Владимир Дудинцев - Белые одежды
— Давай, сынок, сюда. Спину потрешь.
Федор Иванович под вторым душем принялся мылить колючую мочалку.
— Давай скорей! — старик нагнулся и ждал. — Потри, потри. Скажешь, академику Рядно спину тер, пусть боятся. Хо-хо! Ух-х, ты! — он закричал еще громче. — Не жалей силы! О! Так, так! Вонлярлярский! Вот кого бы пригласить! Пронститутку, интеллихэнта. И-хи-хи! Потише, ссатана! Обрадовался! В следующий раз позову его, вот будет комедия! Думаешь, не пойдет? Будет фыркать, а спину потрет! И сделает, чтоб узнали!
— Он у Стригалева микротом хотел чердануть. У Стригалева свой микротом, сам сделал...
— Свой? Что-то я не знаю за ним такого факта. Наверно, такой же допотопный, как и микроскоп...
Вот какие подробности он знал о Троллейбусе!
— Когда Троллейбуса попросили с кафедры, Вонлярлярский сразу хвать микротом. В коридоре драку затеяли. Пришлось разнимать.
— Ну, ну... И что?
— Отдал хозяину. Чтоб знал, что мы, хоть и крепко берем за глотку, но научные споры на такие мелочи не переносим.
— Пр-рявильно, молодец! — И Кассиан Дамианович с силой повторил: — Молодец, Федя!
Второй заход Федора Ивановича прошел незамеченным. Старик размяк под горячим душем, скалился, желто сверкали его золотые «кутни». И новое, мстительное любопытство, с которым Федор Иванович не мог совладать, толкнуло его на третий заход.
Он чувствовал страх: начиналось что-то вроде смертного поединка с академиком Рядно. Он уже знал, что поединок будет продолжаться не один год и закончится катастрофой для одного из них. Посмотрев на Кассиана Дамиановича своим тициановским взглядом, полным холодной благосклонности, задержав на нем этот отвергающий взгляд, Федор Иванович с трудом оторвался, зажмурился и стал мылить голову. Сквозь обильную пену он прокричал:
— Кассиан Дамианович! Не помните, на какой основе создан ваш «Майский»?
— А что она тебе? Картошка — вот тебе и основа. И наша бессмертная наука.
— В нем вроде «Веррукозум» участвовал...
— Кто говорит? — старик быстро перешел к нему, под его душ.
— Я сам видел препарат. Я тут же приготовил опровержение. Мол, чистая фальшивка...
— Правильно, фальшивка. Ну и что?
— А то, что не фальшивка. Опровергать-то я приготовился. На случай опасной вылазки. А препарат был настоящий.
— Стригалев тебе показал?
— Кассиан Дамианович, при чем тут Стригалев? Какое дело Стригалеву до «Майского цветка»? — Федор Иванович прямо, как судья, посмотрел в его выцветшие степные глаза. — Стригалева к этому времени уже прогнали. Препарат я нашел, когда чистил свой стол от вейсманистско-морганистского хлама. Он датирован позапрошлым годом, и была надпись: «Майский цветок». Видно, кто-то у них интересовался...
— Так у «Веррукозума» у этого хромосомы, как у картошки! Что ты там мог увидеть?
— Увидел, Кассиан Дамианович. У них, у тех, кто делал препарат, реактивы секретные есть. Капнул — и сразу видно. Картошка остается, как и была, а у «Веррукозума» хромосомы сразу сжимаются в шарики...
— А ты? Надо ж было уничтожить! Ужели не дотумкал?
— Я-то уничтожил. Уничтожил его в тот же день.
— А как же ты эти хромосомы смотрел? — академик сам перешел на строгий допрос.
— Я смотрел у Вонлярлярского целую серию препаратов, и между ними сунул этот. И шарики тут же увидел.
— Да-а?
— Конечно, могла быть и фальшивка. Могли какой-нибудь свой полиплоид, какого-нибудь уродца сделать, а написали «Майский цветок».
— Точно, Федя. Диверсия.
— Только я считаю, что этот препарат у них был для собственных нужд. Для себя им фальшивка не нужна.
— Ты думаешь?
— Надо бы нам самим взять «Майский цветок» и сделать срез. Я попробую выманить у них реактив.
— Зачем тебе?
— Мне кажется, впереди нас ждет драка. Они могут товарищу Сталину игрушку подсунуть. Мушек в пробирке. Бескрылых и красноглазых.
— Не подсунут. Везде стоят наши ребята... Ладно, пусть подсунут. Ну и что?
— Товарищ Сталин поиграет в этих мушек — игра-то занятная. И получится один к трем. И он назначит дискуссию.
— Уже ж была сессия...
— Вы готовы к такой дискуссии? Надо объяснить все самим для себя, почему так получается. Заранее. Почему так получается — один к трем?
— Не знаю, Федя. И очень переживаю. Скажи, сынок, это не выдумка?
— Я тоже так думал. И проделал сам эксперимент.
— И получилось?
— Получилось, Кассиан Дамианович.
