Матвей Тевелев - «Свет ты наш, Верховина…»
Выступления рабочих, батраков были жестоко подавлены. Наступило «умиротворение». Но Стефан Новак прекрасно видел и понимал, что умиротворение — кажущееся, что ненависть лесорубов, батраков и селян, с которыми ему пришлось теперь самому сталкиваться, горит в них с еще большей силой. И Стефан Балог обратил свой взор с карьеры светского политика, на карьеру политика духовного.
В один прекрасный день Стефан заявил, что он отказывается от наследства, нажитого с такой жестокостью отцом, в пользу младшего брата, так же как отказывается от фамилии отца и берет себе фамилию матери — Новак.
Этот поступок произвел не малое впечатление во всех слоях общества, а в селах о Стефане Новаке заговорили как о человеке праведной и даже святой жизни.
Священником Новак стал, проучившись несколько лет в Риме, а затем долгое время служил при святейшем отце, папе римском, в коллегии, которая ведала делами в нашем крае и Галиции. Но за святыми делами пан превелебный Новак не забывал об отцовском наследстве, отказанном младшему брату. В сущности говоря, он оставался попрежнему владельцем всех этих богатств и, соблюдая осторожность, чтобы никто не дознался, помогал брату приумножать их.
Возвратился пан превелебный на родину только в 1920 году в свите первого, назначенного североамериканским президентом Вильсоном, губернатора Подкарпатской Руси Григория Жатковича.
Новак мог бы занять одно из главных, а может быть, и первое место в епископстве, но он не был человеком тщеславным. Он был верным слугой Ватикана, взявшего на себя миссию спасти человеческие души от «красной опасности». Нет, не для епископской мантии приехал он на родину. Занимая скромную должность сначала профессора в семинарии, а затем и просто священника, Новак стал глазами и ушами Ватикана в Подкарпатской Руси, тайно вмешиваясь, через служивших ему и за страх и за совесть людей, во многие области жизни края.
— Да, — признавался впоследствии Новак, — я был тайным политиком, но когда я увидел, что все наши усилия ни к чему не приводят, что, несмотря на демократические свободы, с каждым днем, с каждым месяцем все больше и больше людей обращают взоры душ своих к учению коммунистов, я счел святым долгом своим стать еще и явным политиком.
Неожиданно для прихожан пан превелебный Новак уехал в Рим. Возвратился он через месяц и вскоре открыто объявил себя сторонником националистов.
То, что Новак связал себя с националистами, несколько озадачило многих знавших превелебного, а Матлах осмелился даже заговорить об этом с духовным отцом во время одного из своих визитов к нему.
— Вот уж не гадал, отче, — осторожно, с притворной наивностью произнес Матлах, — не гадал, что вы украинец.
— Кем же я должен был быть, по-вашему, сын мой? — нахмурившись, спросил Новак.
Матлах замялся.
— Не скажу… Но як бы вы пошли в аграры или в иную партию…
— Я иду с теми, кому всевышним ниспослана сила для борьбы с ложным учением коммунистов.
— А аграры что, отче? — удивился Матлах.
Новак вздохнул.
— У них нет ее. Они бессильны овладеть душой народа и сделать его единым. Что может сказать аграрий неимущему? Ничего. А приходим мы и говорим: «Ты украинец, и твой сосед украинец. У вас одна кровь. И нет ничего превыше того, что вы украинцы». А кровь, сын мой, пьянит людей, человеку ведь сладко мнить себя избранным… Только дух национализма по воле божьей способен объединить имущего и бедного и стать противоядием коммунистической доктрине. Национализм спас Германию от красных, и ему одному суждено провидением спасти от них весь мир.
…Теперь у Матлаха в номере сидел хотя и новоявленный, но быстро пошедший в гору деятель националистической партии Августина Волошина.
Разговор шел о все нарастающих в республике беспокойстве и тревогах, вызванных притязаниями Гитлера в Чехословакии.
— Конечно, — говорил Поспишил, — у пана Гитлера есть претензии к нашей стране. Больше того: весьма возможно, что дело не ограничится Судетами. Но… пока ведь ничего официально не объявлено, и, в конце концов, всегда можно договориться!.. Нас должны беспокоить симптомы более опасные; я имею в виду, господа, тенденцию к сближению с Москвой. Число сторонников такого сближения растет с каждым днем. Я недавно возвратился из поездки в Соединенные Штаты и имел честь беседовать с ответственными лицами, внимательно следящими за тем, что происходит у нас, и они обращали мое внимание именно на эту опасность.
— Но позвольте! — заметил Ревай. — Господин Рузвельт, новый президент, сам идет на сближение с русскими!
