Ганс Леберехт - Свет в Коорди
Глядя на свадебно-яркое, почему-то вспомнила Меета бедную юность, побои, жизнь у чужих людей, вечную борьбу за кусок хлеба вместе с Яаном, отцом Кристьяна. Остро кольнуло воспоминание и сразу же бесследно растаяло, как грустный журавлиный крик в небе.
— Кристи, — дрогнувшим голосом сказала мать.
— О? — отозвался сын.
— У меня сердце спокойно. Мы теперь крепко пустили корни в землю, правда?
— Ну конечно, — проворчал Кристьян, с удивлением оглядываясь на мать. — Ты что хочешь сказать?
— Это не я, а отец твой Яан хотел сказать, — строго сказала Меета. — Я, говорил он, как сосна на болоте, подойди любой и вырви с корнями — земля не держит… А тоже был ростом с мачту.
Дорога входила в рощу; ворота из жердей преграждали путь. Несметные гроздья рябины свешивались над лесной оградой, сочно алели крупные ягоды шиповника. Казалось, войди за ворота ограды, отороченной пышными красными гроздьями рябины и кустами орешника, — и найдешь там не только спелые орехи, а и чудесных сортов яблоки, и вишни, и сливы…
— Кристи, — опять сказала Меета.
— Что? — спросил Кристьян.
— Роози хорошая девушка, я так думаю…
— Правда, правда, да! — с воодушевлением, согласился Кристьян, и, схватив Меету за талию, он осторожно поднял ее высоко и опустил по ту сторону ворот и захохотал так гулко, что эхо разнеслось по роще и какая-то птица сорвалась в чаще и с шумом полетела прочь.
Они шли к дому. Меета, еле поспевая за сыном, любовно глядела на его широкую спину и неохватную шею и думала, что вот и отец был такой. Хоть и бедная земля Коорди, а рождались на ней иногда великаны, огромной силы люди, в чьих руках самый тяжелый плуг казался легче соломинки. И если б спросили Меету, как же вырос такой силач, она бы ответила просто: «Стань с десяти лег за плуг, да скоси луг величиной во всю волость Коорди, да поешь побольше простокваши — и ты будешь таким!»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Широким шагом Пауль ступал за повозкой, нагруженной инструментом: лопатами, кирками и топорами.
За собой он слышал шумное дыхание многих людей, их тяжелую поступь и громкие разговоры. Порой Паулю бил в нос едкий удушливый дымок самосада; такой крепости табак мог курить в Коорди только Йоханнес Вао. Тут он и шагал где-то в передних рядах в своем брезентовом плаще и резиновых сапогах. По временам Пауль слышал басовитый смех Тааксалу и тонкий тенорок Прийду Муруметса.
Люди из Коорди шли за Паулем тесной группой — все те же, что когда-то спасали его хутор от пожара, и много новых, примкнувших к ним. Только Семидора и сельского кузнеца Петера не было с ними, — они чинили дамбу на старой мельнице, готовя ее к пуску.
Капризное осеннее небо то осыпало идущих мелким скоро проходящим дождем, то сквозь голубые прогалины проливало косые солнечные полосы, скользящие по окрестным полям и рощам.
Пошли унылые болотные кочки, покрытые редко торчащим седым быльем и изумрудно-зеленым мохом; кое-где меж них росли низкорослые березки и сосенки — странные кривые сосенки, негодные ни на топливо, ни в работу. Высохшие нижние сучья этих дряхлых уже в своей юности деревьев густо покрывал лишайник.
Колеса телеги вошли в мягкую, вязкую колею; дорога явно портилась.
Выйдя на маленький луг с громадным валуном посредине, дорога вдруг кончилась, словно споткнулась в растерянности, и дальше, вглубь болота, протянула от себя лишь несколько разветвляющихся тропинок.
Антс Лаури остановил лошадь и принялся распрягать ее. Все разобрали кирки и лопаты.
В десятке саженей от валуна виднелась свежеразрытая земля; там начиналась широкая и глубокая канава длиной с полкилометра. Она напоминала Паулю окоп. Пока — слепой окоп без входа и выхода — тупичок, пустяшный рубец на теле болота; его быстро затянет, если не соединить с другим, магистральным каналом.
Вышли к тупичку канавы, молча остановились и сгрудились. Хотя их было и немало, — восемнадцать человек насчитал Пауль, — но среди огромного однообразного и унылого серого пространства, где сама мягкая податливая почва плохо держала людей, их, казалось, было меньше, они словно бы терялись здесь.
Петер Татрик, измерив глазами проделанную работу, заглянул вперед на ровный ряд вешек. Был прорыт еще только кусок канала, а ряд вешек уходил далеко, сливался где-то с серыми кочками, с кустарником, словно бы конца ему не было…
Татрик поскреб щетинистый подбородок. И многие вслед за Татриком невольно глянули на линию вешек. Далеко как будто…
— Медленно роем… — сказал Пауль. — Полкилометра за пять дней. Сегодня надо больше.
