Иван Щеголихин - Дефицит
— У нас тогда возникли какие-то токи притяжения, — сказал Малышев. — Во всяком случае, с моей стороны. Я ведь приходил к вам в общежитие, комнату до сих пор помню.
— Да? — усомнилась она. — Какая же?
— Сто шестнадцатая, третий этаж.
— Интересно! — Она удивилась, обрадовалась. — Жалко. Не очень-то вы оказались настойчивы. Жалко, Малышев… Мне тогда казалось: вот настоящий парень, мой идеал. Влюблена была в вас и, представьте себе, страдала, — с неловкой усмешкой, задето продолжала она. — Теперь можно сказать, не страшно. Расписание ваше знала, вы были во второй группе лечфака, подкарауливала раза три, а потом дала себе клятву, — она коротко рассмеялась. — После того, как он прошел нос к носу со мной и — нуль внимания.
— Да исключено! — вскинулся он. — Не может быть!
— Что было, то было. С ума сходила. — Она смотрела на свои руки, сложенные лодочкой, улыбалась себе прежней. — Неужели я так сильно изменилась? Вы первый, кто меня не узнал. Надо же — именно вы! Обхохочешься. — Грубое слово, не к лицу ей, и она спохватилась: — Лизавету свою никак не отучу — «обхохочешься» по любому поводу. Так глупо!
Он прежде был с ней на ты, а она с ним только на вы. А сейчас вот и он на вы, и не переступишь грань.
— Значит, это вы, Алька! — сказал он радостно. — Простите меня, я вас всегда помнил, как свою молодость. Я так люблю те годы!
Она протянула ему другой снимок, групповой, они с лопатами на току, одеты кто во что, уже холода, небо в тучах. Он узнал всех своих той поры, неожиданное свидание с юностью. Где она взяла эти карточки, почему у него таких нет?
— Потому что я сама их снимала. В том году в главном учебном корпусе весь первый семестр висела целинная фотогазета. Вы все-все позабыли, Сережа Малышев.
Не надо спорить, он действительно все забыл — но странно ли?
— Своих я узнаю́, — сказал он, разглядывая снимок. — А кто здесь из ваших, интересно, кто где сейчас?
Она показала: вот это Вадим Резник, кожно-венеролог, вот Инна невропатолог, и поныне ее подруга, а вот в центре Сакен Муханов, Малышев его отлично знает, главный хирург области, тогда он еще не был, конечно, главным, но на фотографиях всегда в центре, и на лекциях Сакен всегда сидел на почетном, как он считал, месте, то есть не на Камчатке, а непременно в первом ряду. А вот Регина, анестезиолог, такая была замухрышка, а сейчас Регина Петровна Данилова, а вот Жамалка, жена Сакена, чумолог, уже шестерых родила…
Он перебирал карточки, смотрел-рассматривал, то на себя, то на Альку посмотрит, и подумал вдруг: именно с того лета жизнь его могла пойти по-другому. Марина не ездила на целину, и с ней они сошлись позже. Да, именно с того лета… Никогда он не жалел о прошлом, ошибок, промахов никаких не видел, а вот теперь задумался. Что-то получилось не так, как ожидалось, мечталось, что-то не совсем так… Он был свободен тогда, совершенно свободен выбирать и решать, — вот еще что вспомнилось.
— Сожалеете? И часто так думаете? — Просто так спросила, но можно подумать, что и ради анамнеза, как лечащий врач, тянуть-наматывать свой клубок причины.
— Нет, не часто. Сейчас впервые подумал.
— Разве вы не стали бы хирургом? Стали бы. Вообще, вам жалеть не о чем, свои годы вы прожили без утрат, у вас одни только приобретения, я знаю. — Помолчала, подняла перед ним свою карточку. — У этой девицы тоже могло все сложиться иначе. Именно с той поры.
— Разве вы не стали бы терапевтом? Вы об этом мечтали, я помню ваши «загадки-отгадки».
Утешают друг друга — словами. Иногда этого бывает недостаточно.
— Стала бы. Но для меня не в работе суть, а… в другом.
Другое для нее — семья, дети, любовь или нелюбовь, и здесь у нее немало утрат — погиб муж, похоронила мать, выдала замуж дочь и проводила ее в свою отдельную, далекую-предалекую жизнь, подрастает вторая дочь и тоже уйдет с кем-то со временем.
— Теряешь, теряешь, каждый день, иногда кажется, что-то теряешь. — Ей грустно, сегодня она вот его теряет, хотя как будто и не приобретала, но сказать ей так хочется, чтобы он свою вину, хоть крохотную, ощутил, не был таким твердокаменным. После школы, в самом начале ее взрослой жизни как раз он, Сережа Малышев, стал ее первой утратой, но тогда еще верилось — будет долгая-предолгая жизнь впереди, полная самых разных встреч и исполнения желаний. А теперь?.. Наверное, держаться нужно за того, кого полюбишь в молодости, остальные встречи пройдут, не касаясь сердца, в порядке словно бы общественной нагрузки. Он был для нее мечтой тогда, она ждала, он придет, и на первом курсе ждала, и на втором, на третьем. Не дождалась, вышла замуж, родила дочерей и стала жить только для них, ради них. А тут и он пришел, приехал, примчался под вой сирены. Словно себе в наказание — не пожелал прийти здоровым, привезли больного, выхаживай его и спасай, ты своего добилась.
