Юрий Авдеенко - Дикий хмель
Миронов, Чхеидзе и Зинченко уже много часов наблюдали за дорогой, притаившись в старом пустом сарае, куда на зиму бауэры убирали сено. Эта разведгруппа и еще несколько других были брошены в тылы немцев с целью выявить базовый склад боепитания, который, несомненно, был где-то рядом, и навести на него авиацию.
Похоже, что склад затаился в замке. Девять порожних машин въезжало в замок за вторую половину ночи. Восемь покинуло его тяжело груженными. Сейчас выползала девятая.
Чхеидзе сказал:
— Я разворачиваю рацию.
— Погоди, — возразил Миронов. Он был старшим группы. — А вдруг здесь не боеприпасы? Вдруг немцы награбленное вывозят. Или завод подземный, тайный эвакуируют.
— Уверенности нэма, — согласился Зинченко.
Шар-шар-шар... Это в углу. На остатки сена выскочила мышь, блеснула глазами-булавочками. Насторожилась. И опять: шар-шар-шар... И нет мыши. В нору ушла, видимо...
— Стреляем отсюда, — сказал Миронов. — Потом я выйду к машине, проверю, что в кузове. И будем уходить мимо фермы в лес.
— До машины пойду я, Алексей, — заявил Зинченко.
— Все равно, — сказал Миронов, — можешь идти ты.
— Я разворачиваю рацию, — повторил Чхеидзе.
— Нет, — Приказал Миронов. — Рацию развернешь в лесу.
— Они не сунутся, — сказал Чхеидзе. — В замке только охрана.
— Скорее всего, ты прав, — согласился Миронов. — Но рисковать не будем. До леса триста метров. В лесу укроемся...
Миронов подвинул к себе МГ — он ходил в разведку только с этим немецким пулеметом, — предупредил:
— Стреляю один...
Выстрелы получились солидные, басовитые. Осколки ветрового стекла полетели вверх, как брызги из лужи. Машина развернулась и стала поперек дороги. Крытый кузов ее темнел в светлеющем теплыми тонами небе, словно гора.
Рукавом маскхалата Зинченко вытер пот с лица. Сказал глухо, будто проворчал:
— Я пийшов.
— Ползком. Только ползком... — предупредил Миронов.
— Хай они будут прокляты! — выругался Зинченко. Пошагал к машине не пригибаясь.
И Миронов и Чхеидзе видели, как он обошел машину, громадный и ловкий, заглянул в кабину, а потом, наверное, забрался в кузов. Но этого они уже не видели: машина стояла поперек дороги — кабиной к ним, а кузовом в противоположную сторону. Прошло какое-то время. Друзья начали волноваться.
Над замком опять закаркали вороны. Но никакого движения в замке не было. Он по-прежнему казался пустым, вымершим.
Зинченко вышел из-за машины, закурил возле радиатора. И лишь потом направился к сараю.
— Машина полна снарядами, як воз гарбузами, — сказал он. — Побачив все верхние ящики.
— Значит, Чхеидзе прав, склад в замке, — сказал Миронов. — Уходим.
Они быстро вышли из сарая. И побежали через луг наискосок, потому что это было самое опасное, открытое место. И дорога тянулась за их спиной, а справа стояла ферма — добротный пустой дом с остроконечной крышей из красной черепицы.
Разведчики одолели луг и вышли к первым деревьям, где Чхеидзе быстро развернул рацию и передал сообщение в штаб дивизии.
Потом они покурили. Попили водицы из холодного ручья. И пошли лесом — туда, на восток.
Это не был густой, дремучий лес, какие знавали они в Белоруссии. Он, скорее, походил на лесопарк. И деревья здесь не теснились. Стояли на расстоянии, словно отмеренном кем-то. Трава между деревьями не поросла кустарником, а была чистой и зеленой, хотя еще и очень короткой.
Тихий, мелодичный звук губной гармошки, подобно весеннему свету, вдруг заполнил лес. И белые березы с крохотными ярко-зелеными листьями, казалось, начали раскачиваться в такт нехитрому грустноватому вальсу. Музыка возникла столь неожиданно, что разведчики на какое-то время просто опешили. Она звучала в глубине, за деревьями, прозрачная, как воздух, непрошеная гостья в настороженном прифронтовом лесу.
Немец сидел под березой, блаженно вытянув ноги. Пожилой, розовощекий, он близоруко щурил глаза, прижимая к губам большую красно-белую, словно гриб-мухомор, гармошку. Рядом с ним лежали каска и автомат. Но и с другой стороны лежал еще автомат. Жаль, что его никто не заметил.
Лес был спокоен. И немец, один-одинешенький, показался разведчикам посланным самой судьбой. Судя по знакам различия, он был ефрейтор. На боку у него висела пухлая полевая сумка.