— Но к власти может прийти и новый президент, — многозначительно ответил Поспишил, — а кроме того, коммунисты у них, к счастью, не так сильны, как у нас.
— Послухайте, пане, — вмешался Матлах. — Мне все равно, Бенеш, или Гитлер, или еще кто другой, лишь бы крепко было и дела шли.
— Я бы попросил, пане Матлах, — насупился Ревай, — в нашем присутствии не ставить на одну доску Гитлера и пана президента.
— Пустое! — махнул рукой Матлах. — Як мы будем друг с другом в прятки играть, добра не выйдет. Я и против пана Бенеша ничего не буду иметь, если вы мне вот что скажете: может ли он у нас коммунистам раз и навсегда горло заткнуть, как то сделал у себя Гитлер, или нет?
— Это можно, а главное, необходимо! — внезапно для остальных твердо произнес молчавший до сих пор Новак. — Мы на краю пропасти, и только одно может нас, с помощью всевышнего, спасти от падения — огонь и меч против коммунизма, огонь и меч!.. Правительство и пан президент должны услышать не голос депутатов и лидеров партий, а голос самого народа, молящего избавить его от коммунистов.
— Да, да, — подхватил журналист, — вы опередили меня, духовный отец, именно об этом я и хотел сказать: требование самого народа — и тогда успех обеспечен.
— А если народ — сам коммунист, тогда что? — спросил, прищурясь, Матлах.
— Это клевета на народ! — произнес Волошин.
— Э, пан отец! — усмехнулся Матлах. — Не будем играть в прятки, вы же хорошо знаете, як выборы проходят. У кого голосов больше: у вас или у коммунистов?
— Да, это так, — вздохнул Поспишил, — надо иметь мужество смотреть правде в глаза. Коммунисты имеют, к сожалению, много сторонников, и, несмотря на все ограничения, особенно велико их влияние здесь, в вашем крае. Именно поэтому, пане Матлах, нужно, чтобы все и началось отсюда, из цитадели этих смутьянов. Все мы, — гость обвел взглядом присутствующих, — люди разных партий, решили объединить свои усилия. И, зная, пане Матлах, что вы один из влиятельных хозяев на Верховине, решили обратиться и к вам. Цель наша одна.
— Моя цель, — сказал Матлах, — чтобы порядок был и чтобы коммунистам горло заткнуть.
Гости разошлись затемно, довольные друг другом и тем планом, который они приняли на своем совещании. План был задуман хитро и очень пришелся Матлаху по душе. Вернувшись домой, в Студеницу, он немедленно принялся действовать.
Проговорился ли как-нибудь ненароком сам Матлах или его доверенные были неосторожны, но Горуля и его товарищи, заметив таинственную возню матлаховских людей и аграриев в селах, стали дознаваться, в чем дело, и в один прекрасный день из Студеницы в Мукачево к Куртинцу явился Горуля.
— Чув, Олекса, что затевают? А? Не чув еще? — быстро заговорил Горуля, едва Куртинец ввел его в свою комнату и закрыл дверь. — Садись и слушай, про что мы там, у себя, дознались. На сбор людей созывают.
— Кто созывает? Каких людей? — придвинув поближе к Горуле стул, спросил Куртинец.
— Да аграры там — Матлах, кажут, еще пан Волошин с ними. А кого созывают? Самую сельскую бедноту с нашей округи. Уже Федора Скрипку подговаривают делегатом идти, обещают недоимки снять. А главное, ты слушай, Олекса, чего хотят: хотят, чтобы на том сборе люди подписали лист до пана президента против нашей партии, ну и еще, чтобы призвали другие округа такие сборы провести.
— Так, так, — нахмурился Куртинец и встал со стула. — Ничего, ловко, очень ловко придумано! И ведь не хозяев созывают, а бедноту. Глядите, пане президент, беднота требует запрета компартии! И, наверно, выбирают таких, у которых недоимки как петля на шее.
— То правда, что таких! — с отчаянием вырвалось у Горули.
Куртинец в волнении заходил по комнате.
— А где будут собирать и когда?
— Пока еще не дознались. Но есть думка, что на той неделе в Медвяном.
— В Медвяном? — переспросил Куртинец. — Место выбрали удобное.
— Да, уж ничего не скажешь, — мрачно согласился Горуля. — Там их сила. Все в руках держат! — И вдруг воскликнул с упорством: — А сбора того мы все равно не допустим! Дознаемся, кто делегаты, до каждого из них пойдем и отговорим, ни один на сбор не явится, вот увидишь!
Горуля даже повеселел при мысли, что предстоит нелегкое дело, за которое ему не терпелось взяться. Он взглянул на Куртинца, ожидая одобрения, и был очень разочарован, когда Куртинец сказал:
