Борис Блинов - Порт
— Какое у вас водоизмещение? — спросила мама.
— Около пятнадцати тысяч, а дедвейт — десять, — зная, что поразит ее размерами, ответил Саша.
— Ну хоть судно большое, качать не будет. Меня, знаешь, как укачивало вначале, до кровавой рвоты.
— Знаю, знаю, — поморщился Саша. Он слышал про это тысячу раз. — А потом тебе кочегар какой-то соленых огурчиков принес, ты и поправилась.
— Не кочегар, а третий механик Саша Черемных. Он после войны еще долго ходил, а потом в аварию попал на «Якове Зевине» и ему руку оторвало. Ты смотри, сынок, осторожней.
— Да ладно, мама. Ты что думаешь, там паровая машина? Там электроника и логические схемы.
— Я знаю, конечно, техника теперь надежная, но все равно бывает. Вот Дима Копытов, с первого этажа — видел? У него щека мятая. Это его топливом обожгло.
Да что она заладила, Дима, Саша. Что ему до них? У него последний вечер перед отходом. Он идет на четыре месяца. Надо все обдумать, все сделать, сосредоточиться. А чего-то такого, главного, он никак не мог вспомнить, очень существенного, без чего потом — ну никак! Саша раздражался и мучился оттого, что это главное забыл, и снова перебирал в уме по пунктам разложенные дела, но мама все сбивала его, и он начинал сначала. Лески, крючки, шорты положил, с ребятами простился. Там с инструментом неважно, надо свой взять, батя простит. Шел, доставал из настенного ящика, укладывал в сумку и снова вспоминал. Бритвенный станок есть. Мишке лодку отдал. Маринке позвонил, документы, книги, кассеты… На глаза ему попался старый домашний будильник, здоровый, как чайник. Во, идея! Будильник возьму! Милое дело, тогда уж точно на вахту не проспишь.
— Ма, я возьму будильник?
— Зачем? — удивилась она.
— Ну так, вообще, на вахту.
— Возьми, конечно, если надо. Только знаешь, — она будто извинялась, — раньше не принято как-то было, с будильником на вахту.
— Да я не на вахту с будильником! — в отчаянии выкрикнул Саша. — А на вахту — не проспать. Мы вечером собираемся, пьем кофе, музыку слушаем, понимаешь, а потом сон крепкий, вдруг проспишь.
— Ну конечно, Сашенька. А я так совсем после кофе спать не могу. Даже если в семь часов выпью. Старая, наверное, стала.
— Мама, ну при чем здесь ты! Там каюту чью-нибудь делаем как кафе, украшаем ее, музыку приносим, журналы разные и вечером у нас большой сбор.
Что-то нужное, про что он забыл, где-то рядышком промелькнуло, и он уже готов был вспомнить, но мама снова отвлекла его вопросом:
— А эта каюта, которая кафе, она может твоей оказаться? — спросила она осторожно.
— Конечно, может. Скорее всего так и будет, — скрывая досаду, ответил он.
— Но тогда послушай, Саша, — только не сердись, пожалуйста, не сердись, — торопливо предупредила она. — Если большой сбор и весь рейс кофе, то ведь это очень накладно?
— Да что ты, мама! Это же море! Там на это не смотрят. Я, он — какая разница. Мы все там живем как одна семья, — объяснил Саша. — И потом, у меня подъемные. Для чего они мне? Я ведь домой приехал!
— Ну хорошо, хорошо, — успокоила она. — Я же сказала, не сердись.
И тут он вспомнил: кофе! Он же сказал ребятам, что кофе возьмет на весь рейс.
— Я побежал. Мне в магазин надо.
Он натянул на ноги нерасшнурованные кроссовки и выскочил из квартиры. Он шел пританцовывая, фиксируя ногой каждую ступеньку, и все в нем ликовало от близкого, такого доступного уже счастья. Море, скорей бы! Сегодня вечер как-нибудь дожить, заснуть быстрее, а завтра — в море. И потом, еще целых четыре месяца! И ничего больше не надо. Как прекрасно, что оно есть, и это его судьба. Какие люди бедные, несчастные! Как они живут за дверями? Дожить бы до завтра!
Ступеньки кончились, впереди светилась распахнутая дверь — из полумрака подъезда, как живая, яркая картина. Он увидел любимый дворик, в котором копошилась мелюзга, синенький детский заборчик, казавшийся когда-то таким высоким, и куст рябины с желтыми листьями, с тяжелыми гроздьями оранжевых ягод.
Саша переступил порог и сам слился с этой картиной, стройный, высокий, легкий. А из окна смотрела мама. Стекло отсвечивало голубым небом, и Саша не мог видеть, что в глазах у нее застыли слезы.
Вахту я отстоял без приключений, а когда утром сменил меня Саша Румянцев, увольнения уже не было — судно на отходе. Я остался на борту.
