Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Сеня задумался: «Кто же так старательно читал?»
Кабинет Калугина освещался ослепительным мартовским солнцем. Перед письменным столом сидели, щуря глаза, представители укома, исполкома, Помгола, милиции, чрезвычайной комиссии, профсоюза и общественных организаций.
Обсуждался список кандидатов в комиссию по изъятию церковных ценностей. Московская инструкция предписывала: «Включить одного-двух представителей духовенства». Но ни один священнослужитель не явился на совещание в уком.
— Может, еще подойдут, — сказал Пронин.
И Калугин выложил на стол второй список членов технико-экспертной комиссии. В нее входили музейные работники, ювелиры и бухгалтер. Доктор Глинка предложил дополнить список известным художником Сварогом. Все единодушно проголосовали «за». Сеня тоже поднял руку, да так и застыл. Распахнулась дверь, блеснул на цепи золотой крест, мелькнули желтоватые глаза, раздутые ноздри и огненно-рыжая борода. Отец Осип решительно перешагнул через порог и широкими ладонями прикрыл солидный живот.
— Мир и правдолюбие этому дому, — поклонился он.
Калугин ответил приветствием, указал свободное место и зачитал список кандидатов…
— Гражданин Жгловский, кто войдет от духовенства?
В начале нового года отца Осипа перевели в Руссу с повышением. Он чувствовал, что настало время для него, опытного полемиста. Ему выгоднее говорить стоя. Его руки легли на спинку стула переднего ряда…
— Вразумите меня, служителя церкви, — начал он, склонив голову, — зачем я приглашен на оное светское собрание? Мы же, слуги бога, не занимаемся мирскими делами…
— Совершенно верно, батюшка, — подключился Калугин, — мы тоже не служим в храме и не поем псалмы. Однако голодающие ждут от нас хлеба, а не песнопений. Вы лично, гражданин Жгловский, не откажетесь участвовать в комиссии по изъятию церковных ценностей? Нуте?
— Я лично, гражданин, внес свою лепту и всегда протяну руку любому страждущему. Но… — он провел рукой по рясе, — мой сан священника обязывает меня во всем слушать патриарха…
— Во всем?! Девятнадцатого февраля восемнадцатого года патриарх Тихон предал анафеме большевиков. Вы, его послушник, тоже проклинали нас в своем приходе? Нуте?
— Я не фарисей из «живой церкви». Это лишь обновленцы дерзнули осудить патриарха Тихона…
— Другими словами, батюшка, вы тоже анафемствовали?
Жгловский почувствовал достойного противника и опять вскинул голову:
— Исповедуйте свое кредо: не суесловьте. Наши братья и сестры ждут хлеба…
— А хлеб ждет золота!
— Освященные реликвии — ризы, чаши — не подлежат изъятию. Патриарх Тихон указует, что можно добровольно пожертвовать церковный лом и подвески на иконах…
— На тебе, боже, что нам негоже!
Присутствующие засмеялись. Но отец Осип не смутился:
— Если ваша комиссия последует указанию патриарха, я войду в нее, если же вы посягнете на святые вещи храма — не войду!
— Батюшка, комиссия на месте разберется: что взять, что не взять. И ваше присутствие, как видите, необходимо. — Калугин взялся за перо: — Разрешите внести вашу фамилию, голубчик?
Прищурив глаз, Жгловский обратился к собранию:
— У вас все решается большинством голосов, и у нас в пастве все решают миряне. Завтра общее собрание прихожан. Если они благословят изъятие святых предметов, то я ваш слуга; если же верующие запротестуют, то и дверей не открою…
— А декрет ВЦИКа?!
— Бог свидетель! Вы же сами, большевики, провозгласили полное отделение церкви от государства. Советская власть отказала нам в материальной помощи, заявила, что религия есть частное дело каждого гражданина, предоставила нам самоуправление, так исповедуйте свое же кредо: не вмешивайтесь в частное дело граждан, предоставьте им самим решать вопрос о благотворительности. — Он шагнул к двери. — Не задержусь с ответом. Мое почтение!..
Сеня вышел на площадку, проводил взглядом священника и вернулся в кабинет, где больше всех возмущался старший Смыслов:
— Ёк-королек, это же волкодав в рясе! Завтра на церковной сходке он всех рабов божьих поднимет против комиссии. Его надо немедля арестовать!
— За что, голубчик?
— Елки зеленые, председатель укома спрашивает: «За что?» Да этот поп, кол ему в глотку, грозился закрыть двери храмов! Надо воевать, бороться с церковниками!
— Но как, голубчик?! — Калугин вскинул глаза на стенной портрет Ленина: — Владимир Ильич говорил, что надо уметь бороться с религией. Если мы арестуем священника накануне работы комиссии, то фанатики растерзают комиссию на паперти храма. Нет, друг мой, на данной стадии борьбы важнее доказать верующим, что помощь голодающим не противоречит христианской морали.
— Так они и будут тебя слушать! К собранию не подпустят!
— Конечно, все это сложно и особый разговор.
Калугин окинул взглядом присутствующих:
— Друзья мои, надо быть готовыми к тому, что ни один служитель культа не войдет в нашу комиссию. Это, естественно, усложнит изъятие. Поэтому, пока не поздно, каждый из вас может отказаться… Нуте?..
Сеня метнул взгляд на преподавателя истории с лопатообразной бородой. Ему показалось, что бывший учитель гимназии струхнет, но ошибся. Ни один член комиссии не отступил…
Они остались вдвоем. В кабинете пахло махоркой. Сеня открыл форточку, подошел к письменному столу и выложил книгу Ницше. Николай Николаевич не удивился. Видимо, он ждал ее…
— Спасибо, друг мой. — Председатель полистал сочинение немецкого философа и воскликнул: — Поразительно! Моисей создал стратегию для избранных, а Ницше для избранного, для сверхчеловека. Голубчик, Алеша не сказал… чьи это пометки?
— Нет, но он просил передать-вручить без свидетелей.
— Значит, друг мой, он выполнил задание. Пригласи его, пожалуйста, к нам в коммуну… и хорошо бы вместе с Груней…
Спор разгорелся, как всегда, за круглым столом. Кому выступить на собрании верующих? Ланская пришла ужинать вместе с регентом. В коммуне Вейц появился впервые. Он хорошо знал церковный мир и заявил:
— Завтра все решится. Священник Жгловский — отличный оратор. Верующие пойдут за ним. Его влияние следует приглушить. Я выступлю. Меня знают прихожане…
Абрам Карлович говорил больным, беззвучным голосом. Сеня, как и все другие коммунары, понимал, что чахоточный не оратор: он сам себя не услышит. На открытом воздухе перед большой массой надо выступать горластому. Или Калугину: у него голос несильный, но он умел заставить себя слушать, его слабость оборачивалась силой. И знаток религии.
Николай Николаевич словно разгадал ход мысли Селезнева:
— Я готов, друзья мои…
— На что готов? — вклинился Воркун. — На самоубийство?
— Мы будем охранять-подстраховывать…
— Не дури, Семен! — нахмурился Иван Матвеевич. — Пораскинь мозгами! На собрании верующих берет слово председатель укома, известный антирелигиозник…
— А кто спас-отстоял чудотворную?
— Было дело, дружище! — отмахнулся Воркун. — А теперь Калугин возглавил комиссию по изъятию церковных ценностей. И возглавил, несмотря на угрозы, предупреждения. Тот же Жгловский был в доме Калугиных и сумел мать восстановить против сына. Черт возьми, Анна Васильевна первая закричит: «Не слушайте безбожника!» Да ему и рта не дадут раскрыть!
— Мы сейчас с Абрамом Карловичем встретили мадам Шур. Она сказала, что в Руссе эмиссар патриарха, что он привез воззвание за подписью самого святейшего Тихона. — Ланская вопросительно взглянула на мужа: — Иван, ты имеешь послание патриарха?
— Это не послание, дорогуша, это секретная инструкция. — Воркун напряг память: — Тихон с гневом отвергает даже добровольное пожертвование… Он говорит: «Важно не что давать, а кому давать»… И заключает: «Читая строки послания нашего, указуйте о сем своей пастве на собраниях, на которых вы можете и должны бороться против изъятия ценностей».
Иван Матвеевич перевел взгляд на Сеню:
— Завтрашнее собрание — по прямой указке патриарха. И надо быть готовыми ко всему.
— Как же так?! — недоумевала Тамара Александровна. — Помочь голодающим — ведь это наш христианский долг. Я скажу об этом открыто…
Воркун покосился на беременную жену, но ничего не сказал. Пальма бросилась к дверям. Сеня весело приветствовал Алешу с подругой и, любуясь, закрутился вокруг Груни:
— Посмотрите-оцените! Обновка к лицу!
Черная, лихо посаженная кубанка и черный полушубок, отороченный белым барашком, удивительно дополняли ее девичью осанку и озорной взгляд.
— Хватит, сглазишь! — звонко засмеялась она, глазами ища Добротину. — А где Люба? Она собиралась сюда с вещами…
— Розыгрыш?
— Вот свидетель, — Груня указала на Лешу. — В чека был, с Любой разговаривал…
