Борис Блинов - Порт
Я прикинул, что еще от капа до мостика наберется пара этажей. Но это солидное расстояние все равно меня не успокаивало. Я чувствовал все время, будто капитан парит где-то над моей головой: разглядывает сверху и решает сейчас мою судьбу.
Не за тем я сюда рвался, потерял ребят, родимую «Пикшу», на которой пять лет пахал, чтобы так по-глупому вылететь. Если бы я теми же темпами продолжал там учиться, к пенсии бы, наверное, мореходку закончил. Здесь можно побыстрее. Я себе программу четкую определил: идти год в год, все распланировал и по предметам и по времени, но вот опыта своего не учел.
Нельзя сказать, что у меня так уж гладко все в жизни шло. На основании житейских подъемов и спусков, у меня волей-неволей сложилось представление о некоем законе, который здесь, на белом пароходе, снова нашел себе подтверждение. Я бы назвал его законом сохранения добра. Потому что добро, как энергия, не пропадает бесследно, и если где-то, на сколько-то его стало больше, то в другом месте — на столько же убавилось. Мне бы надо сообразить, что если внешние условия жизни здесь лучше, то где-то в чем-то должно быть хуже.
На СРТ, бывало, пашешь как заведенный, а утром встретишь капитана: «Здоров, Пахомыч!» А он еще и не ложился. Проворчит: «Здоров, как стадо коров!» Покряхтит, поохает и пошаркает в валенках на мостик. А ты в свои прокопченные шхеры ныряешь или к рыбоделу. Минута выпадет свободная — зайдет к тебе или ты к нему, просто так, посидеть, перемолвиться. Нет разницы, матрос, капитан, механик — вместе работаем, вместе чай пьем и кино смотрим.
А здесь вон какие сложности! Чуть не в первый день, как я появился, приходит ко мне мужик и представляется: «Василь Василич Власенко, первый помощник». Я сдуру-то не понял, что это помполит, никогда с ними не ходил. «Ну и что дальше?» — спрашиваю. «Вот пришел познакомиться, поговорить о житье-бытье». — «Куда торопишься, — говорю, — рейс длинный, успеешь». А он этак с нажимом: «Мне надо знать, с кем я с рейс иду». Я ему пять протягиваю: «Михаил». А он смеется: «Это я знаю. И что с СРТ мне известно». — «Так чего же тебе еще, какого надо?» — спрашиваю. Он морду кривит, что-то вкручивает насчет общественного лица и личных склонностей — никак я не врублюсь. «Слышь, мужик, — говорю, — ты не юли. Может, похмелиться хочешь?» Он обиделся: «Ну и шутки у вас, Обиходов. Давайте, — говорит, — на «вы». У нас, знаете, своя специфика». И спрашивает, почему с женой развелся, думаю ли в партию вступать, какие имел поощрения? Я тогда удивился, то ли любопытный не в меру, то ли делать нечего, но все равно нехорошо. Я же у него не спрашиваю, есть ли у него судимости и живет ли с любовницей. В рейсе все друг про друга узнаем. На судне ничего скрыть нельзя, хоть на маленьком, хоть на большом.
Потом Димыч мне пояснил, что он так сближение коллектива осуществляет, создает здоровый климат и нравственную обстановку, а так-то он демократ, сам ко мне спустился — мог бы к себе наверх вызвать.
Вообще я заметил, демократы на этом судне особенно в цене, помполит — демократ, капитан — тоже. Я поглядел наверх и представил, как над капом фигура в воздухе распласталась, будто космонавт Леонов: руки, ноги в стороны, часы на запястье и меня разглядывает.
Было без двадцати четыре. В четыре вся администрация покидает борт судна, и беспокоиться мне уже не о чем. Разве что — судно останется во власти третьего штурмана, но это уже другой разговор. Я когда таких резвых встречаю, как он, всегда чувствую прилив сил, а иногда и специально ищу, потому что у меня возникает непреодолимое желание засесть за учебники, чтобы быстрее мореходку закончить. Тогда зависимость от них будет меньше сказываться.
Он позвонил без четверти четыре и известил, что мне надлежит немедленно пройти к капитану.
Я занес инструмент в мастерскую и поднялся в капитанскую каюту.
Разговор у нас быстро пошел, как игра в одни ворота. У меня, впрочем, и защищать их возможности не было. Капитан сказал, что со мной не плавал и поэтому претензий по работе не имеет. И вообще я кажусь человеком неглупым и порядочным, поэтому он идет навстречу, не будет портить анкету выдуманными предлогами, а предоставляет возможность самому уйти с судна. В рейс он меня не берет.
— Вы мне можете объяснить, в чем моя вина? — спросил я.
— Вы мне не подходите, — жестко произнес он и указал на дверь.
