Илья Дворкин - Взрыв
Это был один из трех недавно принятых в бригаду рабочих — мужчина лет около сорока, статный, красивый, с твердо очерченным лицом. Такие лица рисуют на плакатах. Фамилия его была Федин. Санька вглядывался в него, и удивленные молчанием рабочие стали оглядываться, стараясь разглядеть, куда это смотрит прораб.
Федин забеспокоился, тоже оглянулся, заерзал на месте, вытащил папиросы, и Санька отчетливо заметил, что у него дрожат руки.
«Неужели он?» — Санька торопливо стал перебирать в памяти разговоры свои с Фединым — не обидел ли он его чем-нибудь. И вдруг вспомнил, что недели две назад Федин подошел к нему и попросил пару рулонов рубероида. Сараюшку, сказал, хочу покрыть. Мне, сказал, близко. На самосвале за часок обернусь в оба конца.
Санька тогда очень удивился, — такого в бригаде не водилось, ну доску кто-нибудь попросит для полки или там цементу пару килограммов, гвоздей иногда горсть. Но два рулона рубероида по полсотни килограммов каждый, да еще самосвал на час в разгар дня... Санька тогда даже смутился от такого нахальства.
И отказал, разумеется.
Федин усмехнулся и отошел.
«Неужели же Федин?! Из-за паршивого рубероида!» — Санька снял очки, тщательно протер их.
Когда он снова взглянул на Федина, тот смотрел на него преданно и внимательно. Почти подобострастно. Это тоже показалось Саньке нарочитым и неискренним.
«Стоп! Не спеши. Слишком это серьезно. Мало ли что мне покажется! Так и наклепать на человека недолго», — подумал Санька, но где-то в глубине души он был почти уже уверен — да, Федин!
— Да не тяни ты жилы, Константиныч, — взмолился Филимонов, — что ты молчишь? В чем дело-то?
Санька вынул бумажку, быстро взглянул на Федина, но ничего подозрительного не заметил.
— А дело вот в чем, — начал Санька, — парторгу пришло письмо от рабочего нашей бригады. Послушайте.
И Санька, как советовал Е. Е., внятно и медленно прочитал его с начала до конца.
Когда он умолк, несколько мгновений в прорабке висела абсолютная тишина. Под кем-то скрипнул стул, и звук этот показался таким резким, что Санька вздрогнул.
И в этой тишине четко прозвучал спокойный, тихий голос Травкина:
— Да-а, стиль квалифицированный.
И еще раз вздрогнул Санька, когда одновременно взорвалась криком бригада.
Боже мой, что тут началось!
Слова говорились такие, что привести их на бумаге никак невозможно.
Один Филимонов задумчиво молчал, да хохотала, просто заливалась Зинка.
— Ну и идиот! Вот идиот-то! — приговаривала она.
Санька поглядывал на Федина. Пожалуй, никто так громко и так яростно не возмущался, как он.
Большинство рабочих ругали подлеца анонимщика насмешливо.
Федин же делал это на полном серьезе.
«Не слишком ли рьяно», — подумал Санька, и тут ему в голову пришла интересная мысль.
Санька встал, поднял руку.
Бригада затихла.
— Анонимщик сделал все, чтобы его не разоблачили. Даже почерк изменил. Но он просчитался. Он не учел современных достижений криминалистики. Он, очевидно, не знает, что существует метод дактилоскопического анализа. — Санька с удовольствием произносил мудреные слова, он говорил важно и серьезно, чтобы автор анонимки не заподозрил подвоха. — Так вот. Он, значит, не учел этих самых достижений и оставил на бумаге отпечатки пальцев. У каждого члена бригады хранится в отделе кадров его трудовая книжка. И на каждой наверняка остались отпечатки ее хозяина. Простым глазом их не видно, но в микроскоп, разумеется, все удастся разглядеть. Мы с парторгом решили, с вашего позволения конечно, взять трудовые книжки всей бригады, взять эту анонимку, отнести все в лабораторию и произвести этот самый дактилоскопический анализ. Так что послезавтра мы уже будем знать, кто из нас мерзавец.
Бригада приняла Санькины слова с восторгом.
Зинка потирала руки и радовалась, как девчонка.
— Все! Попался, гадюка! Вот теперь поглядим, каков ты есть, голубок! — кричала она.
Никаких анализов Санька, разумеется, делать не собирался, но догадался об этом, кажется, один только Травкин. Он как-то странно взглянул на Саньку и усмехнулся. Но промолчал.
Теперь оставалось только ждать.
На следующий день бригада узнала, что Федин уволился. Санька знал это еще раньше.
Он видел, как после собрания, не переодеваясь даже, тот направился к воротам стройки.
— Вы куда? — спросил его Санька.
— Пить хочется ужас как. Пивка хочу выпить, дозволяете?
