Владилен Леонтьев - Антымавле — торговый человек
— Йыккайым! Здорово!
— Там-то здорово, а у вас плохо. Пока я ехал от Энмына до Гуйгуна, насчитал тринадцать стойбищ. Все они маленькие, по две-три яранги. Трудно жить такими маленькими стойбищами…
— Это верно, — согласились люди.
— Вот смотрите, — и Глебов показал пальцы левой руки, — смогу я одним пальцем поднять ведро с водой?
— Кырым! — дружно запротестовали люди.
— А если я возьму все пять пальцев, всю руку и попробую поднять ведро. Подыму?
— Ии! — согласились все. Логика Глебова убедила людей.
— Один человек — все равно что один палец, много людей — рука, а еще больше людей — как две руки. И чем больше хозяйств мы соберем вместе, тем легче будет нам строить новую жизнь. — Глебов стал подробно, подбирая самые простые слова, рассказывать о преимуществах колхозной жизни, знакомить с уставом сельхозартели.
— Мы понимаем, что Советская власть много думает о нас, и мы видим это, — не вставая с места, заговорил глуховатым голосом Гывагыргин. — Я, как председатель нацсовета, все время говорю: «Давайте жить вместе!» — но люди не хотят, говорят, так труднее будет. У нас нет моржового лежбища, китов бить мы не умеем, и каждый думает, что одному легче прожить. Поэтому не хотят люди идти в колхоз. Как быть?
— Вот две зимы тому назад один такой же, как ты, только у него две руки было, — встал с места молодой охотник Тымко, — много говорил. Сказал мне: «В кооперат надо, в артель». Я ответил: «Подумаю». Он не дал подумать, в полог забрался, говорит: «Сколько у тебя манет — денег?» Я не могу неправду сказать, показываю, сколько у меня есть. Он выбрал самые длинные бумажки и говорит: «Вот это пай, а это тебе — ты теперь кооперат, артель». Я не хотел в артель, он все равно заставил. А люди, которое из РИКа, говорили нам, что в артель вступают те, кто захочет. И теперь я не знаю, кто я: кооперат или артель…
Глебов задумался. Он где-то встречал фамилию Тымко, она хорошо запомнилась.
— У меня три короткошерстных шкуры было, — раздался визгливый голос Сапыра. — Штаны худые, смотри, хотел шить. Он забрал, говорит: «Артелью зато будешь». А зачем мне артель, если штанов нет. Где я теперь достану шкуры? Где?!. — Действительно, штаны у Сапыра доживали последние дни, шерсть на коленях и в местах изгиба протерлась, сквозь дыры поблескивала и лоснилась голая кожа. Я кемэны — деревянный поднос сделал чаучу, хороший кемэны. Он в подарок мне дал эти шкуры — вертелся перед Глебовым Сапыр, брызгая слюной.
«У него даже нижних меховых штанов нет», — подумал Глебов и вдруг вспомнил.
Глебов еще в Увэлене решил по всем пунктам разобраться с паевыми взносами, с работой вновь созданных промысловых артелей. Да и Бондаренко напомнил об этом перед отъездом. В бухгалтерии райинтегралсоюза числилось двадцать тысяч рублей паевых взносов, неизвестно кому принадлежащих. Весь архив куда-то исчез. Когда он перешел в квартиру работника, уехавшего в этом году на Большую землю, то обнаружил, что вся комната оклеена накладными, ведомостями и квитанциями паевых взносов. Рядом с кроватью как раз и была наклеена квитанция с фамилией Тымко. На лбу у Глебова собрались складки, заскрипели зубы.
А люди, заметив, что их слова действуют на Глебова, еще больше разоткровенничались и наносили удар за ударом, вспоминая все обиды и несправедливости.
— Наверно, правильно говорили на большом собрании знающих, что русилит забирают себе паевые взносы? — осмелел Тымко. — Хорошо, Антымавле всех знает, все помнит, а то совсем, бы плохо нам было…
— Говорят, целые дороги железные есть, а у нас даже полозья у нарты подбить нечем, — вспомнили снова о нехватках.
— У русилит язык не там, где надо, — со злостью сказал грузный Пильгыкау, — болтают много, — а дела нет. Вот такой же, как ты, хорошо говорил, правильно говорил. Винчестеры обещал. Лето прошло, зима прошла, опять лето прошло, снова зима, а винчестеров нет…
— У русских-то язык на месте, а вот где он у тебя, я не знаю, — не сдержался Глебов. — Видимо, голова твоя думает одно, а язык говорит другое.
— Китакун! — оскорбился Пильгыкау, резко встал и, расталкивая людей, двинулся к Глебову. Тот невольно расставил пошире ноги и сжал кулак, прижав культю правой руки к груди.