— Зачем он тебе понадобился, эксперимент этот? Ой, Федька, не нравишься мне ты сегодня. Стреляешь по батьке из обоих стволов. Зачем эти шарики мне под нос суешь? Почему сразу не сказал, что «Веррукозум»? Знаешь, а спрашиваешь, какая основа у моего... Экзаменуешь...
— Я спросил, Кассиан Дамианович, потому что сам подумал: не фальшивка ли. На всякий случай спросил. Думаю, автор точно знает.
— Складно врешь. Ушел, ушел в кусты. А ведь держал я тебя за фост! — он так и сказал: «фост». — Я тебя крепко было схватил.
«Насторожился», — подумал Федор Иванович, кашлянув с досады, и принялся вторично намыливать голову, скрылся в пенной шапке.
— Сынок, что с тобой случилось? — помолчав, тихо спросил старик. — Чем они тебя опоили? По-моему, ты захромал на вейсманистско-морганистскую ногу. Вижу, ты сам не чувствуешь, что ты сейчас мне брякнул. Сам план разговора, сам анализ говорит, что ты немножко того... Присматриваешься к ним. Смотри, эпитимью наложу. Тысячу прививок сделаешь мне.
«Острит — значит, пронесло», — подумал Федор Иванович.
— Самый большой грех под конец, — сказал он, смеясь. — Тут, когда Стригалев уходил, у него в столе Краснов нашел семена. Шесть пакетиков. Я решил не отдавать. Это не микротом...
— Пр-рявильно! — сверкнул глазами Кассиан Дамианович, совсем не замечая внимательного взгляда «сынка».
— Пусть, думаю, мой академик меня поколотит, эпитимью наложит, а семена из рук не выпущу. Сначала высею весной, посмотрю, с чем имеем дело, а потом...
— Эти семена у кого? У Краснова? Я их сегодня все заберу. Чтоб не смущали...
— Вот только Краснов...
— Краснов заткнется и будет молчать.
Через час, распаренные и потные, они сидели в комнате для приезжающих и пили чай. Выпив чашку и подставив ее под чайник — чтобы Федор Иванович налил вторую, академик, наконец, заговорил о деле.
— Мне тут Цвях подсказал: пусть Дежкин принимает все картофельное хозяйство Троллейбуса. А я думаю — еще и расширим. Будет проблемная лаборатория и опорный пункт нашего московского института. Поставим теоретические работы и дадим Родине сорта. Цвях о тебе очень высокого мнения. Задача — изучить весь материал, имеющийся у вас в наличии на сегодняшний день. К весне определим и конкретные объекты. Это что касается сортов. Как ты думаешь? Привлечешь фитопатологов, Вонлярлярского, биохимиков.
— Я так вас и понял, когда по телефону... Я листал их журналы. Там, среди оставленного ими наследства, есть перспективные образцы.
— Вот такой ты мне и нужен. Я в Москве подумал, а Федька здесь уже дело делает. Это тот стиль, который мне по душе.
— А что касается теоретической работы, — деловито, негромко продолжал Федор Иванович, — то и для этого здесь есть много данных, наводящих на серьезные мысли. Когда я их ревизовал, я наткнулся... мне показалось, что они тайком готовили материал для сопоставления методов. Конечно, с выводами в их пользу. Поймать за руку не удалось... А может, ничего такого они и не собирались. Во всяком случае, они уже проделали треть того, что нужно было бы сделать нам, Кассиан Дамианович... Если бы мы — по своему плану — предприняли такое сопоставление. Главное — нам никаких упреков, сам противник все сделал и записал в журналы!
— Федька! Вот это как раз нам и надо. Составляй скорей план и пришлешь мне.
— План уже есть, — сказал Федор Иванович. — Набросок. Это будет большая работа. Года на четыре...
— А если на два? Будем медлить — нас капиталистический мир обгонит.
Федор Иванович внимательно на него посмотрел.
— Надо же увенчать сортом... Хотя бы уверенно заявить, что дадим...
— Ну и увенчаем! Почему не увенчать? Заявим через год, а увенчаем через два!
— Хотите перещеголять академика Лысенко? Хотите подарить Родине вторую ветвистую пшеницу? — не удержался, ядовитейшим тоном сказал Федор Иванович. Но нет, он этого, оказывается, не сказал. В первый раз с ним случилось такое. Притом, само собой. Вся энергия ядовитого протеста вдруг сжалась, и он промолчал. Только в глубине глаз мгновенно пробежала остренькая серебристая змейка.
— Пиши, на два года, — твердо распорядился ничего не заметивший академик Рядно. — Это будет замечательная работа. Пора тебе выходить на большую дорогу, — Федор Иванович тонко улыбнулся, и улыбка его сказала: «Как это понять?»
— Не переиначивай батькины мысли! На большую — в смысле капитальных работ. Хватит смеяться над батькой, пора становиться зрелым, серьезным ученым. Я буду руководить. Для публикаций дадим зеленый свет. Давай, сынок. План ты мне завтра вручишь?
