Николай Шундик - Белый шаман
— Я ощупывал тех, кто был слева и справа у меня в пологе… они были уже как холодные камни, — начал Тотто, напрягая голос.
И снова услышал Пойгин рассказ Тотто, запомнившийся ему на всю жизнь. Раскачивается старик, надсадно звучит его хрипловатый голос, порой дрожит от волнения и, кажется, вот-вот прервется. Смотрит Пойгин на старика, слушает его и отчетливо представляет, как издевается над обреченным страшный заяц, колотит передними лапами по вспухшему животу старика, грызет ему ноги. Ловит Тотто зайца, умоляет позволить хотя бы понюхать его уши. Тот увертывается, по-человечески хохочет, хвастается, какой он сытый, потому что сожрал жизненную силу сына, невестки и двух внуков Тотто. А потом заяц превращается в огромный скелет с пустыми глазницами. Вползает луна в одну глазницу и выползает из другой. Нагибается видение голодной смерти, протягивает умирающему старику вместо мяса кусок льда. И грызет, грызет, грызет старик лед, ломая последние зубы. И это страшно представить, Пойгин готов закрыть уши, чтобы не слышать хруста льда в зубах обреченного. И ему кажется, что у него самого заныли зубы от этого твердого, невыносимо холодного льда.
Но вот во рту старика вместо льда оказывается спасительная пища. Откуда? Кто дал? Может, и это примерещилось в бреду? Но нет, во рту не лед, а бульон, теплый бульон, пахнущий мясом. Кто дал? Откуда явились спасители? Ынанкен! Что за диво! Такого не было со дня первого творения. Приехали издалека люди, посланные райсоветом спасать умирающих. Райсовет! Что это? Откуда явился этот непонятный ваиргин, благосклонный к тем, кто был уже обречен?
Жадно слушают старика гости и начинают догадываться, почему русский постелил ему шкуру белого оленя. Мудрый, видать, этот русский, он посадил на белую шкуру того, кто обликом еще был как сама смерть, а душою, разумом — жизнь, жизнь, спасенная жизнь!
— Надо бы выдернуть белую шкуру из-под полумертвого старика, — сказал Рырка, отворачиваясь от костра. — И где разыскал его этот хитрый Рыжебородый?..
— Умный Рыжебородый, — невольно возразил Эттыкай. Почувствовав, какими глазами посмотрели на него Рырка и Вапыскат, добавил: — Кто не способен оценить ум другого, тот сам не имеет рассудка…
— Вот как ты заговорил, — со злой горечью сказал Рырка. — В одной ли упряжке мы бежим?
Эттыкай промолчал.
— Спасибо, Тотто, за твои говорения. — Рыжебородый низко поклонился умолкнувшему старику. — Ты очень взволновал нас горестным рассказом, который все-таки имеет счастливый конец. Вот почему я и хочу сказать, что день после долгой, долгой ночи, в которой жило видение голодной смерти, наступил и прогнал смерть. Да, наступил день. И тут в самую пору воскликнуть: «Ынанкен!» И я хочу сказать, что и нам, русским, день тоже всегда вселяет надежду на встречу с добром. Потому еще издревле русские так и говорят при встрече, желая друг другу всего самого лучшего: добрый день. Вот и я громко говорю вам с поклоном: добрый день! А сейчас я объявляю начало оленьих гонок. Запрягайте, дорогие гости, своих быстроногих оленей, и пусть вам будет удача!
Гости зашумели, возбужденно переговариваясь, заторопились к оленям. Пойгин улыбнулся Выльпе, шутливо сказал:
— Ну а что же ты, главный человек тундры, не спешишь к своим оленям?
Выльпа скупо улыбнулся в ответ. Это был уже немолодой мужчина с длинным сумрачным лицом, с затравленными, звероватыми глазами. Выльпу преследовали вечный голод, унижения и несчастья: сначала умерла его жена, потом два сына, а дочь родилась с больным сердцем.
— Какие там олени, — простуженно прохрипел он. — Мыши в моем очаге водятся, это верно. Я приехал сюда на собаках. Весть тревожную передали мне… Русские шаманы хотят резать мою дочь…
— Как резать?! — потрясенно спросил Пойгин.
— Грудь хотят разрезать, до сердца добраться, чтобы выгнать немочь. Но разве выживет Рагтына, если ей разрежут грудь?
Пойгин поискал взглядом Рыжебородого. Тот стоял возле главной палатки.
— Иди со мной. Спросим у русского…
Медведев вошел в палатку, присел на фанерный ящик, покрытый шкурой оленя. Что ж, праздник начался как надо, главное, кажется, найден верный подход к чукчам. Жаль, что до сих пор не приехали нарты с товарами фактории. Заведующий культбазовским магазином заболел, а Чугунов так и не появляется. Конечно, ехать за двести с лишним километров непросто, но если дал слово — сдержи. А какой праздник без торговли? Хотел приехать и главный врач культбазы, но его слишком тревожит больная девочка Рагтына. Не дает покоя тревога и Медведеву. Он даже подумал, не перенести ли праздник. Но люди обширного района тундры и побережья были уже оповещены, и менять сроки — значило бы сорвать праздник.
