Федор Нестеров - Связь времен
Обзор книги Федор Нестеров - Связь времен
ББК 63.3(2) Н56
Рецензент доктор исторических наук, профессор В. В. КАРГАЛОВ Книга Ф. Ф. Нестерова «Связь времен» удостоена в 1981 году первой премии и диплома первой степени на Всесоюзном конкурсе общества «Знание» на лучшее произведение научно-популярной литературы.0505000000-019
Н 078(02)-87017—В7
© Издательство «Молодая гвардия», 1980 г.
© Издательство «Молодая гвардия», 1984 г., 1987 г., с изменениями.
ВВЕДЕНИЕ
В апреле 1917 года В. И. Ленин писал: «В XIX веке, наблюдая пролетарское движение разных стран и рассматривая возможные перспективы социальной революции, Маркс и Энгельс говорили неоднократно, что роли этих стран будут распределены в общем пропорционально, сообразно национально-историческим особенностям каждой из них. Эту свою мысль они выражали, если ее кратко формулировать, так: французский рабочий начнет, немецкий доделает.
На долю российского пролетариата выпала великая честь начать…» [1]
То, что произошло потом, дает нам право так закончить ленинскую мысль: совершить социалистическую революцию в своей стране, построить социализм, превратить Россию и Советский Союз в незыблемый оплот мирового революционного процесса.
Великая Октябрьская социалистическая революций была порождением общемировых законов общественного развития, следствием классовой борьбы в условиях монополистического капитализма. Именно поэтому, писал В. И. Ленин, «русский образец показывает всем странам кое-что, и весьма существенное, из их неизбежного и недалекого будущего» [2]. И действительно, для многих и многих стран будущее, предсказанное вождем российского пролетариата, уже успело превратиться в настоящее. В постановлении ЦК КПСС от 31 января 1977 года «О 60-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции» указывалось: «Исторический опыт мирового социализма… неопровержимо доказал всеобщую значимость основных законов социалистической революции и строительства нового общества, открытых марксистско-ленинской наукой и впервые воплотившихся в практике Октября, подтвердил необходимость творческого применения этих законов с учетом конкретных условий и особенностей отдельных стран» [3].
Ну а в чем состояли конкретные исторические условия и национальные особенности самого «русского образца»? Нам кажется, нет особой нужды настаивать на необходимости их идентификации и учета. Ведь роль и этой страны в мировой революции была предопределена «в общем пропорционально, сообразно ее национально-историческим особенностям». Ведь не только всеобщие закономерности, но и российские особенности Октябрьской революции властно наложили свой отпечаток на развертывание революционных событий в мировом масштабе. Именно это имел в виду В. И. Ленин, когда говорил о международном значении русской революции в широком смысле слова: «…Не некоторые, а все основные и многие второстепенные черты нашей революции имеют международное значение в смысле воздействия ее на все страны». Выделив из всей совокупности таких черт те, которые имеют международное значение «в самом узком смысле», он поясняет: «…Понимая под международным значением международную значимость или историческую неизбежность повторения в международном масштабе того, что было у нас, приходится признать такое значение за некоторыми основными чертами нашей революции». И тут же им делается важная оговорка: «Конечно, было бы величайшей ошибкой преувеличить эту истину, распространить ее не только на некоторые из основных черт нашей революции» [4].
На какие же основные черты распространять истину эту нельзя? Очевидно, на те национально-исторические особенности Октября, которые в совокупности составляют его индивидуальность, его неповторимое лицо. На те, что непосредственно следуют из традиций российского революционного движения, а опосредствованно из всей предшествовавшей истории России.
В чем именно они состоят, эти национально-исторические особенности России и ее великой революции? Такой вопрос имеет отнюдь не академический характер; от ответа на него зависит многое в ожесточенной идеологической борьбе, развертывающейся в наши дни.