Антымавле, до этого сидевший спокойно, встал во весь рост перед Пильгыкау. Гывагыргин не выдержал:
— Хватит вам! Дракой мы ничего не решим. — И резко дернул Пильгыкау за полу кухлянки. Тот потеряв в тесноте опору и повалился на людей. Раздался дружный смех, и обстановка сразу разрядилась. Лишь Пильгыкау долго не мог еще успокоиться и бурчал себе под нос: «Все они болтливые…»
— Он как спичка — милгымил, чуть заденешь — сразу загорится. Сейчас успокоится, — объяснил Глебову Гывагыргин.
— Ты зря вспомнил большое собрание знающих, — повернулся к Тымко Антымавле. — То, что там говорили, — ложь. Анкатагин видел: на яранге самолет из фанеры сделан. В него дробовик с обрезанным стволом вставлен… Америкалинами пугал, чтобы мы с русскими в ссоре были.
— Кыке! — впервые охнули женщины.
— А в колхозах люди лучше живут, я сам видел. У них вельботы есть. Нам тоже в колхоз всем надо, легче будет…
Люди внимательно слушали взволнованную речь Антымавле. К его мнению прислушивались, его уважали.
— Я не могу вам много обещать сейчас, но одно скажу твердо: человек, который проводил у вас кооперирование, не советский человек, и мы, большевики, его накажем и найдем даже там, на большой земле, — заверил людей Глебов. — А самое главное — давайте решать сейчас: как же нам быть дальше, что мы сделаем общим, артельным?
Люди насторожились, притихли.
— А что надо делать общим? — робко спросил кто-то.
— Общим должны быть вельботы, байдары, моторы, олени, если они у кого есть, — перечислял Глебов, — склады для хранения артельного имущества, вещей, мастерские…
— Глебов говорит правильно, — снова взял слово Гывагыргин, — когда люди живут вместе, то легче. У нас в Гуйгуне всего две байдары, моя байдара пусть будет общей. Все равно я один с сыном охотиться не могу…
— Моя байдара чуть меньше, чем у Гывагыргина, — встал второй хозяин байдары, — пусть тоже будет артельной. — И тут же сел на место.
— Вот у Ялыча большая, настоящая байдара, — обратился к Глебову Гывагыргин, — но его тут нет, и он живет отдельно от всех. С ним говорить много надо. Вот если бы вельбот нам дали, мотор, тогда люди сами придут.
— У нас есть вельбот, — перебил его Антымавле, — вельбот кооператив дал. В Инрылине мало сильных охотников, всего пять. Трудно охотиться, когда мало людей. Весной кругом лед, вельбот пять человек вытащить на лед или берег не могут, трудно. Считайте, что вельбот и мотор артельные. Инрылинцы согласны перейти жить и Гуйгун…
— Если мы даже все это объединим, и то уже будет вам легче, — воспрянул духом Глебов. — Будет настоящая артель, мы поможем и выделим вам вельботы, ружья, моторы — столько, сколько нужно…
— Ии, это верно. Только нужно хорошо поговорить с людьми из других стойбищ, — поддержал его Гывагыргин. — Если объединяться, то, я думаю, будет лучше, если люди перейдут сюда, в Гуйгун. Здесь место удобнее.
Женщины молча выслушивали всех, и казалось, что их совершенно не интересовало то, о чем бурно спорили мужчины, но это было не так. Просто они еще по старой привычке старались молчать. И лишь когда к ним обратился Глебов, одна из них набралась храбрости и сказала:
— Женщины тоже могут пойти в колхоз, если будут тонкие иголки…
Брови Глебова поднялись, и он недоуменно посмотрел на женщину. «При чем здесь иголки?» — подумал он.
— Ии, — поддакнули все женщины.
— Делать женщине в колхозе нечего, если нет тонких иголок, — продолжала первая, разговорившись. — У Антымавле в кооперате только толстые, большие иголки. Такими иголками шить нельзя. Обувь, сшитая толстой иглой, пропускает воду. Женщина не ходит на охоту в море, она умеет только снимать шкуру и жир со зверя. А будут иголки, можно пойти в колхоз, будем на всех шить обувь и одежду.
Глебов все понял.
— Надо еще, чтобы в кооперате были платья хорошие, — вставила другая женщина. — Раз сейчас мужчина и женщина равны, то и одеваться мы должны одинаково. Почему мужчина может ходить в рубашке, а женщина ходит по-прежнему в пологе в одних трусиках. У них есть русские рубахи, а мы хотим красивые платья…
Женщин уже трудно было остановить:
— Надо, чтобы больше привозили гребней частых. Мы волосы будем причесывать…
— Хорошо, если бы машинки швейные были, мы сами платья стали бы шить, мужьям камлейки для охоты бы шили…
— Почему у нас школы нет? Когда я жила в Нешкане, — выступила вперед молодая вдова, перебравшаяся в Гуйгун к родственникам, — учитель говорил нам, как жить. У меня мужа нет, но я сейчас умываюсь водой. И детей своих умываю…