Татрик пожал плечами.
— Да ведь, чорт его знает, кажется жмем, — пар идет от спины…
— Нет, послушай, Петер, мне сдается, мы неправильно рыли в первые дни. Ты вот брал себе кусок в три сажени, скажем, и рыл его с начала до конца, и каждый — так… И получается, что хотя нас тут два десятка здоровых мужиков, а все равно — роем в одиночку… Дело новое, и работать надо по-новому.
— Ну, а как же, ты думаешь? — с обидой спросил Прийду, ставя ногу на выступ лопаты. — Ты бригадир…
Пауль внимательно обвел взглядом людей, столпившихся вокруг него, и секунду помолчал. Во всех глазах он видел озабоченное внимание и в то же время некий скептический холодок: особых откровений они, кажется, не ожидали от него.
Паулю было нелегко сейчас. Пожалуй, не ему было учить этих людей, умудренных вековым опытом, как держать в руках лопату и вонзать ее в землю. Они знали это и без него. И в нерадивости их не приходилось упрекать… На лице Йоханнеса Вао, флегматично разглядывающего лезвие своей лопаты, Пауль прочел эти мысли.
— Ну, посмотрим, что-то ты мне скажешь, — говорило лицо Йоханнеса.
Пауль вобрал голову в плечи, сбычился, словно собираясь поднять очень большую тяжесть.
— Я думаю, мы возьмемся по-другому, — сказал он. — Я и Тааксалу встаем впереди — прокладываем трассу, снимаем верхний пласт, рубим корни, выворачиваем камни. За нами идут Прийду Муруметс, Йоханнес Вао и еще два человека покрепче, — они снимают второй пласт. Все остальные углубляют канал до дна. В прошлые дни каждый из нас сам ходил точить инструменты. Сегодня за точило встает один человек, скажем — Антс Лаури… Возьмемся по-новому, и будет нас не восемнадцать человек, а дважды восемнадцать…
— И инструмент менять на ходу, чтоб не стоять людям, — вмешался Прийду.
— Правильно, на ходу, — подтвердил Пауль. — И разделим труд: одни возьмут лопаты, другие кирки и ломы.
Заговорили. Точильный станок поставить поближе… Надо бы двух топорников — корни рубить — чтоб не копаться самому…
Пауль облегченно вздохнул и посмотрел на Йоханнеса Вао. Хотя тот ничего не сказал, но по деловитости, с которой он скинул свой дождевик, Пауль понял, что возражений не будет.
И лопаты впились в вязкую землю, заходила кирка в руках Тааксалу, с кряканием прорубая гибкое плетенье болотных корней… Сдирая черную торфяную корку, выдирая валуны, Пауль Рунге и Кристьян Тааксалу двинулись вперед. Лопаты Вао, Муруметса, Майстерсона и Татрика вошли в синеватый суглинок. Они врывались по колено в землю. А все идущие за ними углубляли их работу; только склоненные спины виднелись над рвом, да взлетали лопаты, выбрасывая землю.
Когда же на краю канавы возникла насыпь — скрылись и спины. И только головные, Рунге и Тааксалу, продвигались во весь рост, с заметной для глаза скоростью. А уж за замыкающими на дно канавы из почвы, пропитанной влагой, просачивалась коричневая, пахнущая торфом вода и послушно и покорно следовала за людьми…
В разгаре работы на болоте появился Каарел Маасалу. Он, не задерживаясь, подошел к головным. Некое радостное нетерпение — еле сдерживаемая улыбка торжества почудилась Паулю при вопросительном взгляде на лицо председателя.
Маасалу взглянул на часы, посмотрел вперед на линию вешек, пересекающих болото, и сказал:
— Сегодня ходко идет. Как думаешь, до «Трех сосен» дороем сегодня?
Пауль посмотрел вперед, прищурился и усмехнулся.
Каарел шутит. До трех сосен, заметно возвышающихся над мелкой порослью, — не менее километра… Там уж и до конца недалеко…
— Через недельку, если постараемся, — лаконично ответил он.
— Ты уверен? — спросил Каарел, и ничем не сдерживаемая торжествующая улыбка раздвинула его белозубый рот..
Пауль с недоумением уставился на друга. Тот скинул пиджак и нетерпеливо попросил:
— Дай-ка я…
Поработав с четверть часа, вернул лопату, снова взглянул на часы и, словно между прочим, сказал:
— Муули звонил.
— Ну? — Пауль заинтересовался. — Что же, он хочет приехать?
— Хочет, — кивнул головой Каарел. — Да не один. Из города, с предприятий народ едет к нам на воскресник… Йоханнес Уусталу сообщил утром. Человек двести, кажется…
