Владилен Леонтьев - Антымавле — торговый человек
— Хорошо, если бы машинки швейные были, мы сами платья стали бы шить, мужьям камлейки для охоты бы шили…
— Почему у нас школы нет? Когда я жила в Нешкане, — выступила вперед молодая вдова, перебравшаяся в Гуйгун к родственникам, — учитель говорил нам, как жить. У меня мужа нет, но я сейчас умываюсь водой. И детей своих умываю…
— Объединяться надо, вот тогда и школу легче построить будет, магазин хороший построим… — подвел итог Глебов.
Люди не заметили, как наступила темнота. В чоттагине пришлось зажечь пару плошек. Яранга напоминала Глебову ледяной грот: серебрился иней. На балках он светился разными цветами от колыхавшегося в плошках пламени.
— Может, хватит? — предложил Глебов.
— Ну что ж, — согласились люди и стали выбираться наружу.
Еще долго горели жирники в пологе у Гывагыргина, долго продолжался деловой разговор, и Антымавле с Гывагыргином разоткровенничались.
— Вот всегда так, — рассуждал вслух Антымавле, — приедет кто-нибудь из РИКа, хорошо говорит, правильно. Люди говорят: «Ии, кэйвэ, верно», соглашаешься сам. А как уедет, опять все по-старому, начинают сомневаться. Мне очень трудно было. Приехал Торкин, я словно заново родился, хорошо стало. Уехал Торкин, опять много думать стал… Кругом слышишь: закон предков — нерушимый закон, танныт — не люди… терыкы… Ты помоги, пусть к нам пришлют хорошего человека…
— Сделаю, — твердо обещал Глебов, потом спросил: — А все же почему люди не хотят переселиться в одно место? Мне это непонятно.
Гывагыргин поднял голову:
— Я думаю, потому, что люди разные. Давно-давно в Инрылине, Кувлючине, Алятыне большие стойбища были. Моржей много водилось, китов умели убивать. Но моржа или кита один человек не убьет, трудно, поэтому люди, жили вместе. Мы потомки этих людей, анкалит. Мы тоже привыкли все делать вместе. Но потом моржей стало мало, исчезли киты, а нерпу одному человеку добывать легче. В больших стойбищах от голода много людей умерло, а кто в живых остался, стали жить маленькими стойбищами там, где было больше зверя. Мой отец сюда перешел, потом другие анкалит к нам пришли. Меня считают хозяином здешней земли, потому что я лучше всех знаю эти места…
В пологе спали. Гывагыргин передвинулся ближе к жирнику и, продолжая свой рассказ, поправил иглой пламя. Стало светлее.
— Колхоз, артель — это хорошо. Анкалит могут жить дружно. Но сейчас на берегу разные люди живут. Некоторые недавно на берег перешли: оленей потеряли, у других оленей мало осталось. Чтобы сохранить их, они тоже перешли на берег. Таких людей мы называем, «навсегда поставившие яранги». Они не умеют хорошо охотиться, не знают моря и все время надеются, что у них умножится стадо оленей и тогда они снова уйдут в тундру…
— А много у них оленей? — стал входить в курс дела Глебов.
— Нет, немного. У Гамно пять двадцаток и десять…
— Ысто десять, — уточнил Антымавле.
— У Пенеуги шесть двадцаток и десять, живет совсем отдельно. У Тыно шесть двадцаток, десять и пять, тоже живет отдельно… Они не захотят жить с нами, потому что считают нас нищими, хотя сами живут очень плохо…
— Эти люди в кооператив не хотят вступать, — вмешался Антымавле, — но я им все равно отпускаю товар и даже в кредит даю. Они честные, берут очень мало…
— А кто же их оленей выпасает?
— Чаучу в тундре. Они помогают тем, кто выпасает их оленей.
Глебов задумался и вдруг его осенило:
— А что, если мы поможем этим людям купить оленей? Ведь дали же мы денег Гунонскому товариществу, и сейчас у них уже большое стадо оленей. Все равно, как ты говоришь, морских охотников из них не получится, но оленеводы они хорошие, будут своим делом заниматься…
Гывагыргин серьезно посмотрел в глаза Глебову, словно хотел убедиться в правдивости его слов, и вдруг улыбнулся:
— Амын кэйвэ! Это здорово!
— Вот так и рассказывайте этим людям. Объединим оленей в одно стадо, сами выпасать будут, ссуду дадим, пусть еще оленей закупят. Колхоз им жиром, мясом, шкурами помогать будет…
— Ии, — не успевали поддакивать Антымавле с Гывагыргином.
— Но сначала нужно точно переписать, у кого какое хозяйство, что есть, что еще нужно. Я Зильбергу письмо напишу, поможет тебе. И пока мы будем в тундре, надо эту работу провести.
— Ии, — произнес Гывагыргин и вдруг неожиданно шлепнул по пяткам сынишку, вытянувшего ноги. Тот вскочил, испуганно посмотрел вокруг.