— Дозволяю, — Санька усмехнулся и поглядел ему в глаза со всем презрением, на которое был способен, — не поперхнитесь только. Жаль будет честного советского рабочего.
— Шутник вы, товарищ прораб, — пробормотал Федин и шмыгнул за ворота, побежал забирать свою трудовую книжку.
За вещами пришла через пару дней дочка Федина. Она же принесла спецовку и сапоги.
Худенькая русая девчушка лет двенадцати с хорошенькой мордашкой и милой открытой улыбкой.
Она вошла в прорабку, вежливо поздоровалась и сказала, что папа заболел, у него болит сердце, ему, оказывается, нельзя работать тяжелую работу.
Все молча глядели на нее, а она улыбалась.
— Бедная девочка, — тихо сказал Травкин.
Девочка обернулась к нему и сказала:
— Вы не беспокойтесь, папа поправится. Он вообще-то никогда не болеет.
И она ушла.
— Бедная девочка, — снова сказал Травкин.
Все молчали. Каждый думал о своем. Молчал и Филимонов.
Действительно, бедная девчушка. Лучше уж вообще не иметь ей отца, чем такого. Ведь рано или поздно она узнает, шила ведь в мешке не утаишь. Сейчас он для нее самый хороший, самый умный и добрый. Каково же ей будет, когда узнает.
Филимонов увидел себя в возрасте этой девочки, вспомнил, как он мечтал тогда об отце, как завидовал тем, у кого они были. Как легко он тогда привязывался к любому взрослому мужчине, который хоть самую малость, чуточку приласкал его.
Это было уже после встречи с Мирчо, в том же маленьком городке.
Жутко хотелось есть. На опостылевшую недозрелую алычу тошно было глядеть — от одного ее вида сводило скулы и рот наполнялся густой слюной.
Вообще-то, если круто посолить, то и алычу можно бы погрызть, тогда оскомы не будет, но соли не было. Кончилась соль. Для того чтобы добыть ее, Серега и Митька часами поливали водой из солончакового озера фанеру. На самом солнцепеке. Делать это надо было крайне осторожно, а не то одним махом можно испортить всю работу. На высыхающей фанере оседал тонкий слой соли, и не дай бог грубо плеснуть на нее! Плесь! И все труды насмарку.
Дело это тонкое, но игра стоила свеч. В удачные дни наскребали полную гильзу от трехлинейного патрона.
Правда, соль была с каким-то аптечным привкусом, но, чтобы обращать внимание на такие пустяки, надо было быть последним зажравшимся мешочником.
Вот у тех было что пожевать!
Однажды, когда Серега и Митька устроили пир, к ним подошел один такой тип.
Мальчишки сидели подле самой воды, в том месте, где булыжная выщербленная временем стена древней крепости уходит в реку, прикрывает разожженный костер от ветра.
Пла́вник горел жарким бесцветным пламенем.
Митька уверял, что эти белые, как кость, деревяшки горят особым пламенем — на нем рыба вкуснее.
В тот удачливый день у них было все. Тогда еще рыба ловилась, потому что бомбили от случая к случаю, и у мальчишек был целый кукан пескарей.
Они насаживали рыбех на палочки и жарили — получался отменный шашлык. Рыбех съедали с костями, чтоб ничего не пропадало. И соль была — целый патрон. И хлеб — целая кукурузная лепешка — чурек. В общем, Митька и Серега пировали.
Этот тип подошел незаметно. Даже странно — такой здоровенный краснорожий мужик в добротных яловых сапожищах, от которых остро пахло дегтем, шагал по хрусткой гальке бесшумно и легко, как Митькин сеттер. На нем была толстая суконная куртка и диагоналевые галифе с кожаной заплатой на весь зад. Дядька плотно, по-хозяйски сел у костра и уставился на мальчишек.
Узкими глазами он глядел, как мальчишки расправляются с рыбьим шашлыком, и Сереге показалось, что дядька голодный.
Серега снял с огня пескаря побольше, щедро посолил его, отломил кусок чурека и протянул гостю.
Тот повертел рыбешку в руках, неопределенно хмыкнул и сунул всю ее целиком вместе с чуреком в рот.
И тут же тугая его мясистая рожа брезгливо сморщилась, и непрожеванная еда полетела в воду. Его передернуло, и он стал плеваться.
— Ты чем же ее, сморчок, обсыпал? — спросил он.
— Солью...
— Со-олью! — передразнил дядька и снова плюнул. — Дерьмом ты ее обсыпал, а не солью, весь рот теперь больницей воняет. А ну-ка дай сюда.
Он протянул здоровенную лапищу, на которой не хватало двух пальцев — указательного и среднего, — взял патрон с солью, понюхал и запустил в реку.
— Ты... вы чего это, что ж вы наделали! Мы ее целый день добывали! — закричал Митька.
— А не будете людям дерьмо совать, вот чего, — ответил дядька.