— Надо держать судьбу в своих руках, — сказал он. — Изменить жизнь можно всегда, никогда не поздно. — Если обоим грустно, мужчина должен первым взбодриться.
— А вы пробовали?
— Не было нужды.
— И теперь нет? — Лечащий врач может задавать любые вопросы.
— И теперь нет, — сказал он упрямо и сказал чепуху, неправду, всем надо менять жизнь, постоянно стремясь к лучшему. Только ему не надо, видите ли, такой он целенаправленный, идет, не спотыкается, предусмотрительный и мудрый — не такой же, выходит! — А как вы понимаете, Алла Павловна, что значит, изменить жизнь? Попробуйте мне дать совет.
— Ничего нового я вам не скажу. И вам, и мне, и всем нужно жить так, чтобы была надежда. Откроешь утром глаза и сразу вспомнишь — меня ждет сегодня вот это и это, и завтра будет ждать.
— Понимаю.
— У меня был больной с бронхиальной астмой, долго не мог найти, что ему провоцирует приступы, какой аллерген. Квартиры менял, потом начал города менять, к нам сюда приехал, все поменял — ковры, меховые шапки, воротники, как возможный аллерген, а приступы не проходят. Возил с собой только любимый цветок жены в горшке, а когда сделали ему кожную пробу с цветочной пыльцой, он от микродозы дал нам почти шоковое состояние. Я это говорю к тому, что сам человек не всегда может найти причину своего дискомфорта.
— У меня, слава богу, не астма.
— Потому причину найти еще труднее, пробы нет, а сразу криз.
— И не надо искать. Нелепый случай — и все. От магнитной бури, допустим.
— Допустим, что остается. — Вид у нее грустный.
— Алла Павловна, я выписываю своих больных с радостью. — Он подбадривающе улыбнулся ей.
— А я разве нет? — Услышала свой голос и убедилась, что нет. — Привыкаешь, естественно… Просыпаюсь утром — и сразу что-то хорошее. В больницу приду, меня там ждут мои пациенты. А они, оказывается, узнав про выписку, скачут до потолка.
— Больница есть больница. А вы должны гордиться — вылечили.
— Вы своих выписываете после операции, они вами избавлены от болезни, практически здоровы, а мы своих — с улучшением. Я буду вам надоедать время от времени, патронажная сестра будет звонить вам и приглашать на профосмотр. — Она помолчала, вроде все сказала на прощанье. — А вы мне так и не позвонили ни разу.
— Собрался, к телефону подошел, монету уже опустил и испугался.
— Да не верю я вам! — воскликнула она. — Малышев испугался?
— Зато я помню ваши телефоны.
— Уйдете и забудете. — Ей как будто сладко было корить его, развенчивать, перечить ему. — Выпишетесь — и вон из памяти. Как несчастную первокурсницу.
— Нет, я буду вам звонить.
Она стала внимательно рассматривать свои пальцы, затем вздохнула:
— А вот это, пожалуй, вы зря сказали.
— Почему же зря?
— Буду ждать, а когда ждешь и телефон молчит… Вам было хорошо здесь?
Будто он у нее дома жил, в гостях. А если бы они поменялись ролями, хорошо бы ей было? Но сказал другое:
— Вы приходили не так уж часто.
— А я боялась. Пришла вечером тогда, помните? Вы так странно на меня смотрели.
— Напрасно. Нечего было пугаться.
— Сейчас мне тоже кажется, что напрасно. Теперь жалею.
Как девочка. Бывают же ситуации. А он как мальчик. Дети любят играть во взрослых, а взрослые… они тоже вынуждены играть взрослых, а по сути остаются детьми.
— Вчера по телевидению шел фильм «Сорок первый», — сказала она, — из старых. Хороший фильм, Чухрай режиссер, вы, наверное, видели. Двое оказались на острове в Аральском море, он белогвардеец, а она красная, его конвоирует. Вдвоем на необитаемом острове. Полюбили друг друга. Потом появилась лодка с белыми…
— Она его застрелила, я помню.
— Да, она его застрелила. Я все знала, но смотрела вчера и волновалась. Знаете, о чем подумала? — Она глянула на него стесненно, как на препятствие, которое надо преодолеть, губы ее подрагивали, самые уголки. — Она застрелила бы его в любом случае, белые бы пришли, или красные, все равно. Знаете, почему? Они отнимали его, кончилось их счастье вдвоем, их обособленность. Остров их кончился, и он уходил в другую жизнь — без нее. А у нее любовь, она отпустить не может. Жестоко, правда? — Он не знал, что ответить, пожал плечами — любовь! — а она продолжила: — Жестоко, но я подумала вчера, что вот здесь у нас. — она легким движением обвела палату, — тоже остров.