— Иди посмотри, — показал головой на выход Гывагыргин. — Наверно, рассветает уже.
И Антымавле вспомнил о себе. Вот так же его отец, тоже Гывагыргин, когда-то шлепал по пяткам, так же выпроваживал на улицу смотреть погоду. И вдруг ему стало радостно от воспоминаний детства, от того, что этот Гывагыргин чем-то походил на его отца.
— Холодно. Зачем он почти раздетым посылает ребенка на улицу? — недоумевал Глебов.
— Учит, — ответил Антымавле, — меня тоже так учили.
Глебов пожал плечами.
А часа через два, когда гости заснули, Гывагыргин тихо собрался и уехал проверять капканы.
Не каждому дано оленное счастье
Когда произошло разделение чукчей на оленеводов — чаучу и морских охотников — анкалинов, никто не знает, но, видимо, не так давно. Язык у них один, и поклоняются они одним и тем же духам. Но кочевая жизнь чаучу и оседлая анкалинов наложили свой отпечаток и породили различия.
Чаучу не верит в способности анкалинов и никогда не доверит им стадо. Чаучу держится с достоинством обеспеченного человека. Олень — не нерпа, он всегда рядом. Иди, забивай любого. Надо на шкуру — бей молодого бычка, надо на мясо — бей важенку, постель нужна — забей старого оленя. Любое желание удовлетворит рядом пасущееся стадо. И чаучу поклоняется оленю. Чаучу никогда не ищет другой еды, кроме оленя. Летят весной гуси и утки, летом полощутся в реках и озерах линные птицы рядом со стойбищем. Бери их хоть руками. Но никогда не сделает этого чаучу, не считает он за еду такое мясо. Птицы летают. Если сварить дичь в котле, в котором варилась оленина, то и олени, как птицы, улетят. Да и зачем, когда еда рядом бродит? Лишь изредка заманит дикого оленя чаучу или снимет меткой пулей со скалы горного барана. Эти звери подобны оленю: они по земле ходят, и их мясо можно есть.
Анкалин везде еду себе ищет. Бьет и нерпу, и лахтака, и моржа, и кита, ловит летящих и линяющих птиц, ставит сетки на рыбу. Анкалин, как свой родной дом, знает море и не боится его.
Если настигала беда чаучу, терял он оленей, нужда гнала его к морю. Тогда он влачил жалкое существование среди анкалинов, так же, как анкалин, попавший по нужде к оленеводам. Редко случалось, что чаучу становился удачливым морским охотником, а анкалин — оленеводом. И только одно сближало этих людей: зависимость друг от друга. Чаучу были нужны крепкие лахтачьи и моржовые шкуры на подошвы, ремни для вязки нарт и плетения чаута — аркана, жир для тепла и приправы к еде, а анкалину — шкуры оленя для теплого полога, одежды и обуви, жилы для шитья и нежное оленье мясо…
Боялся ехать в тундру Антымавле, остерегался Пылёка и самой тундры. Никогда он не бывал в этих местах. Ехать надо было по реке Юнивейм, в горы, к озеру Иони. Там всегда дуют сильные ветры, врываются в Кувлючинскую губу, а губа коварна не только летом, но и зимой.
Антымавле не раз ездил к ближним чаучу с товарами, бывал с инрылинцами на забое короткошерстного оленя в заливе Камака. С первой встречи не понравилось Антымавле самодовольство Пылёка. Но Глебов просил съездить к чаучу Пылёка, узнать, как живут и что думают его пастухи, его друзья по стойбищу, завязать с ними торговые дела, постараться скупить пушнину, какая есть у них. «Людей жалко, которые верят в оленное счастье Пылёка», — говорил Глебов. Надо было ехать. Антымавле согласился.
А вечером Глебов долго рассказывал, как русские люди делали новую власть, рассказывал о себе. Антымавле давно хотел узнать, почему это у Глебова шрам, как маленькая нижняя губа. И вот узнал, что это Глебов не мясо ел, как все чукчи, надрезая его у самых губ, а в бою с врагами новой власти его ранили длинным ножом, которым, как топором, разрубают человека. Подбородок потом зажил, но шрам остался. А родился Глебов с двумя руками, но лет двенадцать тому назад, когда дрались с теми, кто не хотел Советской власти, его ранили в руку из винтовки.
Необъятны просторы Кувлючинской губы. Летом на ее берегах хорошие равнинные пастбища. Свежий ветерок с моря продувает стада, отгоняет комаров и оводов.
А когда поспевают черные ягоды, утоляющие жажду, бродят по холмам и распадкам стада обладателей оленного счастья — братьев Пылёка и Лёлётке. И чем чернее и сочнее становятся ягоды, тем ближе и ближе к воде проходят тучные стада: к соли, к морской прохладе тянет животных.
