Михаил Булгаков - Том 3. Собачье сердце. Повести, рассказы, фельетоны, очерки. Март 1925 — 1927
— Не пробовали,— ответили друзья.
— А вы попробуйте,— ответил Василий и удалился в страхкассу, заливаясь счастливыми слезами.
2— У меня радостное событие. Разрешилась страдалица мамаша от бремени,— говорил Василий, засунув голову в кассу.
— Распишитесь,— ответил ему кассир Ваня Нелюдим. Одновременно с Василием получил за инфлуенцию симпатичный парень Аксиньич 7 р. 21 к.
3— Радостное событие у меня,— говорил Василий,— страдалица моя разрешилась младенцем…
— Идем в кооператив,— ответил Аксиньич,— надо твоего младенца вспрыснуть.
4— Две бутылки русской горькой,— говорил Аксиньич в кооперативе,— и что бы еще такое взять, полегче?
— Коньяку возьмите,— посоветовал приказчик.
— Ну, давай нам коньяку две бутылочки. Что бы еще это такое, освежающее?..
— Полынная хорошая есть,— посоветовал приказчик.
— Ну, дай еще две бутылки полынной.
— Что кроме? — спросил приказчик.
— Ну, дай нам, стало быть, колбасы полтора фунта, селедки.
5Ночью тихо горела лампочка. Страдалица-мать лежала в постели и говорила сама себе:
— Желала бы я знать, где этот папаша.
6На рассвете появился Василий.
— И за Сеню я, за кирпичики полюбила кирпичный завод…— вел нежным голосом Василий, стоя в комнате. Шапку он держал в руках, и весь пиджак его почему-то был усеян пухом.
Увидав семейную картину, Василий залился слезами.
— Мамаша, жена моя законная,— говорил Василий, плача от умиления,— ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя прекрасная половина жизни, ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь это ужас, можно сказать! — Василий швырнул шапку на пол.
— Где приданые деньги младенчиковы? — ледяным голосом спросила страдалица-супруга.
Вместо ответа Василий горько зарыдал и выложил перед страдалицей кошелек.
В означенном кошельке заключались: 85 копеек серебром и 9 медью.
Страдалица еще что-то сказала, но что — нам неизвестно.
7Через некоторое время делегатка женотдела в мастерской приняла заявление, подписанное многими женами, в каковом заявлении писано было следующее:
«…чтобы страхкасса выдавала пособия на роды и на кормление детей наших натурой из кооператива и не мужьям нашим, а нам, ихним женам.
Так спокойнее будет и вернее, об чем и ходатайствуем».
Подпись: «Ихние жены».
К подписям ихних жен свою подпись просит присоединить
Эм.
«Гудок», 22 сентября 1925 г.
Мертвые ходят
У котельщика 2 уч. сл. тяги Северных умер младенец. Фельдшер потребовал принести ребенка к себе, чтобы констатировать смерть.
Рабкор № 2121Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер.
Входит котельщик 2-го участка службы тяги. Печален.
— Драсте, Федор Наумович,— говорит котельщик траурным голосом.
— А, драсте. Скидайте тужурку.
— Слушаю,— отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать пуговицы,— у меня видите ли…
— После поговорите. Рубашку скидайте.
— Брюки снимать, Федор Наумович?
— Брюки не надо. На что жалуетесь?
— Дочка у меня померла.
— Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
— Удостоверение требуется. Хоронить надо.
— А… констатировать, стало быть… Что ж, давай ее сюда.
— Помилуйте, Федор Наумович. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
— Я живой, да один. А вас, мертвых,— бугры. Ежели я за каждым буду бегать, сам ноги протяну. А у меня дело — видишь, порошки кручу. Адье.
— Слушаюсь.
2Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
— К попу, милые, несете?
— К фельдшеру, товарищи. Пропустите!
3У ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в белом цилиндре и с сизым носом, и с фонарем в руках.
— Чтой-то товарищи? Аль фельдшер помер?
— Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша Богу душу отдала.
— Так чего ж ее сюда привезли?
— Констатировать будет.
— А-а… Ишь ты.
4— Тебе что?
— Я, изволите ли видеть, Федор Наумович, помер.
— Когда?
— Завтра к обеду.
— Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли тебя.
— Я, видите ли, Федор Наумович, одинокий. Привозить-то меня некому. Соседи говорят, сходи заранее, Пафнутьич, к Федору Наумовичу, запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не протянешь.
— Гм. Ну ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
— Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих брюках помирать неприлично.
— Ну, дуй, дуй! Расторопный ты старичок.
— Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
— Ну, валяй, валяй. Кланяйся там, на том свете.
— Передам-с.
Эмма Б.
«Гудок», 25 сентября 1925 г.
Динамит!!!
Прислали нам весной динамит для взрыва ледяных заторов. Осталось его 18 фунтов, и теперь наш участок прямо не знает, что с ним делать. Взрыва боимся, и отослать его не к кому. Наказание с этим динамитом!
РабкорНа всех видных местах в управлении службы пути висели официальные надписи:
«Курить строжайше воспрещается».
«Громко не разговаривать».
«Сапогами не стучать».
Кроме того, на входных дверях железнодорожного общежития висела записка менее официального характера:
«Ежели ваши ребятишки не перестанут скакать, я им ухи повырываю с корнем. Иванов седьмой».
На путях за семафором висели красные сигналы и надписи:
«Не свистеть».
«Скорость шесть верст в час».
Поезда входили на станцию крадучись, с тихим шипением тормозов, и в кухнях вагонов-ресторанов заливали огонь. Охрана шла по поезду и предупреждала:
— Граждане, затушите папироски. Тут у них динамит на станции.
* * *— Я тебе кашляну (шепот), я тебе кашляну.
— Простудился я сильно, Сидор Иванович.
— Я тебе простужусь. Бухает, как в бочку! Ты мне тут накашляешь, что у меня взлетит вся станция на воздух.
— Наказание с этим динамитом, Сидор Иваныч.
— А ты сапогами не хлопай, вот и не будет наказание.
— Где вы его держите, Сидор Иванович? — спрашивал приезжий.
— В гостиной, на квартире. В мокрую тряпку его завернули — и под диван.
— Как табак, стало быть?
— Хорошенький табак. Это собачья каторга, а не жизнь. Детишек пришлось к тетке отправить. Они обрадовались, ангелочки, начали прыгать: «Папа динамит привез, папа динамит привез!!» Выдрал их, чертей полосатых, и отправил гостить.
— Долго ль до греха!
— Вот то-то. Дежурство пришлось устроить. Днем жена с винтовкой стоит, вечером — кухарка, по ночам — я.
— Да вы б его отправили.
— Пробовал-с. Сам завернул. Запечатал. Приношу на станцию в багажное отделение. А весовщик и спрашивает: «Что это у вас, Сидор Иванович, в посылке?» Я ему отвечаю: «Да пустяки,— говорю,— не обращайте внимания, тут динамита 18 фунтов. В Омск посылаю». Так он, представьте, бросил багажное отделение, вылез в окно и убежал. Только я его и видел.
— Вот оказия!
— Мученье. Пробовал его другой дороге подарить. Написал им бумажку. Так, мол, и так: «Посылаю вам, дорогая соседка, Самаро-Златоустовская дорога, в подарок 18 фунтов динамита. Пользуйтесь им на здоровье, как желаете. Любящий тебя участок Омской дороги».
— Ну и что ж она?
Сидор Иванович порылся в кармане и вытащил телеграмму:
«В адрес 105. Подите к чертям. Точка».
Сидор Иванович уныло повесил голову и вздохнул.
— А вы знаете что, Сидор Иванович,— посоветовал ему приезжий,— вы бы его попробовали Красной Армии подарить.
Сидор Иванович ожил:
— А ведь это идея! Как же это нам в голову не пришло?
Вечером в службе пути сочинили бумажку такого содержания:
«Глубокоуважаемый тов. Фрунзе, в знак любви к Красной Армии посылаем 18 фунтов динамита. С почтением, участок Омской дороги».
При этом была приписка: «Только пришлите своего человека за ним, опытного и военного, а то у нас никто не соглашается его везти».
Ответа от тов. Фрунзе еще нет.
Эмма Б.
«Гудок», 30 сентября 1925 г.
Горемыка-Всеволод
История одного безобразия
Отчим Всеволода — красноармеец командного состава. Поэтому ездил пять с половиной лет Всеволод из одного города Союза в другой вслед за отчимом, в зависимости от того, куда отчима посылали.
