Сергей Сартаков - Гольцы
Лебедев помедлил с ответом:
Трудно, конечно, сказать когда. Но я уверен, что скоро. А сделать это может, по-моему… только Ульянов. Кто другой?
Ульянов? Да. Другого и я не назвал бы, — сказал Арсений. — Но Ульянов в Шушенском, а мы сейчас здесь. Скажи, что мы должны делать сегодня? Завтра? Завтра у меня кружок. Должен я идти туда и заниматься опять разговорами? Или начинать уже действовать, — но как?
Обязательно надо идти в кружок и заниматься, но не просто разговорами, как выразился ты, — горячо заговорил Лебедев, — а разбивая тех, кто хочет ограничить рабочее движение только экономической борьбой вместо борьбы за политические свободы. Для нас же политические цели должны быть определяющими и развитие экономической борьбы. Ведь конечная наша цель — свергнуть самодержавие, уничтожить гнет капитала…
Знаю, — нетерпеливо перебил Арсений, — но мне хочется убыстрения всего этого. Нельзя так тянуть.
Так это ты же и тянешь. Действуй энергичнее. Неужели я должен тебе подсказывать, когда и что нужио делать!
Они помолчали. Потом Лебедев сказал раздумчиво:
Надо, чтобы повсюду рабочие были подготовлены к борьбе. Я очень люблю Сибирь, это моя родина, в Томске я учился. И знаешь, Арсений, я решил поехать в Сибирь п хочу с тобой посоветоваться. Там сейчас заканчивается строительство железной дороги, появляется много рабочих, а ведь там еще глухо по-прежнему, очень глухо. Революционная мысль к рабочим там почти еще не проникла. Ну ты подумай сам: вот в Красноярске только в прошлом году первый рабочий кружок появился. Так это все же Красноярск! Ну, в Томске кружок Игнатова. С Игнатовым я переписываюсь, Буткин там… А где-нибудь по линии железной дороги, вроде Шиверска, или на самом строительстве, я почти уверен, до сих пор нет еще ни одного кружка. Важно начать их правильно.
Ты хочешь поехать туда, Михаил?
А почему бы нет? Думаю, что я должен это сделать. Надо и там организовать кружки.
Тебя в Сибири знают.
Ну, не везде. В Томск я не поеду, а в других местах мне даже не надо прятаться. А так как я поеду еще и с чужим паспортом, то смогу работать достаточно спокойно.
Ив Петербург ты уже не вернешься?
Как это можно, Арсений! Не возвращаться в Петербург! Ведь вся и цель моя — не разрывать, а наоборот, прочнее связать Сибирь с Петербургом.
Мие нравится то, что ты сказал, — натягивая сползшую с плеч тужурку, проговорил Арсений. — Надо будет тебе посоветоваться со всеми товарищами.
— Безусловно! Вот я и начал… Лебедев не закончил — в дверь постучали.
Анна, — сказал Арсений, — я узнаю по стуку.
Он открыл дверь. Действительно, вошла Анюта. Утомленная, с землистым оттенком под глазами, но все с тем же смешливым взглядом.
Михаил Иванович! — обрадованно воскликнула она, и лицо у нее сразу засветилось. — Вот не думала вас встретить сегодня!.. Ну, здравствуйте!
Здравствуйте, — сказал Лебедев, пожимая Анютину РУку. — А я вас встретить думал, Анна Макаровна. Правда, тоже не сегодня и не здесь.
Зачем я вам понадобилась? — Анюта опустилась на стул. — Ой, как я устала!
В средине лета я собираюсь ехать в Сибирь. Хотел с вами поговорить об этом.
В Сибирь? — удивленно спросила Анюта. — И надолго?
Возможно, что надолго.
Да? Привезли меня сюда, а теперь бросить одну собираетесь, — шутливо сказала Анюта, но тень неподдельного огорчения промелькнула у нее на лице.
Ты можешь снова последовать за ним, — заметил Арсений. — Пожалуйста.
Анюта покачала головой. Ответила так, словно Арсений говорил серьезно:
Сюда я ехала учиться. А туда зачем я поеду?
Вот это здорово! — всплеснул руками Арсений. — Там же у тебя жених!
Арсений, не надо смеяться, — строго остановила его Анюта, — для меня эти слова самые дорогие.
Не буду. Прости, сорвалось. Сам знаешь, я безразличен к таким вещам, но я не циник.
Алешу я люблю, — настойчиво сказала Анюта, как бы боясь, что ее ответ может быть истолкован иначе. — Но поехать сейчас— это значит бросить все! И насовсем.
Наступило короткое молчание. Анюта сидела, уставившись в одну точку и зябко поводя плечами. На ней была надета легкая суконная кофта. Арсений отошел к столу, взялся перелистывать учебник геометрии. Лебедев стоял, засунув руки в карманы пиджака и чуть наклонив голову, будто к чему-то прислушиваясь.
