Олег Кириллов - ВСЕ НА ЗЕМЛЕ
У самой вышки Рокотов обернулся: Крутов садился в машину. Пусть уезжает.
Подошел фотокорреспондент из областной газеты, поинтересовался у Сашки, будет ли сегодня что-нибудь новое? Ведь получен первичный ореол, — может быть, скоро будет и рудное тело. Хотелось бы снимок сделать. Григорьев рукой махнул, расстроенный словами Крутова, а главное — тем, что он совершенно прав:
— Вам тут еще две недели сидеть придется… Это не скоро.
Газетчики, посовещавшись, тоже уехали. Отъезжали комбинатовские машины, переполненные инженерами техотдела и плановиками. У Рокотова создалось ощущение, что именно его приезд вызвал такое массовое бегство.
Бур шел тяжело. Рокотов поглядел трубы, только что подвезенные из райцентра, поспрашивал рабочих относительно того, доставляют ли им обед? Сашка вздыхал рядом, поглядывая на часы. Рокотов понимал его, сейчас Григорьеву больше всего хотелось быть поближе к плановому отделу, чтобы покопаться в бумагах. Ведь если там резкое увеличение государственного задания по чистой руде, то замысел с Кореневкой горит синим пламенем, а Сашка не мог браться за безнадежное дело.
— Что страдаешь? Проси у Михайловой, чтобы взяла тебя с собой, — сказал Рокотов. — Она наверняка сейчас будет возвращаться.
В ложбинке, где еще совсем недавно было около десятка легковых машин, стоял лишь фургончик лаборатории, на котором приехала Жанна, да чуть поодаль, около посадки, — газик Рокотова.
Подошла Жанна. Сашка кинулся к ней, начал уговаривать. Рокотов не слышал окончания разговора, видел только, как Григорьев побежал вниз, к машине, о чем-то сообщил шоферу, потом они оба сели в машину и фургончик начал разворачиваться. Только сейчас Рокотов понял, что теперь ему придется везти Жанну самому, потому что не оставлять же ему ее здесь, да и она, наверное, сказала Сашке, чтобы он не присылал машину. И оттого, что его так примитивно провели, настроение стало еще хуже, и он почти грубо сообщил подошедшей к нему с торжествующей улыбкой Жанне, что ему надо ехать по полям и поэтому он не сможет взять ее до города. Она покачала головой, и он наблюдал, как улыбка медленно сползла с ее лица.
— Хорошо, я пойду пешком, — просто сказала она, и он удивился, что голос ее не капризен, как обычно.
Она больше не глядела на него и медленно пошла по тропе к дороге, аккуратно ступая на спуске, видимо, боясь повредить туфли. И он понял, что приехала-то она сюда специально для того, чтобы увидеть его, вспомнил, что она много раз просила принять ее для разговора, а он отказывал, ссылаясь на занятость. На душе стало как-то не по себе. Он крикнул, чтобы она подождала его, и зашагал к машине, твердо решив завезти ее в райцентр, а уж потом ехать по делам, потому что хорош он будет, если с женой своего помощника будет раскатывать по полям. И когда он уже почти уверился в том, что иного выхода нет, кроме как снова ехать в райцентр, увидел вдруг сидящего на пригорке Насонова. Подумал о том, что у председателя наверняка где-либо поблизости стоит его знаменитая «двадцатьчетверка», что можно попросить его доставить Жанну в Васильевку. С этой мыслью направился он к председателю, который, увидав, что начальство движется к нему, бодро вскочил и двинулся навстречу.
— Здравствуйте, Иван Иванович…
— Здравствуйте, Владимир Алексеевич… Вот решил в поле выбраться… На ветру-то легче…
— Вы с машиной?
— Один.
— Как же так?
— А так… Я тут, считай, с утра… На больничном. Жду руды.
— Это может быть не скоро.
— Нынче будет. Я с бригадиром говорил, который бурильщиками командует. Нынче ждет результата. И труб вон всего десяток метров привезли.
— Завтра еще привезут…
— Нет, я уж посижу. Сегодня хочу знать, как делу ход будет. Ежли руду покажут, — значит, быть нашим селам на месте:
— Стратег вы, — усмехнулся Рокотов, — только имейте в виду, за смену бурится два-три метра… Долго вам ждать придется.
— А я подожду… — Насонов вынул сигарету, — Я зараз со временем… По уборке нынче заместитель хлопочет.
— До какого числа больничный?
— Долго еще, Владимир Алексеевич… Это у меня первый за двадцать с лишним годов председательства. Понимаю так, что заслужил?
— Выздоравливайте, — сухо ответил Рокотов и пошел к машине.
Да, теперь везти Жанну ему. Чувствовал он на своей спине внимательный взгляд Насонова. Что думает председатель? Наверное, всякую чепуху предполагает, глядя, как усаживается в его машину Михайлова. А как легко сейчас дорисовать недостающие мазки картины.
Сел за руль, включил мотор. Рывком сдернул машину с места и вывел ее на дорогу. Взвихрилась сзади пыль.
— Ты сердишься на меня? — спросила она.
— Да… Ты, как всегда, слишком бесцеремонна. Если тебе это приятно… Но подумай о других.
