Витаутас Петкявичюс - Рябиновый дождь
Она ненавидела Стасиса целый день, наказывала себя голодом, приговаривала к смерти и гнала в озеро топиться, но снова приблизилась ночь, сгустились сумерки, снова во сне, в полубреду, приходили к ней погибшие братья и мать, снова вокруг нее бегала сумасшедшая Казе, снова Навикас поднимал с мостовой разбросанные руки, снова дергалось адамово яблоко у того высохшего вожака, раздевающего ее сальным взглядом, и Бируте вскакивала и бежала через густой подлесок к Жолинасам и, ища спасения, умоляла Стасиса:
— Будь добр, приходи ночевать, я больше не могу одна!..
Утро занималось как обычно: дымчатое солнце проклюнулось из покрытого сажей облачка и, болезненное, словно надышавшееся за ночь кисловатым, насыщенным дымом и бензиновой гарью воздухом, повисло посиневшими краями над крышами предместья, но сегодня оно показалось Саулюсу особенным. Даже не умывшись, выбежал он из дома и только у двери гаража с благодарностью почувствовал, что Грасе успела сунуть в карман бутерброд.
— Опоздал, — бросил он, не собираясь ни оправдываться, ни извиняться перед шефом. — Хороший сон видел.
Но Моцкус не поддержал разговора. Он ходил по тротуару туда и обратно, заложив руки за спину и поглядывая на старые, засиженные голубями часы, которые, наверное, уже и двадцать лет назад шли неточно. Саулюс услужливо открыл дверцу, подождал, пока шеф удобно уселся, и нажал на педаль. Ехали молча. На колхозных полях кое-где копошились люди. Рабочие в оранжевых куртках латали ямы на шоссе. Их товарищи сидели на обочине и пускали по кругу большую черную бутыль, двое усердно показывали флажками, что надо побыстрее сворачивать в сторону. Чуть дальше женщина выливала из тяжелого ковша жидкую смолу в ямки, выбитые на дороге, а другая массивным ручным катком трамбовала еще дымящийся асфальт.
— Двое с сошкой, семеро с ложкой, — рассмеялся Саулюс, вглядываясь в пыльную полосу объезда.
Моцкус молчал. Выбравшись на шоссе, Саулюс снова попытался заговорить с шефом:
— Что хорошего в Москве?
— Сейчас услышим, — неохотно ответил тот и включил радио.
Передавали последние известия. Где-то уже поджимал мороз, где-то все еще было жарко, какие-то коллективы сплоченно боролись за повышение производительности труда, за изобилие продуктов питания, а доблестные рыбаки перевыполнили план по добыче рыбы, использовав новый прогрессивный метод — бить рыбу электротоком.
— Это бандитизм, — сказал Саулюс, — а не метод. Выдумка тех, кто думает только о сегодняшнем дне. — Ему было хорошо, легко, весело, поэтому он не мог слушать такие грустные «последние» известия. Сняв руку с руля, он осторожно коснулся клавиш радиоприемника и спросил: — Можно, я поищу музыку?
Моцкус кивнул.
«Я обязательно заставлю его разговориться, — упрямо подумал парень, поворачивая ручку, — и тогда извинюсь».
Но музыка умолкла. Диктор, говоривший по-польски, стараясь развеселить своих только что проснувшихся соотечественников, пошутил:
«Экономисты утверждают, что свой крест удобнее всего нести на чужой спине».
Саулюс даже подпрыгнул от удовольствия и покосился на шефа. Радио снова взорвалось бодрящей, призывающей к действию музыкой, а через некоторое время дикторша приятным голосом выдала следующую шутку:
«Человек, который не делает ошибок, обычно ничего не делает, так как он чаще всего является начальником».
Саулюс, довольный, взвизгнул, а Моцкус наконец не выдержал:
— Теперь модно считать начальников своими врагами.
— А может, вы будете так любезны объяснить почему? — Саулюс улыбнулся — с помощью польских дикторов он выиграл этот поединок, нажал на кнопку зажигалки, подождал, пока спираль нагреется, и прижал ее к облипшей крошками сигарете.
— Потому, что у каждого человека есть две возможности: учиться, чтобы чему-нибудь научиться, или руководить людьми, что-то умеющими.
— Вы целитесь в мой огород? — Парень залился краской.
— Нет, я просто так.
— А если серьезно?
Моцкус долго молчал, собирался с мыслями и наконец заговорил:
— Я уже давно замечаю и много думаю об этом: происходит какое-то отчуждение между руководителями и подчиненными, так сказать, двустороннее неудовлетворение, а где его корни — не знаю. Это следствие, корни надо искать куда глубже.
— Конечно, будь все наоборот, вы бы довольно быстро нашли эти корни и тут же бы их вырвали.
И снова оба замолчали.