В палатку вошли Пойгин и Выльпа.
— О, вы пришли! — приветствовал гостей Медведев и задержал взгляд на Пойгине. — Ты, кажется, чем-то встревожен?
— Верно ли, что Рагтыну будут резать русские шаманы? — спросил Пойгин и показал на Выльпу. — Это ее отец. Он хочет знать правду…
Медведев поправил оленьи шкуры, устилавшие палатку.
— Садитесь. Согреемся чаем. Я рад, что ты все-таки приехал. Не забыл, как мы выбирали место для праздника?
— Ты не ответил на мой вопрос. Верно ли, что Рагтыну будут резать?
— Весть лживая, — ответил Артем Петрович, выдерживая взгляд Пойгина. — Я клянусь тебе в этом. Врачи пытаются изгнать немочь из сердца Рагтыны другим способом.
— Каким? — спросил Пойгин, присаживаясь на шкуры. Кивнул Выльпе, приглашая сесть рядом. Раскурив трубку, повторил вопрос: — Каким?
— Ты лечишь людей травами?
— Да, я знаю травы. Изгоняют боль из головы, из живота, изгоняют кашель…
— Вот и наши врачи знают такие травы.
— Поможет ли это моей дочери? — спросил Выльпа. — Если умрет… у меня больше никого не останется.
Хриплый голос Выльпы как-то натужно вырывался из его простуженного горла, бесцветные губы дрожали от напряжения.
Медведев поставил на фанерную дощечку чашки, открыл термос.
— Вот видите, какое вместилище для горячего чая придумали умные люди. Налил я его еще дома, а до сих пор не остыл…
Пойгин проследил, как Рыжебородый наполнил чашки горячим чаем, с невольным любопытством потянулся к термосу, покрутил его в руках, заглянул в горлышко, бережно передал хозяину и снова заговорил о своем:
— Выльпа хочет ехать к дочери. Пустят ли его к ней твои шаманы?
И опять задумался Артем Петрович. Как ответить на этот вопрос? Врачи действительно могут и не пустить отца к больной. А может, наоборот, ему надо спешить, чтобы увидеть ее в последний раз?
— Не поехать ли нам после праздника вместе? — осторожно спросил Медведев.
Пойгин и Выльпа переглянулись, как бы спрашивая друг друга, что ответить Рыжебородому.
— Если резать дочь твои шаманы не будут… поедем вместе, — страдальчески поморщившись, наконец ответил Выльпа.
— Не будут! — клятвенно ответил Артем Петрович.
— Тогда и я с вами поеду, — с глубоким вздохом облегчения сказал Пойгин.
За палаткой слышалось многоголосье гостей. Перекликались женщины, суетившиеся у котлов над кострами, шутили, пересмеивались мужчины, готовясь к состязаниям в оленьих гонках.
— Будете ли вы участвовать в гонках? — спросил Медведев, озабоченно поглядывая на ручные часы.
— Выльпа приехал на собаках. У него нет своих оленей. У меня тоже нет. На чужих не поеду, — угрюмо нахохлившись, ответил Пойгин.
— Ты почему так изменился? Болел, что ли? — спросил Артем Петрович участливо, разглядывая лицо Пойгина.
— Болел, — скупо ответил Пойгин. — Так что ни бегать, ни прыгать, ни бороться я сегодня не буду.
— Меня это очень печалит. Я привез твой карабин, подаренный тебе на культбазе при восхождении красного флага. Могу отдать сейчас…
— Карабин не возьму…
В палатку ввалился в заиндевелых меховых одеждах Чугунов, и сразу стало тесно от его огромной фигуры.
— Докладываю, товарищ начальник культбазы: раз-возторг фактории стойбища Лисий хвост прибыл, хотя, понимаешь ли, с некоторым вынужденным опозданием…
Русские крепко обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
— Знал бы ты, как меня обрадовал, дорогой Степан Степанович. Попей чаю, подкрепись и разворачивай ярмарку. Какой праздник без ярмарки?..
— Постараюсь. От товаров нарты трещат. Потому и запоздали. Упряжки и каюры выбились из сил.
Чувствуя на себе напряженный взгляд Пойгина, Чугунов наклонился, разглядывая его лицо, обрамленное густой опушкой малахая.
— О! Кого я вижу! Это же ты, ты, дорогой мой человек! — повернулся к Медведеву. — Это же Пойгин.
— Да, это он.
— Эх, как я призадумался, когда изгнали тебя из стойбища. Главное, кажется, я, я виноват! Переведи ему, Артем Петрович…
Пойгин выслушал Медведева с бесстрастным видом, порой кидая непроницаемый взгляд на Чугунова.