— Ты очень изменился, Володя… — она глядела в свое окно. — Я знала тебя совсем другим.
— Жизнь.
— Ты говоришь чепуху, Володя… И прекрасно понимаешь, что я права. Да, я перед тобой виновата. Да, я не могу исправить свою ошибку, но зачем же вести себя со мной так, будто я совсем чуть ли не твой враг?
Он рванул машину с трассы, подумал о том, что лучше проскочить около озера, напрямик… Экономится километров шесть, и не надо ехать через Красное. Заколотили о борта машины гибкие лозы, газик запрыгал на кочках. Рокотов вел машину, не снимая скорости. Проскочил самое сырое место, выбрался на песчаный косогор, к лесу. Внизу шелестели молодые камыши, а вода была совсем близко, и все озеро походило на огромное блюдо с расплавленным серебром…
Она вышла у конечной остановки автобусного маршрута. Поцеловала его в щеку. Губы ее были холодными и спокойными.
— Я тебе позвоню… — сказала она.
Он стремился уехать как можно быстрее.
6
Петра Ряднова везде, начиная со школы, считали обычным «середняком». В институте тоже особых, успехов за ним не числилось. Укрепился он в числе студентов, которые не блистали оригинальностью мышления, не часто получали стипендию, но и не имели «хвостов». После института прислали его сюда, в Васильевку, где он и работает уже шестой год.
В его жизни не изменилось с той поры ничего. Единственное достижение — это то, что из комнаты в общежитии, куда его поселили сразу после приезда, ушел сосед и Дорошин приказал коменданту не селить туда больше никого, чтобы дать возможность Ряднову работать иногда ночами. Многие из холостяков, приехавших позднее Петра, уже получили однокомнатные квартиры, а он по-прежнему жил в общежитии и постепенно стал самым старшим по сроку проживания. Постепенно обзавелся немудреным хозяйством, вроде кастрюлек, сковородок, и в общежитской кухне пользовался уважением среди женщин как человек домовитый и к жизни приспособленный, в отличие от всего прочего легкомысленного и бесшабашного мужского племени. Выпившим его не видели никогда, и не потому, что он был чужд этого порока, а потому, что пил редко и пьянел трудно. Удивительным было то, что никто из соседок по общежитию, восхваляя его хозяйственные способности, тем не менее не воспринимал его как потенциального жениха: может быть, этому способствовало то, что его никто и никогда не видел ни на танцах, ни в кино. Привычным в его облике стал рыжий поношенный портфель, из которого всегда торчали рулоны свернутой бумаги и откуда, у всех на глазах, он обычно вынимал на кухне немудреный холостяцкий провиант. Носил он всегда один и тот же серенький в мелкую клетку костюм, но рубашка всегда была чистой и с галстуком, даже не глядя на изнуряющую летнюю жару.
А может быть, не поглядывали на него женщины из-за того, что знали: каждую свободную минуту, которая только могла выдаться у Ряднова, тратил он на посещение одиннадцатой комнаты.
Называли ее семейной, хотя никакой семьи там не было, просто жила, в ожидании квартиры, обещанной персонально Дорошиным, экономист Галина Сергеевна, маленькая, белобрысая, с коротко остриженными волосами, и двухлетний сын ее Алешка. Приехали они откуда-то с Севера, с двумя небольшими чемоданами, и несколько недель жили в гостинице, пока Галине Сергеевне не удалось попасть на прием к Дорошину, и тот сразу же решил вопрос к большому неудовольствию многих матерей-одиночек, которым было отказано в общежитии еще до приезда Галины Сергеевны. Однако недоброжелательность к новенькой вскоре исчезла, потому что оказалась она человеком добрым и общительным, очень быстро сдружилась почти со всеми женщинами на общежитской кухне и охотно помогала пожилой уборщице тете Клаве мыть полы в коридорах на втором этаже, где неаккуратные мужчины оставляли своими сапогами, особенно в осеннее время, самую настоящую грязь. Уже через неделю все жившие в общежитии знали историю Галины Сергеевны, которая бросила в Воркуте своего пьющего мужа и убежала из дома, прихватив лишь самое необходимое. Потом, когда у нее возникли трудности с разводом, почти весь третий этаж общежития, где жили женщины, перебывал в народном суде, убеждая юристов в том, что муж Галины Сергеевны не имеет права на такую жену, и к этой кампании удалось даже подключить Куликову — Васильевскую знаменитость, шофера «БЕЛАЗа», депутата областного Совета, женщину резковатую и решительную. С ее помощью удалось наконец устроить все, и Галина Сергеевна получила право взять обратно свою девичью фамилию и избавиться от бесконечных посягательств бывшего супруга, который каждую субботу названивал в общежитие по междугородной. Галина Сергеевна вначале терпеливо объясняла ему, что все кончено, что больше мучиться она не желает, что она хочет только одного в этой жизни: покоя, однако эти доводы, видимо, не оказывали решающего влияния на ход мыслей ее собеседника, поэтому вскоре она просто перестала подходить к телефону и все разговоры охотно вела за нее тетя Клава. Она садилась поудобнее у телефона, и начиналась беседа, в которой принимали участие все свободные жилички третьего этажа.