Буржуазная историография совершает двойной подлог, стремясь доказать, что исторический опыт родины Октября якобы не имеет ценности для стран Запада. Октябрьская революция провозглашается исключительно русским явлением — тем самым под разряд национальных «особенностей» подводятся общие закономерности социального переворота (прежде всего диктатура пролетариата), те закономерности, которые должны действовать в любой социалистической революции. Словам «исключительно русское явление» придается абсолютно негативный исторический смысл. Бессовестно искажается вся история России для того, чтобы перечеркнуть величие и международную значимость ее революции. Действительно характерные ее черты игнорируются, упорно замалчиваются, но зато ей приписываются такие, которые меньше всего походят на национальные особенности. Советскому Союзу навязывают подложное историческое наследие «империи царей», наперекор всем фактам тянут через века фальшивые «линии преемственности»… «Со времен легендарного Рюрика и поныне русская политическая практика направляется несколькими основными теориями», — утверждает, например, издательство Корнельского университета, адресуя читателю книгу «Русская политическая мысль» американского советолога Торнтона Андерсона [5]. На симпозиуме западногерманских историков один из его участников, И. Пипер, задает докладчику «глубокомысленный» вопрос: вовсе ли исчезло древнерусское летописание, «или же некое подобие скрытой преемственности существует и в наши дни… Например, отгораживание от Запада и претензии на универсализм… Проявляются ли они как-то скрытно, скажем, в советско-русском интернационализме» [6].
Когда впервые сталкиваешься с подобной экстравагантностью мысли западных историков, невольно поддаешься соблазну ответить в их же «ключе»: да, легендарный Рюрик был скрытым марксистом, поскольку именно марксизм является той «основной теорией», которая направляет «русскую политическую практику» в последней четверти XX века. Нет, древнерусское летописание не исчезло окончательно и доныне. Где-то в глубоком подземелье Московского Кремля сидит себе посиживает древнерусский летописец XX века, изучая рукописи своих предшественников, что покоятся тут же под каменными плитами. Продолжает из года в год летописание, принимая сверху спускаемую на веревке бадью с пищей, питьем и руководящими указаниями, а сам взамен посылая свои смиренные челобитные о поддержании преемственности политического курса московских великих князей, русских царей и императоров во вселенской советско-русской политике.
Однако дальнейшее знакомство с западной буржуазной историографией России очень скоро отбивает всякую охоту шутить. Эксцентричности, повторяемые с педантичной последовательностью и возведенные в систему, перестают казаться забавными, вызывают сначала скуку, а потом и отвращение. Ровно нет ничего смешного в их политической тенденциозности, которая, как шило из мешка, вылезает сквозь претензии на научную объективность. Ведь кости «легендарного Рюрика» ворошат только затем, чтобы отыскать дополнительный, хотя бы плохонький, аргумент для нападок на Советскую Россию; вкривь и вкось толкуют древнерусские летописи, чтобы бросить тень на советскую внешнюю политику. И дело не в чудачестве того или иного исследователя. Эксцентрика здесь метод, а научная недобросовестность — правило.
Изо всех сил отлучают Россию от Европы. И феодализма-то у нас, оказывается, не было, и сословий не было, и вольных городов не было, и буржуазии не было, и Ренессанса не было, и Реформации не было, и ничего общего между европейским абсолютизмом и русским самодержавием не было [7]. Вся русская история, с точки зрения буржуазной славистики, есть чередование господства аварского, хазарского, варяжского, монголо-татарского, догматического византийского влияния и, начиная с эпохи Петра вплоть до самой революции, благотворного европейского воздействия и господства остзейских немцев [8]. Оживленные споры развертываются главным образом вокруг вопроса о том, какое именно господство и влияние оказалось решающим для судеб России.
О том, что русский народ мог сам решать свою судьбу, разумеется, и речи нет. При всем плюрализме мнений, царящем в западной славистике и советологии, такая точка зрения представляется уж слишком еретической и отвергается с порога — плюрализм твердо помнит свои пределы, «их же не прейдеши». То, что русский народ не субъект истории, а ее объект, не просто одно из мнений советологии, а непререкаемый догмат, принимаемый всеми ее течениями.
