Николай Почивалин - Летят наши годы
— Лихо! — улыбаюсь я.
— Участь всех тяжелодумов, — смеется и приятель. — Решаю долго, делаю быстро. Прилетел в Акмолинск, с самолета на поезд, с поезда на машину. А морозище — ужас! Хотя ты Казахстан лучше меня знаешь.
— Памятные места.
— Приехали — темно, метель. Сугробы да глиняные мазанки, собак, и тех не видно. Машина-то дальше шла — спрыгнул, по колено в снегу, в ботиночках. Куда идти — не знаю. И тут вот я понял, что такое казахское гостеприимство. Постучал в первую же мазанку — ввели меня на свет, в тепло и заохали. Ай бай, замерз совсем! Раздевайся, чай горячий пей, скоро бесбармак поспеет. Кто я, откуда — ничего не спросили!
— Правильно, — человек с дороги, гость.
— Я, говорю, к доктору, спасибо. Где она живет? Тут они вроде еще ласковей стали. Ай бай, к Анне Петровне! Золотой человек Анна Петровна! Кто ей будешь? Знакомый или мужик ее? Чуть не всей семьей провожать пошли. Хотя и нужды в этом никакой не было: до медучастка оказалось — рукой подать. Такая же мазанка, разве немного других побольше. Ну, в общем, ахнула Анка!.. Стоит, глаза сияют, а не верит. «Ты?» Я, говорю, «Откуда?» Из Куйбышева, мол. «А зачем?» К тебе. «Ой, сумасшедший!..» Чудесно, одним словом, получилось!.. А утром — в район, в райздрав. Заведующий, казах, пожилой уже. Симпатичнейший мужик. Выслушал нашу просьбу — семь дней отпуска, в Куйбышев слетать, свадьбу устроить, — языком зацокал. «Ай бай, как нехорошо! Зачем доктор чужой муж? У нас джигитов нет? Посмотри, брат в редакции работает, стихи какие пишет! Мухтар Ауэзов будет. Абай Кунанбаев будет!» А сам прищурился, смеется. Подписал заявление. «На, доктор, пускаю, совсем — и думать не смей. Любит — пускай сюда едет!..» Пришлось держать слово — через неделю проводили мы Анку обратно, и сел я за диплом. Не хвалюсь — защитил неплохо, за диплом еще один диплом получил — почетный, с московской выставки. Просился в Казахстан — не пустили, на ГЭС направили. Так Анке и пришлось оттуда уезжать — до сих пор аул свой вспоминает. Вернулась, и вскоре стал я впервые папашей — Вовка, сын. Жалко, что карточки с собой нет, поглядел бы, что за парень!..
Решив, что рассказ закончен и смутно испытывая какое-то разочарование, я спрашиваю:
— А как же ты в Средней Азии оказался?
— Как? — Юрий еще занят какими-то своими мыслями и отвечает не сразу. — Да это все нехитро. Вызвали однажды в Москву, предложили поехать на новое производство. Я согласился. И не жалею, кстати. Ново и очень интересно.
— Послушай, я думаю, никаких это тайн не касается. Опасно это для здоровья?
— Опасно ли?.. Да, по-моему, нет. Следят ведь у нас за этим. Я тебе на это, знаешь, что скажу? А на кой черт здоровье, если оно никому не отдается? Ни на что не расходуется?
— Это так, конечно.
— Так вот, — неожиданно говорит Юрка, — перед самым отъездом в Азию Зайка приехала в Куйбышев.
— Зачем?
— Зачем… Про это я тебе весь вечер и рассказываю… Сижу однажды дома, заехал зачем-то, мама с Анкой на работе, Вовка в садике. Телефонный звонок. «Здравствуй, Юра…» У меня чуть трубка из рук не выпала! Все вроде давно улеглось, притупилось, и вдруг — ее голос!.. Стиснуло у меня сердце, дышу в трубку, а ответить не могу… Вечером, прямо с работы, — в «Жигули», это гостиница так называется. Я на лестницу, а Зайка навстречу, с лестницы спускается. Еще красивее стала. Все такая же стройная, высокая, в черном платье, и косы все те же. В те годы прически всякие мудреные делать начали, а у нее — косы… Взял я ее руку и держу. Смотрю на нее во все глаза. И она смотрит. Представляешь — ни улыбки, ни слова, ничего. Стоим и молчим… Потом Зайка говорит: «Пойдем отсюда, люди смотрят!» Вышли на улицу — вечер, толпы нарядные. «Покажи, говорит, мне, Юра, Волгу». Идем и опять молчим. Вышли на набережную, лодку взяли, бью веслами, словно за нами гонятся. Зайка на корме притихла. Выгреб я на середину, Зайка говорит: «Брось весла, посидим». С набережной музыка, огни, а тут только вода черная да звезды в ней покачиваются… Вскочила Зайка, да ко мне, чуть лодка не перевернулась. «Юрка, родной, не гони ты меня!..» Стиснул я ее, прижал к груди, и кажется, что ничего больше не осталось. Ни города в огнях, ни Волги, ни земли — ничего. Она да я!..
Мне становится почему-то зябко, Юрка стесненно покашливает.
— Да!.. Условились, что завтра приеду к ней днем и обо всем договоримся. Я даже в гостиницу не зашел, проводил только. Постояли, Зайка щеки моей коснулась. «Иди, говорит, Юра». Прихожу домой, мать и Вовка спят, Анка сидит работает. Диссертацию она готовить начала. «Что так поздно?» — спрашивает. Задержался, говорю. Сел напротив, смотрю на нее. «От тебя, говорит, какими-то духами пахнет». Сказала так, машинально, и голову подняла. Смотрит на меня и бледнеет. «Она?» Она, говорю, Анка. Голову только руками обхватила… «Ну что ж, говорит, Юра. Я всегда это знала. И боялась всегда». Чего ты, говорю, боялась? Не обманывал я тебя!.. «Подожди, говорит, Юра. Помолчи». Заходила, слышу, моя Анка по комнате. Потом остановилась. «Давай, говорит, так решим. Я вернусь в Казахстан. Конечно, с Вовкой, хотя это тебе и трудно будет». Да ты, говорю, понимаешь, что ты говоришь?! «Все, говорит, понимаю. Только тише: маму разбудишь». Взглянул я на нее — бледная стоит, а спокойная. Даже улыбнуться пытается. Вся такая ясная, открытая. Боже мой, думаю, да что я делаю! Анка, говорю, роднущая ты моя! Да разве я тебя с Вовкой на кого-нибудь променяю! Дурак я, кретин, прости ты меня! «Честность, говорит, Юра, всегда лучше лжи…» Хорошо мы тогда с ней поговорили! По-моему, так и не уснули тогда. Утром разошлись на работу как ни в чем не бывало. Анка ни единым словом ничего не напомнила. «До вечера!» — и рукой помахала. А мама так, кажется, ничего и не заметила… Отвел я Вовку в садик и — в гостиницу. Вошел и сразу с порога: Зайка, извини меня. «А я, говорит, только тебя ждала — попрощаться. Вон смотри», — и на собранный чемодан показывает. Усмехается. И тоже вижу, ночь не спала — сине под глазами. Откуда ж, спрашиваю, ты знала? «Смешной ты, говорит, Юрка, хотя и взрослый вроде. Если б решил, вчера б еще остался. Проводишь меня на вокзал?..»
— Умница она все-таки, — признательно говорит Юрка. — Умнее, брат, женщины нас. Сердце у них мудрее… Приехали на вокзал, стоим на перроне, о каких-то пустяках разговариваем. А уж когда отправление дали, Зайка мне на прощание и сказала: «Виновата я перед тобой, а то не отступилась бы, Юрка. — Говорит, а глаза у нее темные, темные! — Знаешь, говорит, о чем я ночью пожалела? Что лодка наша посредине Волги не перевернулась…» С тех пор я больше ее и не видел. Знаю, что живет в Одессе. В прошлом году вышла замуж. Очень бы хотелось повидать ее. Просто так, конечно…
— Не забыл?
— И не забуду, дружище, — устало и убежденно отвечает Юрий. — Все это как юность, наверно, — навсегда…
2.
От Пензы до Кузнецка — сто двадцать километров.
Мы сидим в вагоне пригородного поезда, Юрий неотрывно смотрит в окно, за которым бегут сосны и березки, косо скользят утыканные воробышками телеграфные провода. Мелькают станции с простыми и звучными названиями Леонидовка, Шнаево, Асеевка. Станции эти мне хорошо знакомы, но каждый раз, когда за окном проплывают крохотное пятнышко перрона, грачи на тополях и, поодаль, селение, — кажется, будто опять прошло мимо тебя что-то важное и неповторимое, будто остались там, вдалеке, люди, которых никогда уже не узнаешь…
— Я где-то видел разъезд Разлука, — говорит Юрий.
— Есть даже такая книжка. «Разъезд Разлука».
— Да ну? — приятель на секунду оживляется и снова смотрит в окно. Я понимаю его: на курорт, с которого он сейчас возвращается, Юрий летел самолетом, много лет не проезжал здесь, и сейчас, хотя до Кузнецка еще не близко, чудится, что вот-вот — то ли за этим лесом, то ли за тем пригорком — откроется город нашей юности.
— Понимаешь, — говорит Юрий, — не могу отделаться от ощущения. Вот, кажется, сойдем сейчас на вокзале и снова станем ребятишками. В школу пойдем! И Валька Тетерев с Сашей Борзовым придут.
— Да… Эти уже никогда не придут.
— Жили люди — и нет людей. — Юрий глубоко вздыхает. — Где погибли, как погибли — ничего не знаем.
— Это-то как раз известно.
— Что известно? — Юрий вскидывает голову. — Откуда тебе известно?
— Вовка Серегин рассказывал.
— Чего ж ты молчал?
— Думал, что сам знаешь, — оправдываюсь я. — Погоди, в каком же это году было? Да в сорок девятом… Правильно, в сорок девятом.
ЖИЛИ ТАКИЕ РЕБЯТАЯ так же ехал в Кузнецк, только с противоположной стороны. Из Омска, где жил тогда.
Ехал, собственно говоря, в Москву — впервые в жизни, на совещание в Союз писателей — тоже впервые в жизни, и все-таки решил на несколько часов остановиться в Кузнецке. Решил внезапно, случайно выяснив, что мой поезд прибудет в Кузнецк вечером, а следующий на Москву уйдет ночью; тут же, на вокзале, дал телеграмму Вовке Серегину — единственному из наших ребят, кто, по моим сведениям, остался в Кузнецке.