«Какой же я свинтус, — выругал себя Саулюс, — мало того что оскорбляю человека, еще начинаю его за это ненавидеть», — свернул на хорошо знакомую лесную дорогу, но Моцкус схватил его за руку:
— Гони назад.
— Почему?
— Потому, что ни один начальник в глазах подчиненного не был героем.
— Простите, — на раскаяние у парня не хватило духу.
— Ладно, потолкуем об этом дома, а теперь послушай, что я скажу: здесь мы ее точно не найдем. Я знаю, где она.
— А может?..
— Тогда остановись, я выйду.
— Вы боитесь?
— Перестань так разговаривать со мной: хоть седину уважь, если ничему другому не научился.
— Я еще раз прошу прощения. Вы меня не так поняли. Но мне очень интересно: можете ли вы хоть раз уступить кому-нибудь?
— Просто так, без всякой причины?.. Не могу. Но если тебе позарез хочется увидеться с этой развалиной, пожалуйста, я немного подожду.
На дворе было просторно и светло. Стасис топориком колол дрова. Спущенный с цепи пес с лаем подскочил к машине, но, узнав гостей, застыдился и, поджав хвост, отошел в сторонку. Не сказав ни слова, Моцкус вышел из машины и неторопливо направился в лес.
— Здравствуйте, — приподнял кепку хозяин.
— Ну как? — Саулюс встретился с ним как со старым знакомым.
— Никаких новостей. Я даже распятие заказал и тот дуб, в который ты едва не врезался, соседу отвез. Задумал часовенку на перекрестке установить, пусть стоит себе: конечно, от плохого человека не защитит, но и хорошему не повредит.
Саулюс, прищурившись, огляделся вокруг и посоветовал:
— Я бы на твоем месте часовенку на этом холмике установил.
— Там нельзя, там альпинарий устроен.
— Ну и что?.. А рядышком — часовенка. Для хорошего памятника нужен красивый камень. Так сказать, страдание и постоянство, твердость и боль… — Саулюс не закончил, ибо увидел, как зло и трусливо заблестели глаза Стасиса, как, не зная, куда девать руки, он синюшными пальцами сжал топорище. — Чего бесишься?
— Потому что кресты надо ставить у дороги, — вывернулся Стасис.
— Но здесь, говоришь, будет часовенка?
— А тебе откуда все так хорошо известно? — забылся лесник.
— Отцепись, — он немного отступил, — хоть золото под этот курган зарой, хоть сам туда ложись… Думаешь, меня это волнует?
— А может, я уже зарыл? — Глаза у Стасиса заблестели еще сильнее, будто он выпил для смелости.
— Дело твое, скажи, где живут родственники Бируте? — Саулюс не мог понять, почему так изменился лесник.
— Я уже был, там ее нету.
— И ничего не чувствуешь? — Саулюс вживался в роль сыщика — спрашивал об одном, а думал о другом.
— Что я чувствую — за целый день не расскажешь. — Саулюс заметил во дворе женщину. Проследив за его взглядом, Стасис немного смягчился и стал оправдываться: — Двоюродная сестра. Нет уже здоровья одному и за скотиной, и за огородом смотреть. Нынче с уборкой совсем запозднились, чего доброго, все замерзнет в поле.
— Живьем в землю не ляжешь, — согласился Саулюс и нажал на клаксон.
Сигнал прозвенел над лесом и несколько раз возвратился эхом. Но Моцкус не появлялся. Немного подождав, парень достал бутерброд.
— Неужели всухомятку будешь? — удивился Стасис. — Алдоне! — позвал родственницу. — Принеси человеку яблок или напиться чего-нибудь.
— Спасибо, не надо.
— Все равно гниет, — успокоил хозяин. — Свиньи уже не съедают.
Подошла дородная женщина с двойным подбородком.
— Посмотри какие! — взял из корзины самое большое яблоко. — Семена насквозь просвечиваются, — он чмокнул губами.
Быстренько перекусив, Саулюс еще раз посигналил, вспугнув севших на крышу голубей.
— Сходи к озеру, — посоветовал хозяин. — Он горд, как олень: лучше погибнет, в петлю угодит, но проторенной стежки не бросит. Тут всего несколько шагов: мимо баньки, мимо боярышника, потом по берегу озера до кленов старого хутора. Моцкус любит там посидеть.
Саулюс вышел со двора. Было так тихо, что звенело в ушах. Пожухлая трава била о ноги. Штанины до самых колен облепили ее цепкие семена. Над головой летали несколько воронов. Они бросались друг на друга и изредка кричали на весь лес. Моцкус сидел в лодке и сосредоточенно смотрел на плавающих в воде рыб. Саулюс, зачарованный, огляделся. Стояла настоящая золотая осень. Если б не Моцкус, он бы, наверное, перекувырнулся несколько раз через голову или начал как ребенок кричать и хлопать в ладоши.