Отход вообще — дело непростое, это даже не завод пустить — целый город с места стронуть. Поэтому сетовать на разные комиссии, проверки и тревоги не приходится. Я метался по судну, как шарик от пинг-понга, стараясь наверх не очень выскакивать, чтобы перед мастером не засветиться, но потом понял, что опасаться мне уже нечего: раз в судовую роль вписан, никуда ему от меня не деться. Ну, а мне, естественно, от него.
Вместе со мной еще шестьдесят человек на месте не стояли, и разрозненные, не всегда понятные изнутри движения привели к тому, что часам к восемнадцати, все-таки, измочаленные и выжатые, мы сдали судно портовым властям.
Проверяющие, подзадержавшись наверху, стали спускаться на катер. Слегка покрасневшие и благодушные, они неторопливо переговаривались и уже не были похожи на строгих, неумолимых вершителей нашей судьбы.
Буксирчики зааукали у борта, подцепили нас и поволокли по заливу. Мы вышли на Северный рейд, поближе к выходу, и бросили якорь. Корму стало медленно водить по течению. В иллюминаторе появился берег с пологими, каменистыми сопками, потом залив проплыл и несколько наших собратьев, взнузданных якорями, и снова город надвинулся серыми каменными стенами, оголенный без зелени, словно неживой. Мы сейчас отойдем, а он медленно, медленно будет отдаляться, таять, задвигаться сопками.
Беленький береговой катер подрулил к нашему борту, и какие-то цивильные мужики на нем стали ловить трап. Мужики были солидные, деловые, их вышел встречать старпом. А по трансляции объявили: «Всем собираться на загранинструктаж».
Что это такое, я не знал и пришел в салон в числе первых. Мужик, который этот инструктаж проводил, знакомым оказался еще по кадрам. Он был похож на отставного борца-тяжеловеса, и лицо добродушное, совсем нетипичное для кадровика. Когда я на его вопросы отвечал, выяснилось, что мы вместе в Польше стояли, в одно время: он капитаном на базе, ремонтировался, а я новое судно получал. Что в одном городе жизнь прожили — не влияет, а вот что в Польше вместе стояли — это сразу нас сблизило, и мы с ним хорошо потолковали.
Он меня тоже узнал, кивнул и указал на место в первом ряду. Я сел сзади, с нетерпением стал ждать, когда народ соберется, и действительно много интересного услышал. Там, оказывается, небезопасно, в этом распрекрасном Пальмасе.
Одних организаций, тех, что за нами охотятся, я чуть не десяток насчитал. Пальмас на перепутье стоит, суда наши часто заходят, и они это учли. Всякие разные НТСы, Посевы, религиозные общины, диссиденты выехавшие — кто-там только не почкуется. Какой-то Саша Бочилов с магнитофоном ходит и представляется русским журналистом, берет интервью, искажает его и где-то там публикует. Нам его портрет дали, он не самый страшный. Опасней женщина Катя Молодцова, интересная блондинка, держится вольно и заводит знакомства. А парни, проявляя русское радушие, идут навстречу и часто говорят лишнее. И вот как интересно у них работа учитывается: если мы заинтересуемся, будем спрашивать, отвечать, поддерживать разговор — все это на магнитофон фиксируется и им в зачет идет, как свидетельство хорошей работы. А если сразу оборвать, послать их подальше («по-нашему, по-морскому», — здоровяк сказал), тогда все, им хана, сразу прокол. «Так что вы в разговор не вступайте и пару крепких выражений себе заготовьте», — улыбнулся он. (Ну, готовить, я думаю, не надо, когда это мы разучиться успели?) «Покупайте в «Совиспане», там все, что вам надо, есть».
Стал он перечислять магазины, куда ходить не рекомендуется, и я пожалел, что карандаш не взял, так их много оказалось. Чудно́, у них, оказывается, есть магазины «Жуков», и «Волга», и «Одесса». А особенно, говорит, «Супер Перрис» опасайтесь, бывшую «Аврору», она на дотации от их спецслужб. Цены там, может, и пониже, но считайте, что это скидка для привлечения, так что, и сами вы, покупая, как бы из той же дотации черпаете и становитесь соучастниками.
Ну и дела! Я смотрел на ребят новыми глазами и невольное уважение к ним испытывал. Шутка ли, каждый рейс такую осаду выдерживать, и никто не подзалетел. Хотелось мне поговорить с ними, выяснить подробности, но парни заморенные сидели, вялые и, еле дождавшись конца, разошлись. Только у Саши в голубых глазах я увидел жадный блеск. Мы с ним состыковались и пошли к нему кофе пить и обменяться впечатлениями. Но только сварили, отхлебнули по глоточку — объявили список досмотровых групп, и моя фамилия в нем тоже значилась. Саша мне помочь не мог, и я побежал к помполиту узнать, что же мне в связи с этим делать.