Чхеидзе первым вышел из-за деревьев. Конечно, он был смелым парнем. Но потом все говорили, что старшина Миронов не давал такой команды. И, конечно, Чхеидзе поступил опрометчиво.
— Hände hoch, — негромко пояснил немцу Чхеидзе.
Немец уронил гармошку. В лесу стало тихо. И оттого, что мелодия оборвалась внезапно, как и возникла, тишина, нависшая над лесом, была особенно заметной.
И Чхеидзе, и Миронов, и Зинченко вдруг увидели второй автомат. И сразу поняли, что это означает. Немец в лесу не один. Где-то рядом его спутник.
Для того чтобы принять решение, отдать команду, было достаточно десяти секунд. Однако судьба представила лишь четыре.
Граната с длинной желтоватой ручкой плюхнулась в траву, но не покатилась, как мячик, а замерла, неподвижная, точно штанга.
Ее бросили неумело. Из-за кустов, которые островком росли рядом. И она не долетела до солдат, а. упала на расстоянии трех-четырех метров. И ее нельзя уже было отбить ногой куда-нибудь подальше к чертовой матери. И...
Никто не успел сказать и слова. Прыгучесть, реакция и, может, еще нечто большее, что зовется совестью солдата, сработали безотказно. Легкое, худое тело Миронова мелькнуло в воздухе, накрыло гранату.
Это был, бесспорно, вратарский бросок. Смелый, мастерский. Только последний в жизни...
2Все это рассказал нам генерал-майор Самшелов.
В апреле сорок пятого он был не генералом, а только майором. И командовал разведротой, в которой служил отец.
Генерал жил в новом доме на Комсомольском проспекте. Адрес его Буров раздобыл через коменданта.
Буров уже несколько лет пытался что-то узнать о боевой судьбе моего отца. Но страсть к пространным рассуждениям поглощала всю его энергию. Он был весь в разговорах, как домохозяйка в уборке. На большее у него просто не хватало сил.
Веселая жена генерала принесла кофе — в маленьких фиолетовых чашечках из немецкого фарфора. У нее были очень большие глаза, очень. Она с волнением слушала рассказ мужа. Наверное, все это было для нее ново, интересно...
Генерал рассказывал с удовольствием. Получалось у него, может, несколько бессистемно, но горячо. Чувствовалось, человек он искренний,толковый.
— Дело не только в трех орденах Славы. Хотя сам по себе это выдающийся факт... Старшина Алексей Миронов был личностью. Лич-нос-тью... Можно иметь высокий чин, обладать выдающимися талантами поэта, музыканта, изобретателя и оставаться заурядным, неинтересным человеком... Миронов был всего-навсего старшиной армейской разведки, но его духовных качеств — смелости, благородства, честности — хватило бы и на государственного деятеля. Мы много и хорошо говорим о политической работе в войсках, о прозорливости наших командиров. И меньше вспоминаем о незаурядных людях, которые, как метко заметил Твардовский, были в каждой роте, в каждом взводе. От них исходили тепло, уверенность, свет. Каждый из них представлял, как бы сказать, материализованную душу народа. Это, конечно, очень обще... — генерал Самшелов смущенно развел руками.
Буров сказал:
— Минул большой срок. Пора безошибочных обобщений наступила.
— Согласен с вами, — кивнул генерал, быть может, несколько устало. Посмотрел в мою сторону без улыбки.
— Мемуары не пишете?
— Нет. Я действующий генерал. Вот когда уйду в отставку, тогда попробую...
— Пробовать надо сейчас. И пусть товарищ журналист тебе поможет, — включилась в разговор молодая жена.
— Жанна, стыдно, — зарделся генерал.
— Почему стыдно? Ведь всем кто-то помогает, — рассудительно возразила Жанна.
Генерал засмеялся:
— Женам нельзя доверять даже малую тайну.
— Очень мне нужны твои тайны... — обиженно заметила Жанна. И насупилась. Ей, конечно, было жаль саму себя.
Генерал пропустил реплику, жены мимо ушей, задумался тяжело. Потер пальцами виски:
— Что я могу еще вам рассказать? Конечно, были разведдонесения, представления к наградам, рапорты разного характера, где по крупицам была рассыпана боевая деятельность старшины Миронова. Но где это все? Сохранилось ли оно? В военном или в других архивах? Не знаю. Что-то, конечно, пропало. А что-то наверняка лежит в груде бумаг, как говорится, в пожелтевших папках... На вашем месте я бы написал Зинченко или даже съездил к нему. Он рыбачит на Волге, за Астраханью. Дом у него в селе Житном...
— А Чхеидзе? — спросил Буров.
— Гурам умер после войны от старых ран. Его ранили шестого мая. Тяжело... Он долго лечился. Умер в пятьдесят пятом. У себя в Самтредиа... Вы напишите Зинченко и поезжайте к нему.
