из Кости вообще ничего не получится, а ты…
Я не успел ответить, как Костя закричал:
— Посмотрим еще, кто скорее генералом станет!
Павлуша не захотел отстать от Кости, он начал хвастать тем, что лучше всех знает мотоцикл; он будет мотоциклистом. Костя тут же заспорил. По его мнению, самый важный род войск — пехота. «Пехота решает судьбу сражения», — утверждал Костя.
Гриша отдавал предпочтение артиллерии. Костя орал, доказывая» свое. Я почувствовал себя чужим среди них. Девочки посматривали на меня с участием, а Нина укоризненно покачивала головой. Все это надоело мне, и я сказал:
— Давайте выпьем за здоровье Анны Степановны. Все ее воспитанники выходят в люди… Кроме одного болтуна. Но, как говорится, в семье не без урода.
Девочки засмеялись. Анна Степановна покраснела и начала чокаться со всеми. Но Костя не прикоснулся к своей рюмке. Он требовал, чтобы я немедленно извинился (на воре шапка горит).
— Ребята, несите мелкокалиберное ружье, — сказала Нина, — сейчас будет дуэль.
Анна Степановна, смеясь, возразила:
— Нет, сейчас будет бой петухов.
Я взглянул на Костю: у него чуб поднялся, словно петушиный гребень, И голову он вытянул, как петух. Я захохотал. Ребята дружно поддержали меня. Костя побледнел и отошел от стола. Он стоял в углу как провинившийся школьник. Всем нам стало неловко.
Анна Степановна подошла к нам с двумя рюмками, наполненными вином. Одну из них она протянула Косте.
— Надо выпить за мир, за дружбу, — сказала она.
Костя взял рюмку. Он сразу повеселел и хотел прикоснуться к рюмке, оставшейся в руке Анны Степановны. Но она отстранилась и заставила меня взять вторую рюмку. В классе стало тихо, как во время урока. Костя, видимо, рад был помириться со мной, но я медлил. Вспомнились все старые обиды, хотя в то же время и не хотелось продолжать ссору.
Я оглядел наш класс. Он был неузнаваем. Вместо парт стояли столы и стулья. Столы были покрыты разноцветными скатертями. На окнах много цветов. У одного из окон ребята поставили школьный аквариум. Золотистые рыбки подплывали к стеклянной стенке и во все глаза глядели на наше пиршество. В простенке висела карта Европы. Огромное красное пятно разлилось над мелкими разноцветными лоскутьями. Я с грустью подумал о том, что нахожусь в этом помещении последний вечер. Вот выйдем из класса и разбредемся по необъятной стране. И, может быть, никогда больше не увидимся.
Я сказал Косте:
— Ладно, выпьем за дружбу.
Мы чокнулись и осушили рюмки.
Анна Степановна взволнованно сказала:
— Ну, если даже они выходят отсюда друзьями, то за остальных я ручаюсь. Давайте же, ребята, всю жизнь дружить. И пусть все мои воспитанники станут заметными, почетными в стране людьми. Чтобы я вами всегда гордилась… Пусть вы не будете генералами, но каждый должен быть настоящим бойцом, достойным сыном и защитником своей родины. — Анна Степановна вдруг улыбнулась: — Ну, а если уж кто-нибудь из вас не выдержит и сделается генералом, мы соберемся в этом классе опять, и это будет наш общий праздник.
Все весело зашумели и начали плясать под патефон, который заводила Анна Степановна. Она никому не уступала этой роли. Отмахиваясь от осаждавших ее кавалеров, она упрямо твердила:
— Не мешайте мне! Дайте поглядеть, каких я плясунов воспитала. Это же мой последний вечер с вами.
От этих слов нам стало грустно; мы перестали танцевать и окружили Анну Степановну. Она рассердилась на нас:
— Ну, если не хотите танцевать, давайте споем.
И мы запели. Даже безголосый Гриша пел. Однако самые веселые песни вызывали грусть. Анна Степановна опять рассердилась.
— Андрей, сыграй гопак, — приказала она. — Я вам покажу, как надо веселиться.
Я не видел более веселой пляски. Ребята, окружив учительницу, подпрыгивали и приседали, как настоящие запорожцы.
Все так увлеклись пляской, что и не заметили, как Анна Степановна выскользнула из круга. Остановившись возле аквариума, она долго глядела на пляшущих ребят. А я смотрел на нее. И рыбки, казалось, смотрят на Анну Степановну, уткнувшись носами в стекло.
Внезапно глаза Анны Степановны заблестели от слез. Я невольно оборвал музыку. Теперь все заметили плачущую учительницу и бросились к ней. Девочки целовали Анну Степановну, а ребята хмурились и покашливали, как старички.
Потом Нина громко сказала:
— Спасибо вам, Анна Степановна, за ваши заботы. Мы вас никогда не забудем.
Это был сигнал. Мы бросились в соседний класс и вышли оттуда с цветами. (Целый день собирали их.)
Анна Степановна растерянно глядела на нас, на наши букеты. Она не могла взять в руки и десятой доли того, что ей преподнесли. Здесь были розы, левкои, георгины, ромашки… Кто-то даже подсолнечник принес — такой маленький, нежный…
Видя растерянность Анны Степановны, мы вытащили из того же класса ящики, в которых цветы доставлялись в школу. Провожая Анну Степановну домой, мы понесли вслед за ней три ящика цветов. Она поминутно останавливалась и, всплескивая руками, говорила:
— Куда же я все это дену?
V
Мы торжественно шли по центральной улице.
Был зеленый рассвет, дружно горланили петухи, скрипели колодезные журавли. Над рекой ярко горели окна электростанции. И так нам было хорошо, что мы дружно запели.
Веселый шум и песня разбудили Романа. Он выскочил на крыльцо и, по-детски протирая глаза, просил не горланить, чтобы не разбудить маленького Олега. Ребята притихли. С трудом втащив в комнату ящики с цветами, они на цыпочках вышли опять на улицу. И здесь мы начали прощаться с Анной Степановной.
Ребята по очереди целовали ее и так увлеклись, что Роман сердито крикнул:
— Хватит вам, бессовестные, человека мучить…
Всем стало еще веселее, а Нина расцеловалась и с Романом. (Повезло же ему!) Потом Роман увел Анну Степановну, а мы еще некоторое время стояли под окном, словно чего-то ждали. Внезапно окно распахнулось, и Анна Степановна, погрозив нам пальцем, строго сказала:
— Ребята, спать, спать пора.
Мы сделали вид, что уходим, но, когда окно закрылось, все снова остановились. Тогда я предложил:
— Ребята, пойдем в поле, солнце встречать!
И, схватив Нину за руку, быстро зашагал вперед.
Ребята толпой повалили за нами. Один только Костя отстал.
Я не помню более радостного рассвета, хотя все было обычным. Заря как заря: на востоке заалело небо, затем розовым огнем полыхнули облака. Когда из-за горизонта показалось солнце, напоенные росой поля засверкали миллионами звезд.
Мы замерли, глядя на пылающий шар, отделявшийся от синей полосы земли. Нина прижалась ко мне плечом и прошептала:
— Когда кончим вуз, вернемся сюда и снова встретим солнце. Здесь… на этом месте. Хорошо? И ты напишешь свою музыку… Музыку восходящего солнца. Да?
Мне хотелось поцеловать ее, но ребята мешали. Нина, как бы дразня, потянулась ко мне и засмеялась. Кто-то сказал зевая:
— Ребята, пора все-таки спать.
Я был как в тумане. Я захмелел от солнца. И когда мы, вернувшись в село, начали прощаться друг с другом, я уже не постеснялся и обнял Нину. Она вырвалась и убежала. Очки мои полетели на землю. Пока я их нашел, Нина уже была в комнате.
Подобно Анне Степановне, она открыла на минутку окно и погрозила пальцем:
— Спать, спать пора.
Затем показала язык и скрылась в глубине комнаты.
Когда я вернулся домой, мать ничего не сказала, только поглядела на часы и покачала головой.
Я вскоре уснул. Неожиданно меня разбудили подозрительные звуки. У моей кровати стояла мать. Она глядела на меня плачущими глазами и усиленно сморкалась в платок. Я начал сонно искать очки.
Мать сказала:
— Война… По радио передавали… Фашисты напали на нашу землю…
Максим ничего еще не знал. Я нашел его в поле, где он с довольным видом разглядывал свой опытный участок, любуясь новым сортом пшеницы. Несколько лет он потратил на то, чтобы вывести этот диковинный сорт. В будущем году пшеницей Максима должны были засеять десятки гектаров, и он готовился к этому, как к большому празднику.
Увидев меня, он удивился. Я любил его, но не очень увлекался агрономией, и мое появление на опытном участке нельзя было объяснить простой случайностью. Несколько обеспокоенный, он пошел мне навстречу, но все же не удержался и хвастливо сказал:
