Антти Тимонен - Мы карелы
— А разве ты не с миром пришел?
— Скоро ты, старик, узнаешь, с каким миром мы пришли! С таким миром, что… Красные в деревне есть?
— Есть, есть, — зашептал Ярассима. — Беги скорей. В деревне полно войска.
— Врешь, старик! Три солдата было. Двое ушли, один остался. Вот и все твое войско.
— Откуда нам все знать? Бают, будто в каждой избе попрятались солдаты. И пушки у них, и пулеметы всякие.
— Поглядим, где они прячутся. — Пришелец заглянул в подполье. — Ну и пушек здесь, и пулеметов… Попался ты, старик. Чего врешь?
— Откуда нам знать? Люди говорят. А ты чей будешь, откуда?
— Я-то? — Человек вдруг протрезвел. — Вот увидишь в лесу волка, спроси, откуда он. У собаки есть дом, а у волка нет дома.
— А ты, часом, не оттуда… не с Тахкониеми?
— С чего это ты взял?
— Да… вот говорят о тебе.
— Кто?
— Народ, люди.
— Ну и что они говорят?
— Всякое… Люди всё знают.
— Так, так. Стало быть, всё знают. А ты, старик, знаешь, что тот, кто больше знает, тот меньше живет. Понял?
— Да я ведь…
— То-то. Так что ты ничего не знаешь. Я пошел. Хочу вашу баню поглядеть.
— А-вой-вой! — воскликнула Устениэ. Ярассима сердито взглянул на нее, и она осеклась.
— Нечего тебе ходить в баню! — сказал Ярассима. — В нашей бане печь завалилась, сами моемся в чужой.
— Ну-ну, — пришелец похлопал старика по плечу. — Опять врешь. Из бани пар валит, а ты мне — печь завалилась. Ну что?
Ярассима встал в дверях, но пришелец легко оттолкнул его и вышел.
— Убьет он Сашу! — заголосила Устениэ. — Убьет… У него леворверт под пиджаком.
Ярассима выхватил из-под лавки топор и… На берегу грохнул выстрел. Хотя Ярассима почти не помнил себя, все же он понимал, что ничем уже помочь не сможет. Затем раздалось еще несколько выстрелов.
Саша кончал одеваться, когда услышал, что кто-то подходит к бане. Дверь бани выходила к озеру, шаги донеслись со двора. Хотя Саша и подумал, что это, наверное, бежит за ним Ярассима, все же невольно схватил винтовку. Но выйти он не успел. В дверях выросла чья-то фигура… Не успел Саша поднять винтовку, как она была выбита из его рук ударом ноги и, выстрелив, отлетела в сторону. Перед Сашей мелькнуло чужое небритое лицо, злые глаза… Он метнулся за винтовкой, но его опередили. Бандит ногой отбросил винтовку в сторону, потом поднял ее и, махнув револьвером, приказал по-русски:
— Выходи.
От злости, отчаяния и стыда Саша не помнил себя, но какая-то сила, какой-то инстинкт самосохранения заставил его подчиниться.
— Туда!
Бандит показал револьвером на амбар, за которым начинался ольшаник.
— Стой!
Саша повернулся лицом к бандиту.. Вот и пришел его час… Он кусал губы. Позор, какой позор! Но умереть надо, как подобает красному бойцу. Нельзя ничем показать, что он боится смерти.
— Я готов!.. — звонким, дрожащим голосом выкрикнул Саша. — Стреляй. Да здрав…
— Подожди, успеешь на тот свет, — сказал, усмехнувшись, бандит. — Ну-ка повернись.
— Стреляй… Я не боюсь.
Бандит улыбался. Странная улыбка была у этого бандита, слишком добрая… Не сводя с Саши револьвера, бандит зажал между колен его винтовку и другой рукой открыл магазин винтовки. Патроны посыпались на траву…
— На! — разрядив винтовку, бандит швырнул ее Саше. — А теперь проваливай. Понял?
Саша оторопел. Лишь после того, как бандит выстрелил из револьвера в воздух, Саша очнулся и, подобрав винтовку, бросился в заросли ольшаника.
…Васселей сунул револьвер в кобуру, спрятанную под пиджаком, и сел на траву. Когда он увидел в предбаннике растерявшегося, чуть испуганного парня, в какую-то долю секунды промелькнула мысль, что парень совсем как их Рийко. Нет, конечно, он не был похож на Рийко, просто был одних лет с ним. Больше Васселей ни о чем не успел подумать, и то, что он сделал потом, случилось как бы само собой…
В висках Васселея стучало. Хмель прошел, начиналось похмелье. Ночью из Финляндии пришли трое, принесли три тяжелых рюкзака продовольствия. Таккинен подозвал Васселея и дал ему бутылку самогона.
— Гостинец тебе, — засмеялся Таккинен. — Наверно, догадался, от кого. Да, здорово она в тебя втюрилась. Но смотри — сразу не пей. Сходишь в деревню, потом выпьешь.
«Как бы не так!» — подумал Васселей и сразу пошел к Кириле, сидевшему у озерка.
— Выпьем!
И стал открывать бутылку.
— Слушай, Васселей. А кто она тебе, эта баба? Кайса-Мария, или как ее там? — спросил вдруг Кириля.
— А тебе какое дело до нее? Послала нам водки — и ладно. Пей.
Кириля отпил глоток, поморщился, закашлялся.
— Тьфу! Гадость!
Закусив, он спросил:
— Свою-то бабу ты, наверно, менять на эту не собираешься? У тебя с ней было что-нибудь?
— Не мели чепуху! — рявкнул Васселей.
— Ну, не сердись, — испугался Кириля. — Я ведь просто так…
— Вот что, Кириля, — продолжал Васселей, — больше никогда не спрашивай о ней. Ясно? Я сам не знаю, кто я и что я. Но на такое не пойду… Кроме Анни, мне не нужно никого.
— Да я просто так…
Васселей взял бутылку и выпил из горлышка.
— А Кайсе-Марии тоже несладко приходится…
Кириля больше пить не стал, а Васселею пришлось одному выпить чуть ли не всю бутылку. Потом он наполнил ее водой и утопил в болоте. Как ему хотелось утопить вместе с бутылкой все мысли, связанные с Кайсой-Марией… Он не хотел думать о ней и все-таки думал… «Да, ей тоже несладко приходится…»
Со стороны Тунгуды донеслось два выстрела. Васселей вздрогнул. Неужели подстрелили парня? Он поднялся и направился к избе.
Ярассима и Устениэ видела, как Васселей выстрелил в воздух и Саша побежал к лесу. Они ничего не понимали.
Васселей вошел в избу.
— Правду сказал, хозяин. Печь в бане обвалилась.
— А он? Тот парень… Убежал? — спросил Ярассима, заикаясь.
— Кто? — Васселей разыграл недоумение. Потом сказал сердито: — Чего ты мелешь? Там не было никакого парня. Понимаешь, ни-ка-ко-го не было. Каменка обвалилась. Кто же там мог быть?
— Понимаю, понимаю.
— Поставьте самовар, приготовьте чай. Скоро к вам гости пожалуют, — сказал Васселей.
— Какие гости? А кто вы такие? — спросил Ярассима шепотом.
— Мы-то? Мы — освободители Карелии! Вот почитай. Грамоту знаешь? Вот книжка. Называется «За свободу Карелии», — Васселей бросил на лавку книжонку.
Ярассима взял ее, стал перелистывать. Пощупал бумагу. Слишком твердая — на закрутки не годится. Да и зачем она ему: он ведь курит трубку.
— У нас нечего уже освобождать. Прошлый год шли тут тоже какие-то, тоже из Финляндии были, так от последнего барана нас освободили. Много всяких освободителей побывало! Одни уйдут, другие придут. И все освобождают: кто хлев от коровы, кто стол от самовара…
Васселей собрался уже уходить, но остановился.
— Говоришь, в прошлом году… В прошлом году тут проходили два финна с почтой. Из Тунгуды шли в Финляндию. Ты не знаешь, куда они делись?
— Да ведь… Нет, не знаю, не знаю.
— А может, вспомнишь?
— Откуда мне знать? Верно, были. Барашка зарезали. Чай пили. Потом говорят — перевези через озеро. Я перевез их. И они пошли. Больше ничего не знаю…
Васселей посмотрел на старика так пристально, что тот даже вздрогнул.
— Ладно, — сказал Васселей. — Не знаешь так не знаешь. Так и запомни: ты ничего не знаешь. Откуда тебе знать? И все. И больше ни слова. Много знать будешь, мало жить будешь.
Ярассима проводил гостя до крыльца. Васселей свернул за ригу и пошел в лес.
— Что же теперь будет-то? — запричитала Устениэ, когда старик вернулся в избу.
— Что будет? Гости будут.
— А кто они такие?
— Те самые… С того плота. Бандиты. А вот этот… не пойму я его.
— Чего он допытывался об этих… что шли с почтой?
— Сама слышала. Перевез я их, и они пошли. А я домой пришел. Вот и все. Поняла?
— Не было у тебя ума. Чего ты избу на отшибе поставил? Вот все бандиты и идут к нам.
— Да сама же ты все пела: «Ах, миленький, как хорошо нам вдвоем…»
— Вдвоем, вдвоем… Чего стоишь? Беги на берег, спрячь сети. А то освободят нас и от них…
Пока Ярассима убирал сети, Устениэ спрятала посуду и одежду под пол, а рыбу снесла в хлев и схоронила там. Хотела самовар тоже куда-нибудь убрать подальше с чужих глаз, но передумала: нежданный гость видел его, да еще велел для других поставить…
Когда Васселей вернулся в лес, в их группе появился какой-то незнакомый человек, еще довольно молодой, статный и крепкий, с черной, аккуратно остриженной круглой бородой.
Таккинен набросился на Васселея:
— Герой! Нализался так, что с одним красным не мог справиться. Только шум в деревне поднял.
— Одним больше, одним меньше. Не все ли равно, — махнул Васселей. — Другие тоже стреляли.