Здравствуйте, приехали! Покатались на белом пароходе! Отдельная каюта, оклад хороший, домашние тапочки! Убеждали, говорили мне люди, не лезь в калашный ряд — не послушался!
Пошел я к старшему, поделиться новостью, но его уже не было.
Димыч, вахтенный механик, только что вылез из машины и полоскался в раковине. Рассказал я ему про ситуацию, и он меня в зеркало похвалил:
— Молодец! Кэп третий день на судне, а тебя уже отметил. Способный ты, оказывается. Что случилось?
Со спины он совсем старым выглядел, обвислая широкая фигура, плешь здоровая, толстая шея в складках, а в зеркале — шевелюра буйно вздымалась, глаза смотрели заинтересованно, живой их блеск очень молодил лицо.
— Да так, у вас свои законы, оказывается, — не стал я объяснять. Но он меня понял.
— Нормально, — весело сказал он. — А где ты другие видел? На берегу других нет, а в море и подавно, — он подмигнул мне и засмеялся.
— Непонятно, чего ты веселишься, — хмуро заметил я.
— Чего ж, плакать, что ли? Я свое уже отплакал. Теперь решил смеяться. И веришь? — жизнь стала лучше, жизнь стала веселей. Глядишь — до пенсии снова во вторые переведут.
Сорок лет, конечно, не для четвертого возраст.
— За что тебя разжаловали? — спросил я.
— Серьезным очень был, вроде тебя.
— Ну, меня-то некуда разжаловать.
— В этом твое преимущество. На этом и стой. И не вздумай лезть наверх. Там тебе быстро пищик передавят, раз ты такой способный.
Ну, это как сказать.
— Сейчас-то мне что делать? — поинтересовался я.
— Стой вахту, завтра займешься.
— Завтра? Завтра у меня тоже вахта, — вспомнил я. — Охрименко подменяю.
— Силен мужик! Откуда ты такой взялся? — он не донес руки до полотенца и обернулся ко мне.
— Десять лет на СРТ, — произнес я не без удовлетворения. — Хотел на вашей лайбе прокатиться, да видишь…
Для них, на транспорте, СРТ звучит, как «штрафбат». По доброй воле ни один бы туда не пошел.
— Тогда понятно, — сказал Димыч и перестал веселиться. — Правильно он тебя списывает. Ты бы все равно не смог здесь.
— Ну, это бы я уж сам как-нибудь решил.
Больно много он на себя берет, этот Димыч.
— Слушай, может, хватит? — гнул свое Димыч. — Не находился еще? Сыт, наверное, по горло. С женой развелся, детей не имеешь, денег тоже — так? У тебя момент сейчас удобный: гонят тебя — ты иди, не сопротивляйся, переводись на берег. Сдалась тебе эта тюряга? Ты живой человек, ну и живи по-человечески. А у человека дом должен быть, семья, дети. Вот что главное!
Ну и шустрый здесь народ! Каждый походя норовит в душу залезть. Нет, друг, всему свое время.
— Стоп! — сказал я. — У тебя вон бумаг на столе много. Ты давай бумагами своими занимайся, а о душе моей не пекись. Выпиши мне аттестат или штурману скажи. Как тут у вас делается?
Димыч не обиделся — удивился:
— Ты что! Вчера родился? Пока нет подмены — никакого аттестата. Стой вахту.
— Кто же мне ее даст, подмену? — в свою очередь удивился я.
— Кадры.
— Так ведь кадры меня только что направили. Зачем им менять?
— Это уж ты сам придумай — зачем. Ты же способный. Умеешь друзей наживать.
Димыч мне объяснил. Формально капитан не имеет права меня списать, для этого нужен повод. А его нет. Поэтому он высказал свое желание, которое все равно что приказ. Дальше он предоставляет мне возможность самому каким-то способом отвязаться от судна. Значит, так: я должен идти в кадры и говорить, что у меня заболела жена или теща при смерти, или я сам. Сейчас осень, в резерве народу нет, и кадры меня отпускать не будут, но я все-таки должен их убедить, иначе нельзя, они найдут кого-нибудь, но меня занесут в черный список, потому что без справки — причина неуважительная. И тогда уже не жди хорошей жизни, упекут куда-нибудь на ремонт, а то и выговор влепят за отказ от работы.
— Тебе главное сейчас — убедить их, что идти не можешь, — подытожил Димыч.
Я глядел на него осоловевшими глазами.
— А если я не буду? Я же хочу в рейс идти. Мне надо, — пояснил я.
— Как же ты пойдешь, если капитан против? Его слово — закон.
— Это что же получается? Выходит, я сам с себя должен снять скальп, да еще благодарить кого-то, что мне позволили?
— Молодец, соображаешь, — засмеялся Димыч.
— Что же все-таки делать?
— Нового ничего не придумаешь. Лучше всего — возьми больничный.
— Кто же мне его даст?