Ну, не сейчас… — начал было Арсений, но Лебедев сердито посмотрел на него, и Арсений умолк. Потом заговорил другим тоном: — Садись сюда, Анна, будем заниматься делом.
Ой, Арсений, как я сегодня устала! — виновато отозвалась Анюта, вставая и переходя к столу. — Наверно, ничего не пойму. Прошлую ночь совсем не спала.
Садись, — неумолимо сказал Арсений. Дождался, когда она сядет, раскроет тетрадь. И только потом спросил. — Почему не спала?
Роман читала.
Всю ночь!
Всю ночь. Не могла оторваться.
Ну, это черт знает что такое! — заключил Арсений_Надо учиться, образование закончить, а она романы читает!
А что вы читали, Анна Макаровна? — спросил Лебедев.
— Тургенева, «Рудин».
Ты сейчас, Михаил, не мешай нам, — потребовал Арсений, пододвигая Анюте учебник геометрии. — Ну вот, Анна, смотри, в чем твоя ошибка: ты берешь за исходную точку пересечение линий…
Лебедев перебил его:
Арсений, хотя твоя квартира и «чистая», но я уйду прежде Анны Макаровны, один. А с вами, Анна Макаровна, мы встретимся завтра. Где лучше?
Нет, вы меня подождите сегодня, Михаил Иванович, мне очень нужно с вами поговорить, — быстро повертываясь к нему, сказала Анюта. — Ну, неподалеку от моста через Невку… Хорошо? Я позанимаюсь не больше часа.
Они ушли по набережной Невки далеко, туда, где начинались уже пустыри и черная-черная, мглистая ночь лежала над городом. В воздухе еще больше пахло дождем, а дождя по-прежнему не было.
Я вот о чем хотела поговорить с вами, Михаил Иванович… — сказала Анюта. — Я бы, может, и не решилась, да так сложилось сегодня…
Арсений был сегодня невыносимо груб, — сказал Лебедев, — это его растравили споры в кружке. Но вы на его слова не обращайте внимания. В общем-то он человек сердечный.
Нет, не в его словах дело, Михаил Иванович, а в моих. Я сказала: «Если мне поехать к Алеше, это значит бросить все». — Она помедлила, прежде чем сказать дальше. — Ну, а когда-то… я же должна буду поехать.
Вы говорите так, Анна Макаровна, словно боитесь
этого.
Нет, не боюсь, мне тоскливо, пусто без Алеши. Но… Михаил Иванович, скажите: любовь очень мешает нашему делу? S
Если бывает только любовь, — тихо сказал Лебедев, — да, мешает.
Как только любовь? — переспросила Анюта.
И ничего больше. Любовь, но нет общих интересов, нет общей цели.
Анюта промолчала. Лебедев шел рядом, вдыхая мягкий воздух весенней ночи, радуясь прохладе редких капель, падавших ему на лицо. Он думал о словах девушки.
Уважал он Анюту за ее неутомимость и исключительную работоспособность. Прямой, открытый у нее характер! Он ценил в ней верного товарища, правда еще не очень опытного, но энергичного и преданного делу. Не огорчил ли он ее, сказав так беспощадно: «Да, мешает»? Все остальные его слова уже могли быть только сахаром к горькому лекарству, а сахаром Анюту не обманешь. У каждого человека по-своему складывается любовь, и что может быть оправдано у одного — не оправдаешь у другого. Давно ли радовался он за двух незнакомых де-вушек, переполненных весной, и любовью, и песнями? А тут получилось, что за Анюту он не порадовался. За Анюту, такую славную, такого близкого товарища! Почему здесь он заколебался и не может ответить точно и Определенно, как привык всегда говорить? И даже будто в чем-то досадной для него оказалась ее любовь к Алексею. В чем? И почему?
Михаил Иванович, — вдруг спросила Анюта, — а могла бы я поехать тоже куда-нибудь в Сибирь? Ну, в Иркутск, в Красноярск или в Томск. Где есть большие типографии и я так же могла бы, как здесь, работать наборщицей.
И только наборщицей? — не сразу отозвался Лебедев.
Анюта удивилась его вопросу. Да, только наборщицей, потому что другой специальности у нее нет, и не в горничные же опять станет она наниматься; и нет, не только наборщицей, потому что не принимать участия в работе подпольных кружков, не выполнять поручений товарищей, не брать от них листовок и не разбрасывать их потом по улицам или фабричным дворам, не жить жизнью тревожной, но радостной в своей далекой цели, не чувствовать себя необходимой для общего дела, — нет, она, конечно, не сможет. Об этом ли ее спрашивает Лебедев? Два года… Двух лет еще нет… Время небольшое. Может быть, Лебедев не верит, что подпольная работа стала ее жизнью? А разве он не знает, что не за два года, а даже только за последние четыре месяца, уже после рождества, после Нового года, она научилась ловко разбрасывать листовки и, попадая в облавы, уходить незаподозренной? Зачем же он спрашивает? Лебедев молчал, выжидая.
